⦁
С Дюамелем было немного проще — он допустил ошибку еще на девятом ходу партии, и Энн непременно этим воспользовалась. Она знала, что он был силен в обороне, поэтому понимала, что ей нужно действовать осторожно и лишь дождаться подходящего случая, чтобы атаковать. К двадцатому ходу он принял безнадежную попытку отразить ее атаки, но в конце концов сдался. Энн чувствовала себя окрыленной и бодрой — партия длилась меньше часа. — Ты всегда была безжалостной, но в этот раз в тебе чувствуется что-то новое, — задумчиво протянул Коул, когда в один из свободных от туров дней они прогуливались по парку Сокольники. Энн несколько раз с удовольствием произнесла это слово на русском вслух, чувствуя магию переплетающихся звуков; она вообще была жадна до новизны и с упоением зачитывала названия улиц, которые расстилались перед ней, пробуя русский язык на вкус — и убеждаясь, что ей он очень нравится. — Что именно? — Энн с улыбкой обернулась к нему, держа его под локоть. — Даже не знаю, — Коул помолчал, обдумывая ответ. — Это похоже на пламя, но — пламя совершенно иной природы. Ты всегда нападала на противника так, как пожар охватывает дома и деревья, не оставляя ничего живого взамен, но теперь… Теперь это похоже на пламя свечи, кажущейся мирной и спокойной — до тех пор, — Коул усмехнулся, — пока противник не совершит неосторожное действие и не обожжется сам. Энн внимательно посмотрела на него, не обращая внимание на взгляды прохожих, которые с интересом изучали ее. — С твоих уст это звучит как чудесная поэзия, — восхищенно выдохнула она. — Ты не пробовал писать стихи? — Если бы и стал, то только о любви, — загадочно произнес Коул. — Например, о том, как безнадежно влюбленный юноша преданно помогает одной вспыльчивой рыжеволосой особе добиться того, чего она хочет. Энн вздохнула, нахмурив брови. — Тогда смею тебя заверить, что поэт из тебя выйдет никудышный, — проворчала она. — Неужели? — рассмеялся Коул. — Должно быть, это только потому, что ты вновь принимаешься отрицать очевидное? — Не имею понятия, о чем ты, — отмахнулась Энн, оглядываясь вокруг, когда они пересекали густую рощу, следуя по тропинке. Кроны величественных берез и тополей были уже подернуты первой позолотой, появившейся с наступлением сентября. Энн с восторгом поднимала голову, чтобы дотянуться взглядом до самых высоких ветвей, которые в прикосновении друг к другу завивали замысловатые узоры на фоне стянутого серебристым одеянием неба — это напомнило ей удивительный по своей красоте гобелен. — А я уверен, что имеешь, — спокойно парировал Коул. — Как и о том, что это и его заслуга тоже. — Заслуга?.. — Пламя, помнишь? Гилберту удалось укротить его, а ты даже не заметила этого. Энн поджала губы, приняв озадаченный вид. — Хочешь сказать, — резко проговорила она, — что теперь я играю иначе только потому, что Гил- — Она резко выдохнула и прикрыла глаза — это злосчастное имя вновь застряло где-то на кончике языка, и ей снова не хватало решимости, чтобы позволить ему вырваться наружу. — Дело не только в нем, Энн, — мягко произнес Коул. — Я знаю, какой упрямой ты можешь быть, но ведь очевидно, что ты сама поддалась ему. — Никому я не поддавалась! — вскинулась Энн, бросив на него недовольный взгляд. — И если хочешь знать, с Гилбертом нас больше совершенно ничего не связывает! Теперь уж точно. — Вздохнув, она немного помолчала. — Он собирается изучать медицину в Париже. Коул тихо присвистнул, подняв брови в удивлении. — Он что, покончил с шахматами? — Вроде того. — Серьезно?! — Казалось, Коул не мог поверить своим ушам. — Но почему именно Париж? — Это его мечта, — смягчившимся тоном сказала Энн, погрузившись в воспоминания