Милый маленький мальчишка

      В детстве Миша всегда хотел казаться старше. Запрещал мне прикасаться к его солдатикам, машинкам и мячу, с которым играл во дворе в футбол с одноклассниками. Когда я возвращалась домой, он часто выбегал из-за угла и громко кричал, корчил забавные гримасы, пытаясь напугать меня, и потом долго заливался смехом на полу в комнате. Я правда пугалась, иногда выпускала из рук мешок с обувью от неожиданности или могла разрыдаться прямо на пороге. Когда я выросла, уже привыкнув к тому, как встречал меня брат, пыталась кидать в него мешок, но почти никогда не попадала — он быстро пробегал мимо.       Мне казалось, родители одобряли все мелкие выходки брата в мою сторону, отчего я невероятно злилась на всех троих. Мама никогда не наказывала нас, а папа был сильно занят работой и чаще доверял ей воспитательный процесс, но в некоторых случаях строго говорил с нами, держа в руке ремень. Зато меня наказывал брат. От его поступков я чувствовала, как будто получила «двойку», и меня вот-вот могли выпороть. Я часто плакала в подушку, чтобы он этого не видел, не решаясь пожаловаться на него маме.       Однажды, после очередного тёплого приёма, я всё-таки смогла попасть мешком в цель. Это была зима, ботинки были тяжёлыми. Они прилетели точно в спину братишке. Он звонко вскрикнул и повалился на пол прихожей, не успев скрыться в комнате. Лёжа Миша тихо постанывал и пытался не подать виду, что его вот-вот может пробить на слезу от неожиданного удара. Мне было немного жаль его, но больше я радовалась, что наконец-то хорошенько заехала ботинками по этому сорванцу.       — Что, больно тебе? Сам виноват! — констатировала я с нескрываемым воодушевлением, проходя мимо брата в комнату. — Не бойся, лежачих не бью.       Через пару минут из кухни выбежал разъярённый отец со своим широким армейским ремнём в руках, сложенным вдвое. Несколькими хлёсткими ударами, один из которых пришёлся на уже пострадавшую спину, проехался по стонущему Мишутке, отчего тот не выдержал и дал волю слезам.       — Ещё одна двойка, и я буду разговаривать с тобой по-другому! Скажи спасибо матери, прикрывает тебя! Ишь чего, ещё и велосипед захотел выклянчивать! Здравствуй, доченька, — поприветствовал меня папа, пока отчитывал Мишу за очередной неуд. — Вот, учись у младшей!       Мне стало ещё больше жаль брата, и я помогла ему подняться и пройти со мной в комнату. Я не хотела, чтобы он сейчас чувствовал себя беспомощно, и быстро попросила прощения за попавший мешок. Миша ничего не ответил, кряхтя от боли. Именно сегодня, в редкий выходной папы, он снова получил пару плохих оценок и был вынужден показать дневник. Нельзя сказать, что он совсем уж плохо учился, просто иногда так случалось: или домашнее задание было не сделано, или возникала внезапная контрольная, о которой брат благополучно забывал.       — Простите, — в комнату зашла мама и смотрела на нас, сидящих на кровати. — В молодости я думала, что ваш отец когда-нибудь изменится, не будет бить вас тоже. Прости меня, сын. Пожалуйста, не ссорьтесь между собой, вы нужны друг другу. И, если вы будете вместе, всё будет хорошо.       Я надеялась, что после моего удачного броска мешком и слов мамы Миша прекратит встречать меня с воплями сумасшедшего и даже извинится, но он придумал кое-что лучше.       Когда я целыми днями лежала в кровати с простудой, а родители ушли на работу, оставив меня на старшего, брат смог отыграться. День шёл хорошо: я кашляла и выбрасывала один бумажный платок за другим на пол, чтобы потом их кое-кто смог собрать, переписывалась в телефоне с подружками и не ожидала ничего сверхъестественного. Пока в комнату не зашёл Миша. На прошлой неделе ему исполнилось шестнадцать, и мама подарила новенький телефон, с которым он всю неделю не расставался, забирая с собой даже в ванную.       — Ну что, мелкая, развлечёмся? — брат с надменной улыбкой на лице представительно завалился на кровать, держа в руке телефон. — Это станет фотосессией года!       Как бы я не пыталась удержать одеяло на себе, брат был гораздо сильнее, тем более сейчас, и одной рукой скинул его на пол. Смеясь и направляя на кричащую и испуганную меня камеру телефона, старший ходил около кровати, иногда цеплял второй рукой мою пижаму и штаны, отчего одежда в некоторых местах переставала скрывать моё тело. Я не знала, чего хотела больше: провалиться под землю от стыда или выздороветь и снова крепко ударить брата ботинками. Мне было страшно от его возможных дальнейших действий.       — А теперь отправим твоим одноклассникам! — Миша радостно улыбался, что-то рассматривая в телефоне. Нетрудно догадаться, это были мои самые неудачные фотографии в жизни. Возможно, даже очень личного характера.       — Нет, пожалуйста, братик! Прости! — выкрикнула я, падая с кровати, но старший был непреклонен.       Через несколько минут я, закутавшись в одеяло, со слезами читала комментарии мальчишек из моего класса, которые обсуждали мои новые фото. В какой-то степени они стали частью «фотосессии года».       Прошло уже шесть лет с того случая. Миша, в силу своей занятости и здоровья, подшучивал надо мной очень редко, ограничиваясь короткими фразами. Призна́юсь, иногда мне не хватало его розыгрышей. Я бы отдала всё на свете, чтобы сейчас, возвращаясь домой, увидеть несущегося по прихожей, вопящего брата, кинуть ему вслед ботинок и промахнуться… больше я не имею права причинить ему боль. Вместо этого, он стал встречать меня милой улыбкой, обнимать ещё на пороге и провожать в ванную мыть руки.       — Может, пора устроить генеральную уборку или хотя бы разобрать шкафы? — предложила я, выключая воду.       — Ну это надо выбрать время, занять весь день, — пожал плечами Миша.       — К примеру, завтра отличный день. Ты свободен, я — тоже! — проходя на кухню, заприметила на столе пару недоеденных крекеров ещё со времён последнего визита Наташи и быстро закинула их в рот.       — Ладно, — брат почесал затылок, невольно соглашаясь.       — А пока помой посуду, начни с малого.       — Вообще-то, по возрасту, я должен командовать, а не ты, — обидчиво заверил старший.       — Будем разбирать шкаф, тогда и покомандуешь, — радостно подмигнула я, убегая в комнату.       Ночью меня одолела бессонница. Ворочаясь и закапываясь в одеяле с подушками, я размышляла, как проведу завтра целый день вместе с Мишей. Может, мне удастся его разговорить, или старое барахло напомнит что-то из детства, и он сам захочет вернуться в то время. Главное, чтобы он не садился на пол, рядом с кроватью, как в тот раз, когда я затащила его кряхтящего в комнату и извинялась. Это может испортить мне все планы.       — Тут очень грязно и чем-то воняет! — брат, стоя на табуретке, тянулся к большому деревянному ящику с какими-то бумагами на самой верхней полке шкафа.       — Давай её сюда, это последняя. Потом можешь отдохнуть, без тебя разберу, — подбадривала я, пытаясь не чихать через слово от валящихся клубов пыли.       Аккуратно взяв ящик из рук Миши, отпустила брата на перерыв, а сама устроилась посреди комнаты, нависая над старыми бумажками. Это их запах пропитал шкаф за долгие годы нахождения в нём. Пахло старостью, бабушкиными детскими книгами прошлого века. Почти все листы покрылись бледно-жёлтым, стали шершавыми и хрупкими. Они хранили внутри себя воспоминания: не только те, что были непосредственно нанесены чернилами или печатной машинкой, но и незримые воспоминания о том, что происходило вокруг всё это время.       В ящике были письма. Я не осмелилась прочитать хоть одно из них, ведь все они предназначались не мне, а чужую почту читать — нехорошо. Но могла предположить, что их писали бабушка с дедушкой. Мама говорила, что этот ящик начали собирать ещё они, чтобы в старости сидеть у камина в загородном доме и вспоминать славные ушедшие дни.       Я нашла несколько чёрно-белых фотографий с изображением пухленького младенца в пелёнках. На обороте значилось «апрель 1970». Это месяц и год рождения папы… Я собрала все найденные фотографии с подписью и отложила подальше, чтобы Миша их не заметил.       Выходит, если в одном месте есть фото папы и письма бабушки с дедушкой, этот ящик является в каком-то смысле семейным.       Изрядно потрёпанная толстая сероватая тетрадь в углу, обёрнутая прозрачной обложкой, была украшена наклейками с цветами, сердечками и разными животными, которые со временем выцвели. Потускневшая надпись синими чернилами стала почти неразборчива, но во вмятинах на бумаге, оставленных, вероятно, ручкой, я смогла разглядеть слово «стихи». Кто-то из родственников тоже вёл свои блокноты?       В тетради действительно были записанные от руки стихотворения. Мне ужасно хотелось прочитать их все. Не зная автора, я бегло изучила несколько названий: «Всё хорошо», «Совершенная ночь», «Карточный домик», «Тысячи слов», «Москва», «Имя», «Мечта», «Старый дом», «Старые письма». Последними были стихотворения — «Если меня не станет», «Сердце» и «Тишина». Чернила, которыми они были написаны, на удивление, выглядели очень ярко, по сравнению с остальными стихами. Прочитав последние три названия, я поспешила отложить тетрадь как можно дальше, чтобы не расчувствоваться, ссылаясь на то, что это могло быть просто банальное совпадение и давно написанные стихи, которые не могут иметь ничего общего с настоящим.       