Семья – это навсегда.

«Мама?» — спрашивает Билли однажды, закусив губу. Они снова занимаются магией на улице, на этот раз, проверяя, как далеко Билли сможет забросить камни через озеро. Он выглядит нервным. Ванда, сидящая на валуне с чашкой дымящегося Эрла Грея в руке, озабоченно хмурится. «В чем дело, малыш?» Билли изучает землю. Она поняла, что мальчикам не нравится расстраивать ее, но ее только больше расстраивает мысль о том, что им приходится держать свою боль и переживания при себе; она мать — ее работа расстраиваться. Через мгновение Билли, наконец, спрашивает тихим голосом: «Где дядя Пьетро?». Руки Ванды сжимают ее кружку. Это не неожиданный вопрос; на самом деле, она ждала что кто-нибудь из мальчиков его задаст. Но это не значит, что она готова его услышать. (Как вы объясните своему ребенку, что человек, которого он считал своим дядей, был всего лишь иллюзией? Что все, что он знал раньше, было иллюзией? Она знала. Она знала. Но ей так отчаянно хотелось верить, что это он, что он вернется в любом виде, форме или виде, что она позволила себя обмануть. Она так отчаянно нуждалась в контроле. Даже сейчас, на несколько месяцев после Вествью, мысли о странном человеке, носившем имя ее брата, заставляют ее чувствовать себя плохо. Душа прогнила насквозь. Ей хочется вернуться в Вествью и разорвать Агату на части). «Дядя Пьетро — дядя Пьетро умер, дорогой», — справляется она, спустя мгновение. Ее голос звучит хрипло. Билли кивает, все еще не глядя на нее. Она слишком боится заглянуть в его мысли. «Томми сказал, что ты сказал ему, что папа погиб, спасая мир… Это же случилось с дядей Пьетро?» Она делает глубокий вдох. Она думает о мальчике, чью жизнь Пьетро спас в тот день. Она думает о том, как больно было чувствовать его смерть. «Да», — прохрипела она. «Он спас жизни». (Он бы так сильно любил своих племянников.) Билли наконец смотрит на нее. «Думаю, я знал это», — тихо говорит он. «Я думаю… он чувствовал себя не так. В Вествью». Она дрожит. «Малыш…» Билли пожимает плечами. Она задается вопросом, как ему удалось так хорошо скрыть свою боль. Научила ли она его этому? Ей больно. «Ты отбросила его своей магией», — говорит он тихим голосом, и Ванда становится больно так, как она и не подозревала. Она медленно встает. «Билли», — шепчет она, — «Ты боишься меня?» Вопрос невыносимо задавать. Глаза Билли расширяются, он роняет камень, который держал в руках, и бросается прямо к ней, обнимая ее за плечи. Как ни странно, ее первая мысль — он становится таким высоким. «Нет!» — кричит Билли, выбивая из нее дыхание. «Нет!» Слезы заливают ее глаза, и она обнимает его так крепко, как только может, пряча лицо в его мягких волосах. Она скучает по тому, как он пах в младенчестве, все те несколько часов, что это длилось. «Хорошо», — говорит она, дрожа. «Потому что я никогда, никогда не причиню тебе боль». (Она устала причинять боль людям, которых любит.) «Я знаю, мама», — говорит Билли, вытирая слезы об ее свитер. Ее чай брошен на валун, вероятно, слишком холодный, чтобы пить. Ей все равно. Он поднимает голову и смотрит на нее заплаканными глазами, а она обнимает его маленькое личико. «Мне очень жаль», — говорит он. «Тебе не за что извиняться», — яростно говорит она. «Хорошо? Не за что «. Уголки губ Билли опущены. «Но я тебя расстроил». «О, детка», — вздыхает она. « Ты никогда меня не расстраиваешь. Ты и Томми… вы делаете меня такой счастливой, дорогой. Мне… мне грустно», — признается она. «Мне грустно, потому что я скучаю по твоему отцу, и потому, что я скучаю по твоему дяде, и потому, что я скучаю по многим вещам, но это нормально». Она снова сжимает его. «Это нормально — быть грустным. Грустить — это… это нормально». Билли шмыгает и прижимается щекой к ее груди. «Мне тоже иногда бывает грустно», — бормочет он. Ее сердце болит. Ее сердце здесь, в ее объятиях, плачет, а другое ее сердце — в доме, вероятно, играет в видеоигры. «Я знаю», — шепчет она, — «И это нормально». Сегодня они больше не занимаются магией.