***
Гарпуны и осколки собирались на анализ, исследовались следы и повреждения. Поисковой отряд разделился, ища того, кто некогда был им коллегой. С поля боя шли широкие присыпанные снегом следы. Следы, которые Руж знала лучше, чем кто-либо, и потому отправившаяся по ним. Дальше они прочерчивали нетронутый, лишь слегка задетый атаками лес: деревья стояли, как ни в чём не бывало, а владелец ракетных ботинок явно стремглав удирал от отражённой опасности через самую чащу и гущу, перепрыгивая через валежник и продираясь сквозь сухие и колючие, как и он сам, ветви. Сердце Руж билось с поразительной силой, изо всех сил стараясь выбить ей виски бешеным пульсом; дыхание участилось, она начала вдыхать морозный воздух через рот, рискуя схватить простуду или воспаление, но иначе его просто не хватало. Она не могла взлететь: мешали вездесущие сучья, а лететь над тайгой было проигрышным вариантом, так как все улики тут же скрылись бы из глаз. Внезапно налетел снег; всего пары этих несносных минут хватило, чтобы возникла метель и тотчас же испортилась видимость, стало ещё холоднее, всё заметало, снежинки залепляли лицо, глаза, будто специально мешая подобраться ближе и сократить роковую дистанцию. Одна лишь мысль о том, что сейчас она увидит его сводила с ума... След оборвался. После этого пошли размеренные шаги, затем они стали путаннее, несвязнее, неловчее, пока, наконец, не привели к небольшому сугробу, из которого торчали несколько краешков тёмных шипов. Летучая мышь поспешно разгребла снег дрожащими не то от холода, не то от страха и волнения ладонями. Вытащила и взяла на руки бессильное тело. Прислушалась к стуку в груди — сердцебиение было ужасно медленным и стремительно неслось к остановке. Он выглядел ужасающе: глаза мертвенно закрыты, из правого уголка рта вниз шла струйка красной крови, кое-как окутавший тело повидавший виды тканный плащ, разодранные перчатки, несколько неумелых перевязок на конечностях, очевидно сделанных наскоро, растрёпанные иглы, ещё свежий шрам, идущий вдоль живота и груди... Отсутствующие лимитеры. В голове шпионки беспорядочно замельтешили самые разнообразные мысли различной степени устрашения. Где лимитеры? Как давно их нет? Можно ли найти их? Сам он их снял или насильно лишился? Сколько он протянет? ПРОТЯНЕТ ЛИ?! "Нельзя поддаваться панике, нельзя, нельзя поддаваться панике!!!" Всё тело буквально онемело от ужаса и страха. Вот он, у неё на руках, ещё живой, но уже почти мёртвый, с полностью вышедшей наружу энергией Хаоса. Это были гонки со смертью, неизбежно обречённые на провал. ...или нет?***
— Я нашла его! Руководящая всеми действиями экспедиции шпионка кое-как пролезла сквозь чащу обратно на площадку (к сожалению, с безвольным телом на руках это было сделать сложнее, чем хотелось бы), призывая всех ищущих возвращаться, а исследователей — кончать сборку зацепок. — Все бегом на вертолёт, время идёт на секунды! Ховерсон, готовьте аппарат жизнеобеспечения! Машина взлетела. — ...Агент Руж, — обратился один из криминалистов. — Мы тщательно обыскали место происшествия и нашли эти осколки, я собрал всё, что было. Если сложить их, — он сложил самые крупные, как пазл, а затем прикрепил внутрь какие-то мелкие детали, — выходит полый тор с этим внутри. — Это не что иное, как лимитер. Их было двое на запястьях. Сколько удалось собрать?.. Нет, это безнадёжно... Слишком мало. Что-то ещё? — Да, это устройство. В руках мышки оказалось небольшое, меньше человеческой ладони, средство связи (то, что оно им являлось, было понятно по виду и строению гаджета), напоминающее рацию. Такие не мелькали в G.U.N., не проскакивали в местных охранных организациях; такие находились в руках запрещённых и незаконных индивидов. Позже с этим устройством прояснилась