Ещё в ящике были разные документы с печатями времён СССР, фотографии бабушки с дедушкой, родителей в молодости и других людей, которых я не узнавала, неиспользованные обесцветившиеся наклейки и открытки.       В комнату вернулся Миша с двумя чашками чая. Надо же было как-то избавляться от запасов.       — Как успехи? — присаживаясь рядом, он протянул мне одну из чашек.       — Да ничего особенного, — сделав пару глотков, я пыталась незаметно накрыть тетрадь и фотографии другими бумажками. — Вот нашла какие-то документы, письма, наклейки.       — Наверное, это бабушкин ящик. Дед говорил, что смастерил два таких, один — для себя, другой — для бабушки, а свой потом потерял где-то на даче. Если здесь есть книжка со стихами — точно бабушкин. Давай поищем, — Миша начал перебирать бумажки.       — Нет! — вскрикнула я, испуганно глядя на брата. — Я уже всё посмотрела и никакой книжки не нашла. Можешь залезать на табуретку и убирать ящик.       — Подожди, я должен сам посмотреть, — категорично сказал он, не отвлекаясь от ящика. — Там есть парочка стихов, с которыми я бы хотел тебя познакомить. Ты же сама пишешь, вот оценишь труд предков.       — А что за стихи? — зная, что в данный момент я сижу на этой тетради, мне стоило просто протянуть время.       — Хорошие, — замысловато ответил брат. — Думаю, ты уже достаточно взрослая для них. Бабушка закончила писать ещё в молодости, но, после смерти дедушки, к ней пришло вдохновение, и она записала несколько стихов в память о нём. Да где же…       Я не могла больше выдержать и потянулась за тетрадью.       — «Тишина», «Сердце» и…       — «Если меня не станет»… — перебил Миша и уверенно назвал третье стихотворение, с удивлением смотря на тетрадь, которую я уже держала в руке. — Вот она!       — Перед тем, как мы прочитаем, — осторожно начала я. — Скажи, что ты знаешь об этом, и почему ни разу не говорил мне?       — Ну ты была ещё маленькая, я не хотел, чтобы… Я читал все эти стихи и давно хотел тебе показать, просто не было возможности. Ты уже надумала себе всякого? — брат смутился.       — Мне кажется, по названиям всё более чем понятно.       — Нет! Вовсе нет! — он продолжил говорить более радостным тоном. — Это совсем не то, о чём ты могла подумать. Да, всё выглядит именно так, но это прекрасные стихи, написанные благодаря настоящей любви. Одно из них бабушка писала действительно об этом, но…       — О чём? О конце? — Миша кивнул.       После прочтения стихотворений бабушки мы какое-то время сидели молча, чувствуя, как оба пытались сдерживать эмоции. Только одно из трёх косвенно было связано с темой смерти. Но брат прав — я, ещё не прочитав ни одной строчки, заранее выдумала их смысл и теперь не могла от него отделаться.       — Знаешь, я редко говорю тебе об этом, — Миша прервал нагнетающую тишину. — Я очень сильно тебя люблю и благодарен, что у меня есть такая сестра как ты. Мне трудно это говорить…       Я догадывалась, что могу услышать сейчас. Чтобы брату было спокойнее, я придвинулась ближе и обняла его, положив голову на плечо.       — Ты заботишься обо мне. А я не могу ничем тебя отблагодарить, — он вложил свою тёплую, немного пульсирующую ладонь в мою и осторожно сжал. — Мне кажется, я ужасный старший брат, я не достоин тебя.       Я не могла допустить и мысли о том, что Миша когда-либо скажет подобное. За эти четыре года он сделал для меня абсолютно всё, что позволяло его трепещущее братское сердце. Он оставил для меня причину жить дальше. Он остался. Он не ушёл в тишину.       — Мне достаточно, что ты сейчас дышишь рядом со мной. Всё остальное меркнет.       — Должно быть очень непросто дышать, когда на тебя сыпется столько пыли из ящика! — он снова отшучивается.       — Дурак! — отталкивая брата, я впервые начала искренне смеяться после его шутки.       — А давай ты положишь в этот ящик свои старые черновики. Продолжишь историю семейной литературы.       — Неплохая идея, — согласилась я, доставая несколько блокнотов из-под кровати и укладывая их в ящик. Пусть они станут воспоминаниями в будущем.       Мишка смотрел на меня и, как в детстве, искренне и мило улыбался. В объятиях брата я завалила его на пол, падая следом, и мы ещё долго смеялись.