Одуванчик

Представьте, в Среднюю Намимори я попала без малейшей загвоздки. Просто через ворота и двор – прямо в здание. Мне на полном серьёзе кажется, что Кёя теряет хватку. Посудите сами: даже если его нет в городе, его приспешники прежде всегда дежурили у ворот и разворачивали любого не угодного ГДК школьника. И посторонних он не пускал. Тем не менее, вот я стою у шкафчиков для обуви и решаю, как быть. Сменки у меня с собой нет. Не подумала заранее, бывает. Я аккуратно сняла кроссовки и поставила их в самый уголочек, между стеной и штукой-держателем для зонтиков. Помню свой маленький жёлтенький зонтик – мне мама подарила на первом году школы. Мы тогда ходили на уроки вместе с Кёей, и в сезон дождей прохожие провожали взглядом два зонтика, плывущих рядом: мой – маленький и жёлтенький, похожий на одуванчик, и моего соседа – чёрный и такой огромный, что при желании под ним могла бы поместиться группа китайцев-экскурсантов. Но Кёя, конечно, никого не пускал. Однажды только я забыла зонтик дома, и он отдал мне свой. Идти под его зонтом было по ощущениям как нести ответственность за жизнь всей семьи императора. Позже, когда я дома сушила его раскрытым, то обходила с почтительной дистанцией, хотя это требовало почти олимпийской акробатичности: он занимал неимоверно много места в моей маленькой комнате. Но, знаете, лучше, наверное, один денёк попрыгать по своей мебели и поделать уроки на кровати, чем как-нибудь повредить вещь, принадлежащую ГДК. Бить бы он меня, конечно, не стал бы, но я очень не люблю искушать судьбу. В конце концов Кёя придирался к миллиметровой царапине на спице, до которой я ни разу не дотрагивалась, и потребовал в качестве моральной компенсации сделать за него домашку по литературе. Этим всё и закончилось. По знакомым коридорам с тем самым запахом места, в котором ты часто бывал в дальнем детстве, по-ученически устало шатались подростки, разбредаясь после уроков по школьным клубам. Преподаватели же в учительской занимались все своими делами: кто с весёлым или отчаянным видом листал сданные на проверку тетради, кто пытался вздремнуть минут пятнадцать-двадцать на рабочем месте, а кто спешил наверстать пропущенный обед, нетерпеливо дожидаясь, пока кипяток размягчит лапшу быстрого приготовления до гастрономически приятного состояния. В дальнем углу кабинета кто-то вежливо ругался, и остальные молча прислушивались, про себя принимая ту или иную сторону спорщиков. Пахло канцелярией, недорогим кофе, приятными духами и приправами от быстрорастворимой лапши. Здесь, в обиталище педагогов Средней Намимори, меня сперва приняли с заметным смущением и смятением: некоторые поспешили упрятать несолидную лапшу под стол. Но завуч шумно принялась всех успокаивать. – Да это же Ирен-чан! Наша коллега по работе, - городо добавила женщина, зная о моей профессии учителя. Я поклонилась в знак приветствия. – В отпуске? – С весёлой белой завистью спросила она, подходя ближе. – Да. Не все признали взрослую ученицу сразу же, были и новые, не знакомые мне персоны. Но те, кто узнал меня, отложили свои дела и с почти одинаковым выражением доброго снисхождения на лицах подошли поболтать. Среди обитателей учительской я не увидела Идзами-сан. Про себя решила, что она, наверное, вышла и скоро вернётся, потому старательно поддерживала разговор о том, о сём и о всяком разном. Спросила из праздного интереса, на ком теперь держится политика дисциплины и кто вершит суд над провинившимся. Географ, который по никому не известной причине никогда особенно не боялся Кёи и за что его уважал почти весь состав школы, добродушно засмеялся всем своим тучным телом. На остальных же лицах, в особенности же молодых, нарисовалось выражение тихого ужаса и глупого подобострастия. – Так Хибари Кёя свой пост никому и не отдаёт, – сообщил географ. Я сделала вид, что удивилась. – Вы ведь с ним, кажется, соседи были. Не общаетесь больше? – Не общаемся, – вежливо ответила я. – Оно и понятно. Он тут всех в ежовых рукавицах держит, даже отсутствуя в школе, – всё с той же добродушной, непонятно чем оправданной улыбкой продолжал он. – Никогда не предупреждает, перед тем как нагрянет с проверкой. Поэтому всё и всегда должно быть в полном порядке: и школа, и отчёты, и дети, иначе... Смех географа снова прогремел по кабинету, пока остальные учителя с недоумённым уважением и страхом смотрели на него. Спорщики, заслышав поднятую тему, немедленно подтянулись к собравшейся компании у двери. – Что? Хибари Кёю