Семья – это навсегда.

Ванда летит обратно в дом, с комом в горле. Когда она проходит сквозь стены и приземляется на кухне, даже не открывая дверь, она видит мальчиков, словно отскакивающих от стен — буквально, в случае с Томми — не что иное, как размытое пятно, проносящееся по дому в виде беспокойной голубой линии, в то время как облака голубой магии пенились вокруг ног Билли, как какое-то чудовище со щупальцами. Когда они видят ее, Томми с визгом останавливается рядом с Билли, а Билли выпрямляется, магия искрится на кончиках его пальцев, готовый защищать свой дом. «Мы в опасности?» — спрашивает Томми, дрожа от усилия удержаться на месте. Она сжимает кулаки на талии, превращая свою одежду обратно в пижаму, которая была на ней раньше. Она старается выглядеть спокойной и собранной. «Нет», — твердо говорит она. «Мы должны уехать?» — жалобно спрашивает Билли, его голос срывается на последнем слове. Хотя какая-то часть Ванды хочет просто уйти, забрать мальчиков в другое место и замуровать их до конца их естественной жизни, если это необходимо для их защиты, Ванда знает, что на этот раз это не выход. Они не могут бежать вечно. Более того, это место — их дом. Мальчики наконец-то начали привыкать к жизни здесь, а Ванда наконец-то начала наслаждаться миром и спокойствием, которые предлагает их тихая маленькая долина. «Не в этот раз», — говорит она им, и видит, как облегчение проходит через них, как опускаются их маленькие плечи. Она не единственная, кто устал от побегов. (Ванда всегда была больше бойцом, в любом случае). «Кто-то пытается причинить нам вред?» спрашивает Билли, оглядываясь вокруг. Красное свечение купола, который она установила вокруг дома, бросает странный, жуткий свет на весь дом, все покрыто красной дымкой, но Ванда не может заставить себя убрать его. Пока не может. Пока она не будет уверена. «Там никого нет», — говорит она спокойно. «Мне жаль, что я напугала тебя, детка, но я обещаю, что мы все в полной безопасности». «Боже, помоги мне», — думает она, — «Пожалуйста, пусть это станет правдой». Томми прикусывает губу. «Мы все еще собираемся устроить пикник у озера на обед?» Ванда колеблется. Это должно быть безопасно. Должно быть. «Не сегодня», — медленно говорит она. «Но ты сказала…» «Я знаю», — перебивает она. «Но я бы предпочла остаться внутри, только сегодня. Мы можем устроить пикник завтра, хорошо?» «Мама…» пытается Билли, но Ванда сглотнув, качает головой, и он закрывает рот. «Почему бы вам, два ленивых мальчика, не пойти одеться и почистить зубы, хорошо?» говорит она. Ванда ведет их наверх, не обращая внимания на их протесты, твердо приказывая им умыться, надеть дневную одежду и почистить зубы, да, я проверю, Томми Максимофф, и как только они оказываются в своей спальне, Ванда проходит сквозь стены и рушится на свою кровать, зарываясь лицом в подушку и наконец-то давая волю рыданиям, которые она сдерживала. Она плачет. За себя, за Вижена, за Томми и Билли. Она плачет по Пьетро и по своим родителям. Она плачет по Наташе, и по Стиву, даже по Старку. Она плачет обо всем, что потеряла и похоронила, обо всем, что оставила позади, обо всем, чем пожертвовала. Весь мир и радость, которые ей удалось выцарапать для себя за последние несколько месяцев, словно вырвали у нее из-под ног, и она осталась с тем же ужасным, бесконечным небытием, эхом отдающимся в ее костях, в ее душе. Она дает себе двадцать минут, чтобы почувствовать это. После этого она заставляет себя встать с постели, подходит к ванной и брызгает на лицо прохладной водой. Она одевается по старинке, натягивая джинсы и красную рубашку онемевшими, дрожащими руками, и собирает волосы в небрежный пучок. Она щиплет свои бледные щеки, пока они снова не становятся розовыми, стирает с лица все заметные следы своего срыва. Она заставляет себя надеть ожерелье, несколько колец. Она должна выглядеть нормально. Она должна быть нормальной. Она теперь мама. Она не может позволить себе срываться и уходить в себя, когда захочет. Приведя себя в приличный вид, она нацепила на лицо улыбку и спустилась вниз, где мальчики убирались после завтрака. (За ее стенами, в тенистом уголке маленькой долины, человек, который не является человеком, которого когда-то звали Вижн, ждет и гадает, каждая жилка его тела замирает от образа рыжеволосой ведьмы).