Семья – это навсегда.

Ванда живет в страхе. Страх, что внешний мир обнаружит их. Страх, что кто-то, кто угодно, заберет ее мальчиков. Страх перед собственной силой. Но хуже всего томительный страх, что все это закончится — что мальчики исчезнут, умрут, что силы, создавшие их в Хексе, лишь случайно позволили им прожить так долго, и что вселенная исправит себя, сотрет их из существования. Ванда даже не знает, как они остались в живых, потому что по всем правилам они не должны были бы остаться — она боится, что не сможет остановить это, если они умрут. Она боится потерять их, как потеряла все; если она чему-то и научилась, так это тому, что ничто не вечно. Иногда этот страх настолько силен, что она едва может встать с постели, но потом, всегда, она вспоминает — мальчики будут голодны. Проходят недели, мальчики продолжают жить, а Ванда наблюдает, как осень окрашивает деревья в красный и золотой цвета; не все, не вечнозеленые, их крошечная долина становится буйством красок, всех оттенков желтого, оранжевого, красного и коричневого. Ванда находит это успокаивающим. Она всегда любила осень. Мальчики в восторге — они всегда жили только летом, и осень кажется им восхитительной. Они целыми днями лазают по деревьям, бегают по листьям и терроризируют белок. Ванда пытается испечь яблочный пирог и, в общем, терпит неудачу, но мальчики все равно оценили его, особенно после того, как она разрешила им покрыть свои кусочки мороженым. У них был один Хэллоуин, но не настоящий — Ванда чувствует себя взволнованной перспективой показать им, как вырезать тыквы, познакомить их с глинтвейном, посмотреть с ними Чарли Брауна. Она хочет, чтобы им было весело; она знает, как им должно быть душно жить в Вествью, в своей изолированной хижине только друг с другом и с ней в компании. Она боится того дня, когда они наконец спросят ее, почему вокруг нет других людей — почему они не могут уйти. Она может знакомить их с внешним миром через еду, игры, телевидение и рассказы, но однажды они захотят увидеть все это своими глазами. Это пугает ее почти так же, как и мысль о их смерти. Ее единственное утешение в том, что сейчас мальчики стареют нормально — пара месяцев за пределами Вествью, а мальчикам по-прежнему твердо десять лет. Все еще растет, как и молодые мальчики, но медленно, не быстрее, чем в среднем. Прямо сейчас мальчики — дети, и, надеюсь, останутся детьми на долгие годы, и дети не задают вопросов, которые задают подростки, а взрослые. Она молится, чтобы у нее было время. Время для себя. Время лечить. Пора сделать мир для них безопаснее, насколько это возможно. Единственное, что ее утешает, это то, что мальчики сейчас взрослеют в нормальном темпе — пара месяцев за пределами Вествью, и мальчикам по-прежнему твердо десять лет. Они все еще растут, как это свойственно молодым мальчикам, но медленно, не быстрее, чем обычно. Сейчас мальчики — дети, и, она надеется, останутся детьми на долгие годы, а дети не задают тех вопросов, которые задают подростки, которые задают взрослые. У нее есть время. Время для себя. Время, чтобы исцелиться. Время сделать мир более безопасным для них, настолько безопасным, насколько она может. Пора понять, как их сохранить. (Ночью ей появляется Даркхолд и шепчет, что именно так их можно удержать. Ванда слушает сон мальчиков и отталкивает книгу.)