Семья – это навсегда.

Ванда не колеблется ни секунды. В тот момент, когда она чувствует, что ее чары начинают сигнализировать о присутствии кого-то, кто пытается их прорвать, Ванда переодевается из спортивных штанов и мешковатой футболки в одеяние ведьмы и воздвигает вокруг их дома самую прочную защитную стену, на которую только способна, сильнее даже, чем Хекс. Мальчики, сидящие за столом и поедающие свои хлопья, немедленно прекращают зевать и садятся ровно, их разум искрится тревогой, а на кончиках пальцев Билли вспыхивает голубая магия. «Мама…» — начинает Томми. Ванда отмахивается от него. «Оставайся здесь», — рычит она, но не с просьбой, а с приказом, а затем улетает. Она движется быстрее, чем когда-либо в своей жизни, проходя сквозь стены и ядовито-красный купол магии, скрывающий дом от глаз, поднимаясь в облака и устремляясь к месту, где ее чары кричат от тревоги, у края их крошечной долины. Защита, обычно невидимая, теперь отчетливо красная и яркая, жужжащая, как гнездо разгневанного шершня, глифы и руны, которые она начертала на каждом дюйме, теперь представляют собой стену горящих красных фигур. Когда она достигает пролома, она парит в воздухе перед ним, размахивая руками, создавая дополнительный покров магической защиты, слой за слоем. Затем, пылая от ярости, она взлетает вверх, пока полностью не покинет защитную сферу, вокруг нее вспыхивает голубое небо, и она призывает к себе свою магию в виде звездной вспышки красной молнии, окутывающей ее тело, готовясь сделать все, что потребуется, чтобы не допустить вторжения к ее сыновьям. Однако когда она видит, кто этот незваный гость, ее дыхание прерывается. «Ванда», — говорит Самозванец. «Нет», — глухо отвечает она. Он выглядит… он выглядит иначе, чем она видела его в последний раз: белый, как кость, и не более чем оболочка человека, которого она любила, труп на ниточках марионетки. Теперь у него есть цвет, бледно-красный и мутный серебряный — как и его воспоминания, как и его личность, его цвета тоже были вымыты, выбелены, выцветшие. Он похож не более чем на старую фотографию того, кого она когда-то любила, выцветшую и потускневшую. Его глаза тоже изменились, они смотрят на нее. Он неподвижно висит в нескольких метрах перед ней, его плащ развевается на легком ветерке. «Ванда», — снова говорит он, осмеливаясь использовать этот голос, осмеливаясь использовать ее имя, как будто он имеет право знать его (имя). Неожиданно ее ярость возвращается. «Как ты смеешь», — рычит она, сгустки пульсирующего красного света наполняют ее руки. Самозванец наклоняет голову, с любопытством разглядывая ее. В его холодном серебристо-голубом взгляде нет ничего от любви, которую они когда-то разделяли. «Я пытался найти тебя», — говорит он, не обращая внимания на ее ярость. «Я не хотела, чтобы меня нашли», — выпаливает она, дрожа всем телом. Она предательски чувствует, как на глаза наворачиваются слезы. Шрам, затянувшийся на месте боли от потери Вижена — дважды — был содран, его сдирали и терзали до крови. Она не может. Она больше не может этого делать. Ей слишком многое пришлось потерять. «Ты должен уйти», — жестко говорит она. «Иди и скажи тому, кто тебя послал, что я не буду строить из себя паиньку». Самозванец хмурится. На мгновение он становится настолько похожим на себя прежнего (он всегда так хмурился, когда находил что-то особенно непонятным, и Ванда называла это выражением озадаченного понимания мира, и Боже, как обжигает видеть его снова на лице этого подражателя), что Ванда чувствует, как ее сердце переворачивается в груди, желание дотянуться до него зудит в кончиках пальцев. «Никто меня не посылал», — говорит он. Она стискивает челюсть. «Тогда почему ты здесь?» «Я пытаюсь понять», — говорит он. «Видение, которое вы создали в Аномалии, вернуло мои воспоминания, но мне еще предстоит понять всю сложность связанных с этим эмоций. Я надеялся, что у вас есть ответы». «Я здесь не для того», — медленно говорит она, — «чтобы помочь тебе. Ты всего лишь оружие, созданное из тела Видения, которого я любила. Ты — не он». «Нет», — соглашается он. «Я — это я сам».