часть произошедшего: при тестировании в помещении, не пропускающем волны за свои пределы, оно испустило ровно тот же сигнал, что Дарки заметили на устаревшей заброшенной базе с отвратительно скрипящими дверями и проржавевшей замшелой сталью. "Артефакт" остался на хранение, пока дело не дойдёт до прямого допроса. Если только дойдёт. Найденный был перемещён на лёгкое складное подобие больничной койки. Оттаявшего от снега и температуры ниже тридцати четырёх градусов холода тут же поставили на аппарат жизнеобеспечения, чтобы хоть на секунду отдалить самый страшный миг из всех возможных. Были измерены его показатели; сердце было готово к остановке и в любой момент было способно совершить её, кровь едва текла по сосудам, и в целом организм был подвержен нечеловеческому переутомлению и переохлаждению, и ни от одного находящегося здесь не могло зависеть, прибудет ли он в крепость полиции живым. Его перепачканное кровью лицо, потемневшие мешки под глазами, окоченевшие пальцы, раненное в нескольких местах тело не внушали никакой надежды, не говоря уже о безнадёжно истрёпанной одежде и покоцанной реактивной обуви. Без колец-лимитеров (которых он, очевидно, лишился недавно) энергию ничего не сдерживало в нём: она вытекла, словно вода из перевёрнутого сосуда, и ничто не могло держать беглеца на ногах. Это поразило душу некогда его напарницы жгучим отчаянием, заставляло опускать руки, но она не смела подчиняться этому желанию. Пока он был жив, она не имела права нарушить своё обещание, даже несмотря на то, что это стоило ей сил, нервов, жизненной энергии и, возможно, даже психической устойчивости. Даже при свойственной ей железной дисциплине на глаза у неё наворачивались слёзы, а лицо приобретало безумно измученное выражение. Многострадальная доктор Ховерсон, глядя на неё, даже предложила свою медпомощь, но летучая мышь тактично отказалась, напрасно страраясь казаться как можно более жизнеспособной. Вертолёт бешено рвал по направлению к Вестополису, и долго ещё воздух дрожал от вращения лопастей его пропеллера.***
"Кома". Это слово прозвучало, как выстрел в висок, в сердце и под дых. И в то же время обнадёживало: это была грань, это была тонкая, натянутая, как разогретая проволока, нить; но это была неперейдённая грань, не оборванная нить. Кома — это почти смерть. Но только почти. И всё же на счету была каждая секунда. — Атоническая апоплексическая кома третьей степени вследствие максимальной перегрузки организма. Сильная гипотония, гипотермия, отсутствует любая реакция на раздражители, свет и звук. Периодически наблюдаются судороги. Дыхание поверхостное, сердцебиение редкое и неравномерное. Как бы ни хотелось это отрицать, но ёж Шедоу находится в критическом состоянии. Мы сделаем всё возможное, но ничего обещать не можем. Руж стояла, сильно нахмурившись, отчего глубокие складки прочертили её лицо между бровей. Губы плотно сжались. Она ждала два долгих томительных дня после обнаружения своей драгоценности, чтобы узнать, что он на волоске от летального исхода и неизвестно ещё, выкарабкается ли из этого состояния. Вот он, Шедоу, её напарник, друг, союзник. Самый дорогой для неё ёжик. Лежит и спит, бесконечно спит, глубоко, но так устало выглядит его исцарапанная, но уже чистая мордашка в кислородной маске; глаза; не сдвинутые, как обычно, брови; выбивающиеся из общего образа иглы... Вот его руки лежат вдоль корпуса, накрытого белым покрывалом, лежат и не двигаются — совсем обнажённые, с красными стрелками от предплечья до тыльной стороны ладони, наподобие тех, что ярко выделялись на голове. Практически никогда она не могла взглянуть на кисти его рук без перчаток. И вот как теперь. Его запястья никогда ещё за всю жизнь не бывали без лимитеров; сейчас не было даже