Одуванчик

Я шла по прохладному парку, смотря на свои потёртые временем белые кроссовки. Давно собиралась купить новые, да всё времени не выдавалось подходящего. А теперь всё равно было. Уставшие от долгой верной службы, они уныло поскрипывали, но продолжали верно служить. Мимо проносились детские аляповатые босоножки, за ними с умеренной скоростью следовали усталые ботинки родителей. Пружинистой походкой хорохорились понтовые подростковые кеды. Мужские туфли, начищенные до блеска, спешили с какой-то важной работы. Женский каблучок весело и аккуратно постукивал в такт милой беседе с подружками. Чья-то дорогая обувь поровнялась со мной и остановилась. Я не сразу заметила это и продолжила идти, но, не слыша шагов позади себя, неуверенно обернулась. Это кто?... Я точно ни разу не встречала этого человека. Тогда почему, простите, он так внимательно смотрит? Взгляд такой странный, с некой доброй хитринкой, знаете... Приятный, но всё-таки странный. Мужчина неожиданно почти эфемерно улыбнулся, и улыбка его была бы лукавая, если бы умные карие глаза не отражали внутреннюю доброту. Не по себе и в то же время необъяснимо спокойно. Будто этот человек знает обо мне то, чего я и сама о себе не ведаю... И при том никогда не повернёт это против меня. Захтелось очень быть другом этого странного улыбаки. Мне стало любопытно. «Наверное, путает меня с кем-то. Может, он сейчас что-то мне скажет?» Признаюсь, я была в этом почти уверена. Я на это надеялась. Поэтому когда мимо меня воздушно пробежали хорошенькие кремовые туфли-лодочки и счастливо остановились рядом с его дорогой обувью, у меня на секунду перехватило дыхание. От разочарования и восторга. С какой нежностью он берёт свою спутницу под руку... Сколько тепла в их долгом взгляде... Молчаливого понимания в неспешном шаге... Будто всю жизнь друг друга знают... Даже в носу защипало от смешанных чувств нежности и обиды. Захотелось зареветь, как первокурсник-филолог над фонетическим разбором. Я присела на ближайшую скамейку и приготовилась плакать. Но и пореветь, когда тебе за двадцать пять, как правило, нормально не получается. Слишком много знакомых. – Неужели? Ирен-чан? – заглядывая мне в лицо, рядом медленно опустилась знакомая низенькая и худая фигура моей школьной учительницы по литературе. Не успев понять, кто ко мне обращается, я моментально сменила мод расклеевшегося от ударов судьбы человека на удивлённо-приветливое выражение лица. Узнав постаревшую женщину, я инстинктивно напряглась. Без сомнения, я была бы очень рада встретить её в любое другое время, но сейчас мне очень хотелось плакать, понимаете. А тревожить старого почтенного человека своими слезами и личными проблемами как-то некомильфо. Наша встреча была тем тревожней, что в моей памяти сей педагог обрёл своё незабвенное место не только благодаря интересным урокам литературы, но и за свою редкую проницательность. Я испугалась, что мой псевдорадостный вид может быть недостаточно убедительным, и поспешила улыбнуться шире. Если честно, мне и обманывать-то не хотелось, ведь у нас всегда были прекрасные взаимоотношения: женщина рано разглядела во мне литературное зерно и терпеливо взращивала его, хваля, где нужно, поддерживая, разговаривая и тактично разбирая не самые удачные мои сочинения. «Всё-таки я не из пластилина сделана.» – Решив так, напустила на себя, как могла, бодрый вид. – Здравствуйте... – И тут я поняла, что не помню её имени. Этого ещё не хватало. Учитель заметила мою заминку и поспешила продолжить диалог своими силами. – Какими судьбами ты здесь, Ирен-чан? Ведь ты, кажется, в Киото уехала? В голове пронеслись несчастливые картинки последних лет жизни, и я как можно скорее и увереннее ответила, что всё хорошо. – Да так... У меня отпуск. Знаете, в родной город... Хорошо... Женщина заметила, что я не в лучшем состоянии и осторожно взяла мою ладонь. Вообще-то я не люблю тактильных успокаиваний, но вынуть своей руки мне казалось невежливым. – Что-то случилось? – больше утвердила она, чем спросила. Все эти допросы от друзей и родственников меня сильно утомили, но я вдруг подумала, что никто лучше не поймёт учителя по литературе, чем более опытный учитель по литературе. И я просто призналась, опуская лицо на свободную ладонь. – У меня выгорание. Женщина незаметно улыбнулась одними глазами и, вспомнив, что я не тактильный человек, освободила мою руку и тяжело вздохнула. Мы помолчали немного. Не знаю, о чём она думала, но я отчего-то с ученическим волнением ждала важных наставнических слов в свой адрес. Мне вообще в последнее время довольно часто казалось, что кто-то другой подскажет мне что-то очень мудрое, почти сакральное, и это кардинально изменитит всю мою жизнь. Но пока такого не случалось. Наконец, Издами-сан (вспомнила её имя!) повернулась ко мне всем корпусом, вызывая во мне ответное доверительное внимание. – Ты правильно сделала, что приехала. Родные места неплохо лечат.

***

Следующим утром я проснулась с твёрдым намерением пронырнуть в Среднюю Намимори, чтобы отыскать там Идзами-сан, ещё разок поговорить и заодно маленько понастальгировать. Постаревший учитель литературы стала первым человеком, рядом с которым я ощутила себя наконец понятой. «Как же тяжело найти его, такого человека... Но оно того стоит.» Наскоро одеваясь, я отчаянно пыталась вспомнить, во сколько примерно у нас заканчивались уроки в средней школе. Только-только решив, прыгая по комнате в одном носке, что это было около трёх, я вспомнила, что раньше у Кёи в комнате где-то висел такой листок в файлике, где с педантичной точностью отражалось всё расписание Средней Намимори. Натянув второй непарный, но вполне подходящий по степени интенсивности чёрного оттенка носок, я стала максимально аккуратно оглядывать стол и ящики тумбочки в поисках листка. На поверку ничего такого не нашлось. Я не расстроилась и решила, что приду часам к четырём, когда уроки уже точно закончатся, но учителя наверняка ещё будут в школе.