обсуждают? – негромко спросил физрук у соседа. – Кажется, – в тон ему ответил завхоз и тут же откололся от нашей компании. Он пришёл сюда одолжить пакетик растворимого кофе. Почему-то считая себя вправе задавать вопросы о ГДК без придворного страха, я прямо, хотя и не так бесстрашно, как планировала, спросила, стал ли Хибари более взвешенным и осознанным человеком, на их взгляд. Глаза, которыми был встречен мой вопрос, как бы сообщали: “Я понимаю, почему ты об этом спрашиваешь. Мне и самому до смерти хочется посудачить об этом неординарном человеке, но – ты не хуже нас знаешь – о нём нельзя говорить там, где нас могут слышать.” И в ответ я услышала самый пёстрый набор лживых убеждений, что Хибари Кёя всегда был взвешенным и осознанным человеком. Географ молчал. Я обернулась к нему, выразительным взглядом обращаясь за помощью, но тучный мужчина только пожал плечами и вернулся к своей лапше. Спорщики, поняв, что скандальная фигура Кёи не планируется быть предметом обсуждения, потеряли интерес к нашей кучке и тоже незаметно отпали. Нас осталось трое: я, завуч и учительница музыки. Никто из нас не знал, о чём ещё можно поговорить. Ну, вы знаете эту неловкость молчания, когда каждый понимает, что нужно что-то сказать, но ни у кого нет идей. Однако уже долго не было Идзами-сан, и я вежливо поинтересовалась, где она сейчас. Обе женщины как будто с волнением встрепенулись, переглянулись, и завуч стала сбивчиво рассказывать, что с Идзами-сан сегодня утром в школе случился инсульт, что сейчас она лежит в городской больнице, но что её жизни ничего не угрожает. Во время этого рассказа внутри меня очень быстро поднималось что-то тревожное, неприятное и жуткое; слёзы без спроса готовы были вот-вот показаться всему миру, как вдруг громкий смех одного из преподавателей перетянул на себя внимание всех обитателей кабинета. – Нет, вы только послушайте, что Йошита написал в контрольной! – А, Йошита! – мгновенно отозвался из дальнего угла чей-то голос, очевидно, готовый поделиться смешной историей. – Он мне вчера знаете, что выдал у доски... Чем оплошал и теперь смешит педагогический коллектив этот Йошита, я не услышала. Я быстрыми и тяжёлыми шагами почти выбежала из учительской, спешно вытирая неконтролируемые слёзы и с усилием сдерживая рыдания. «Неужели это всё из-за нашего вчерашнего разговора? Конечно, это я виновата! Мне не стоило волновать её своими проблемами! А они и не знают, что это всё из-за меня...» Я машинально шла в сторону женского туалета, помня движениями, куда идти. Мимо меня, кажется, прошли две удивлённые школьницы с ещё не высохшим плакатом. Невольно уловила их шёпот; как же хорошо, что с возрастом становится всё равно, что о тебе думают. Мне казалось, что прошло не менее половины дня, пока я дошла до нужной двери. Спешно дёрнула ручку, но та не поддалась. Во мне что-то оборвалось. Я не могла понять, почему дверь была закрыта, ведь мне нужно было, чтобы она была открыта. Я даже перестала плакать, хотя плечи ещё дрожали. Как это иногда бывает, всё моё внимание сосредоточилось на абсолютно незначительной, почти абсурдной вещи. Я знала, что вовсе не закрытый туалет является причиной моего почти истерического состояния, но неожиданно весь мой гнев обрушился на эту самую дверь. Почему она просто не может открыться?! Постояв некоторое время в состоянии тупого гнева, который довольно быстро сменился потухшим непониманием действительности, я в бессилии опёрлась спиной о стену и закрыла глаза. Решила глубоко подышать, и через пару минут меня немного отпустило. Очень сильно захотелось умыться ледяной водой. Я стала медленно, неохотно соображать. «На этом этаже один, ближайший этажом выше или ниже. Но на верхнем этаже кабинет ГДК, если Хибари меня увидит, он будет ругать меня, что я разревелась в школе...» И я спустилась на этаж ниже. Умылась холодной водой, постояла немного и медленно вышла в коридор. Отходить далеко не хотелось, чтобы, если что, можно было бы снова успокоиться, окатив себя ледяной водичкой. Открытое на проветривание окно притянуло свежим воздухом, и я долго и неподвижно смотрела сверху на знакомый двор школы. Хотелось простоять тут так всю жизнь или хотя бы дня два. И чтобы, знаете, было очень тихо... Незаметно наступал вечер. Звенели цикады. Мимо по коридору проходили, кажется, человек пять учеников, и их особенно знакомый стук школьной обуви помог мне сбежать в воспоминания, когда я ещё девочкой ходила по этим коридорам в такой же сменке.