тех крепёжных колец под ними — они были так же нещадно расколоты врагом. О них напоминали только неглубокие вмятины на коже... А вот виднеется тот самый злополучный шрам, нарушивший симметрию белоснежного грудного меха и прорезавший его до середины, идя с левого бока. У рта тоже шрам. На левом плече — капельница. Датчики, повсюду датчики. Как же хочется плакать. Нет, не так. Хочется рыдать, рыдать не переставая. Ну вот же он! Вот он, ещё живой, и в любой момент может перестать быть живым и покинуть её, и что же ей, ЕЙ, делать с этим?! Что?.. — Мисс Руж? Вы себя хорошо чувствуете? — выдернул из прострации взволнованный голос врача. — Присядьте, я прошу Вас, иначе Вы вот-вот упадёте в обморок. — Я... Я сейчас. Извините, — девушка скромно присела на ближайший стул, поддерживаемая под руки. Попыталась отдышаться. Перед глазами всё плыло, в ушах гудело. — Извините, — повторила она, пошатываясь, — это безнадёжно? Только скажите прямо. — Ещё есть шансы спасти его, но есть одна сложность, которой никогда не возникало не то что у нас — в медицине как таковой. Насколько нам известно, его жизненные силы всегда поддерживались энергией Хаоса, а та сдерживалась кольцами на запястьях. Сейчас этих колец у нас нет, заменить их нечем, и у нас нет никакого выбора; а пока он будет на аппарате искусственного дыхания. — Сложность... — прошептала шпионка, обхватив голову руками с обеих сторон. — Сложность. Позвольте, у Вас воды не найдётся? Немножечко, я же не сильно обворую, если попрошу один стаканчик? Пожалуйста. В голове родилась дерзкая мысль, за которую позже была взята большая плата.***
— Как ты вообще пробралась сюда? Разве мои боевые роботы не должны были стереть в порошок любого, кто захочет проникнуть сюда?! — Нет, не должны были. Я исключение для твоей незамысловатенькой охранной системы, если можно так назвать это недоразумение. Однако шутки в сторону. Мне нужна твоя помощь. — Моя? Помощь? Ха, с чего бы это? Доктор Эггман в своём репертуаре говорил свысока и резко, но и на него приходились слова резче и тоньше, как шпага, перегибающая меч. Руж вкратце объяснила ему обстановку, но во всех красках, чтобы как можно сильнее воздействовать на доктора и пробудить в нём хоть какое-то сочувствие: она знала, что Шедоу не так безразличен ему, как могло казаться со стороны. И ей даже удавалось! Но, разумеется, мышка ожидала, что он выдвинет свой ультиматум взамен на услугу; и всё-таки в этот раз безумный гений перегибал палку, зажав бедную девушку со всех сторон. — Значит, ты просишь меня о том, чтобы я пересмотрел исследования профессора Джеральда и создал новые лимитеры для твоего найдёныша? — Я не прошу, я умоляю, Эгги. Ты должен помочь мне, иначе он погибнет, погибнет, док! Разве смерть Совершенной Формы Жизни, гордости рода Роботников и "лучшего изобретения твоего деда", как ты выражаешься, выгодна тебе? — Разумеется, нет, моя дорогая! Но я знаю о твоём увлечении заключать сделки, поэтому вопрос: что ты согласна отдать за мою помощь? Этот вопрос на секунду поставил летучую мышь в ступор. — Что угодно, док, — осипшим голосом ответила она. — Что угодно, только прошу тебя, помоги мне. — Отлично! — обрадовался Роботник, увлечённо потирая ладони друг о друга и довольно хихикая в своей манере. — В таком случае, вот мои требования! Ведь Шедоу дорог не только тебе; насколько я знаю, когда-то у вас было блестящее трио с моим предателем Омегой? — последнее он выделил с особым презрением. — Так вот, Руж, с тебя — коллекция из семи Изумрудов Хаоса, а с Омеги — плата за предательство в виде его свободы. Он должен вернуться ко мне на службу без всяких там пререканий! Довольно он напробивался голов моих гениальных творений. И тогда, — учёный неуклюже изобразил реверанс, — я к вашим