Семья – это навсегда.

«Мне приснился папа», — неожиданно говорит ей Томми однажды утром, когда они остались вдвоем. Он проснулся рано и решил помочь ей с завтраком, молниеносно пробежав по кухне и собирая ингредиенты для французских тостов, пока Ванда варит себе кофе. У нее сводит живот. «Правда?» — легко спрашивает она, пытаясь сохранить нейтральность голоса. Она не хочет говорить о Вижене, но она знает, что часть материнства заключается в том, чтобы выдерживать тяжелые разговоры, сложные темы. Если ее мальчикам нужно поговорить об этом, ей нужно понять, как с этим мириться. Томми кивает, перемешивая корицу и сахар в миске. Он не смотрит на нее. «Мама, папа действительно мертв?» Дрожащей рукой она отставляет кофе и проходит через маленькую кухню. Томми кладет деревянную ложку и смотрит на нее, и слезы на его глазах убивают ее изнутри. Она обхватывает его лицо ладонью и большим пальцем вытирает слезу. «Это… сложно», — говорит она ему тугим голосом. «Есть много вещей, которые я не объяснила тебе и твоему брату, но…» — она глубоко вздыхает, преодолевая желание заплакать, — «да, твой отец мертв». Он наклоняется к ее груди, пряча лицо и тяжело вздыхая. Ванде приходится сопротивляться желанию заглянуть в его разум и прочитать его мысли. «Почему?» — спрашивает он тихим голосом. Ее сердце пылает огнем в груди. «Он был героем», — шепчет она. «Он умер, спасая мир». «Я не хочу, чтобы он умирал», — говорит Томми. Он кажется таким маленьким, таким потрясенным, таким не-Томми. Он храбрый мальчик. Она хочет разрушить весь мир за то, что он причинил ему такую боль. «Я тоже», — хрипло говорит она. Он шмыгает, вытирая нос рукавом, затем отстраняется, берет миску с сахаром с корицей и ставит ее у плиты, где его уже ждут хлеб и яйца. Его плечи согнуты. Ванде больно за них. Она дала им такую жизнь, полную боли. Не может же все быть так печально? Вижн шепчет в ее воспоминаниях. «Я пытаюсь, Виз», — думает она. Я стараюсь ради наших сыновей. Ей не нравится думать о том, что бы она делала сейчас, если бы потеряла мальчиков. «Что-то ужасное», — думает она. (Даркхолд взывает к ней. Песня сирены, которая только усиливается по мере того, как она тратит больше времени и энергии на то, чтобы отказываться призывать ее к своим рукам. Это пугает ее, маниакальная потребность, которая охватывает ее всякий раз, когда она использует свою магию или проецируется в астральную форму. Не раз она обнаруживала, что просыпается по ночам, тянется к нему, и ей приходилось сознательно отталкивать его. Но игнорировать это становится все труднее, и она не уверена, что сможет делать это бесконечно. Именно мальчики, на самом деле, спасают ее от этого. Каждый раз, когда возникает желание открыть его, они оказываются рядом, им нужно что-то от нее — перекусить, обнять, наложить пластырь, помочь с домашним заданием по математике, которое она им задала. Даркхолд взывает к самым темным частям ее души. Сыновья возвращают ее к свету.) К тому времени, когда Билли спускается к завтраку, они с Томми приготовили столько французских тостов, чтобы накормить значительно большую семью. Она смотрит, как они едят, и, похоже, как будто Томми никогда и не расстраивался — они с Билли смеются и чуть не проливают апельсиновый сок, пытаясь построить дом из остатков тостов. Но Ванда знает, что слезы вернутся. Когда-нибудь им придется столкнуться с внешним миром, и, вероятно, гораздо раньше, чем хотелось бы Ванде. Как она объяснит им все? Что она сделала. Как они родились. Что на самом деле случилось с Виженом — что существует версия их отца, другая, но все же, он сам, который, вероятно, не помнит их жизнь в Вествью, по крайней мере, не так, как она и мальчики. Она не знает, испытывает ли этот новый Вижн хоть какие-то эмоции, и эта мысль почти невыносима. Как отреагируют ее мальчики, когда узнают все ужасные вещи, которые она сделала, чтобы удержать их?