услугам! — Ты... ты! — Руж не могла вымолвить ни слова от такой наглости. — Ты сейчас серьёзно?! Мне ничего не стоит собрать Изумруды, и ты знаешь это, но Омега! Ты серьёзно, Омега? Он скорее разнесёт тебе башку, чем вернётся! И об этом ты тоже знаешь! — Поэтому я и собираюсь перепрограммировать его на истинное предназначение, — совершенно непринруждённо ответил Эггман. — Если ты не согласна — твой выбор. — Чтоб ты... — девушка прикусила язык и промолчала. Вслед за ругательствами в сторону учёного среди мыслей блеснула новая идея. — Что ж, ладно! Я согласна на твои условия. — Хо-хо, кажется, старина Омега не так дорог тебе, как Шедоу? — Руж промолчала. — Уговор есть уговор. Но сначала ты поможешь мне, а затем я предоставлю плату, иначе мы оба в пролёте, ясно? Душа шпионки разорвалась бы, если бы у неё вновь не было плана. Жестокость жизни и обстоятельств заставили её научиться невыразимо полезной привычке — придумывать новые планы один за другим даже в безвыходных ситуациях. И на сей раз у неё нашлись свои способы развернуть эту ситуацию в свою пользу хотя бы частично.***
Это было утро, раннее, очень раннее утро. Настенные часы, сделанные по последнему слову стиля, показывали около полпятого. За окном было холодно и влажно, голые деревья зябли под лёгкими порывами колючего мартовского ветерка, чернели редкие кучки слежавшегося грязного снега под уличными фонарями. Но этого не было видно: было опущено жалюзи, был выключен свет, была тиха квартира. Руж уже не было дома. — Эта сделка абсурдна и неприемлема. У тебя ещё есть возможность отменить её, но времени осталось сравнительно немного. — Омега, Солнышко, ты не знаешь главного. У меня есть план. На каждый хитрый хвост найдётся похитрее, верно? И сейчас я — та, кто выиграет и даже переиграет, — она пыталась говорить безмятежно и уверенно, но глаза выдавали всю усталость. Если только роботические окуляры могли читать настроение во взглядах. — Озвучь. Руж действительно знала, как перетянуть одеяло на свою сторону. Эггман говорил, что элементарно сотрёт память роботу и так обезопасит себя, но не только он, такой умный, имел доступ к ней: за годы работы в одной команде летучая мышь неплохо разобралась в конструкции стального напарника и сама собиралась вынуть сектор памяти из головной коробки. Эти записи каждой миссии, каждого слова и мига она будет бережно хранить у себя и не позволит коснуться их даже самой уполномоченной личности города, страны или хотя бы всего мира. — Пойми, дружок... Я при первой же возможности верну тебя, слышишь? Я отобью тебя у него, выиграю и верну то, что принадлежит только тебе — твою память. Мы воссоединимся, я всё сделаю ради того чтобы не потерять тебя навсегда. Ты веришь мне, Омега, веришь? — Если ты подразумеваешь состояние, когда вывод нелогичен, но обоснован, и я вынужден согласиться с ним, с уверенностью отдавая общую инициативу тебе, то — верю. Руж ласково погладила блестящий ярко-красный корпус, затем чёрный наплечник. Она смотрела преданно и искренне. E-123 и сам понимал, что этот поступок даётся ей с трудом, но станет единственным шансом спасти их старого друга и соратника. Она обняла его, насколько может быть возможным обнять такой громоздкий механизм, насколько хватало рук. В ответ робот согнул руки за спиной напарницы, искренне стараясь не поранить её крылья острыми когтями, если можно было так назвать блестящие металлические пальцы. Алые огоньки погасли, имитируя закрытые глаза. "Господи, неужели это происходит?.. Неужели это взаправду происходит? Что же это я такое творю... Я не могу больше. Но мне придётся смочь. Придётся..." Слёзы, застывшие в самом горле, опять пришлось сдерживать. Была ли она, в самом деле, обязана сдерживать? Вопрос. Но она считала, что да.