о проведенных в Торонто теплых летних днях. — Там он будет заниматься медицинскими исследованиями. И… — Голос у нее стал отстраненным и сухим. — Там у него будет Уинифред. — Что? — Коул с недоумением уставился на Энн. — Кто такая Уинифред? Энн ответила не сразу, невидящим взором глядя перед собой. — Девушка, — наконец тихо промолвила она, — необычайно красивая и удивительная девушка, на которой он собирается жениться. Коул резко остановился, так что Энн, державшаяся за него, дернулась и тоже застыла на месте. Она непонимающе посмотрела на него — лицо у него искривилось от переполнявших его эмоций. — Ты же это не всерьез, — выдохнул Коул, пристально глядя на нее. Энн только пожала плечами, невесело усмехнувшись. — На сей раз я точно ничего не выдумала, можешь мне поверить. Коул несколько секунд смотрел на нее, а затем вздохнул и крепко сжал ее руку, обтянутую кожаной перчаткой, в своей. — Честно говоря, получается с трудом. — У меня тоже, — призналась Энн с хриплым смешком. — Но жизнь сама по себе невероятна и бесконечно удивительна, не правда ли? — Энн, — Коул прижал ее руку к груди. — Я хочу задать тебе вопрос. Ты только не злись и ответь мне честно. — Энн напряглась, учащенно дыша — и догадываясь о том, что последует дальше. — Ты влюблена в Гилберта? Она исступленно смотрела на друга и молчала, в бессилии разомкнув губы. Влюблена… Какое изумительное слово! Если произнести его вслух с придыханием, позволив ему легко воспрянуть с языка, чтобы взмахнуть крылом и раствориться в воздухе, оно изольется короткой песней, прославляющей торжество весны. Ведь влюбленность распускается в сердце нежными цветами с розоватыми лепестками, что берегут тайные поцелуи, ожидавшие своего адресата, чтобы без слов рассказать ему о том, как он им дорог. Но что она могла сказать сама? Как она могла быть уверена в том, что она действительно была влюблена в Гилберта? Энн едва ли могла объяснить природу своих чувств к нему, потому что то, как все внутри смягчается, предаваясь сладостной неге, от одной ее мысли о нем, казалось ей чем-то пугающе странным и непонятным. Разве влюбленность и саму любовь может что-то связывать со страхом и растерянностью? Любовь удостаивалась самых красивых строк в стихах, которые ясным ручьем изливались из сердца, но Энн не могла подобрать ни одного слова, чтобы наконец разобраться в том, что она чувствует. Как она могла знать наверняка, что влюблена, если никогда не испытывала этого прежде? Гилберт был первым — и единственным, о ком она подумала в этом смысле. Неужели этого достаточно для того, чтобы признать свои чувства? — Я… — только смогла выдохнуть Энн и резко обернулась, услышав свое имя. — Ширли? Анна Ширли? — Ей улыбнулся упитанный старичок в кепке — глаза у него был темные и блестящие, как пуговицы, лицо морщинистым, но очень добрым. Энн растерянно улыбнулась в ответ и перевела взгляд на два ряда бетонных столов в раскинутом павильоне поблизости, на которых размещались обшарпанные шахматные доски. Играли в основном старики, удивительно похожие друг на друга — в серых одеждах, с сигаретами, зажатыми между пальцами, сосредоточенными лицами, испещренными морщинами. Над ними склонилось несколько человек — прохожие, заинтересованные происходящим, или непрошеные советчики; среди них Энн также заметила пару-тройку любопытствующих мальчишек, которые до этого играли в мяч. — Да, — осторожно проговорила она по-русски, подражая манере Джо, научившей ее нескольким словам. Старичок в кепке подскочил к ней и крепко пожал ей руку, восторженно восклицая: «Ширли! Ширли!». Энн засмеялась, мельком оглянувшись на улыбающегося Коула, и перевела взгляд на остальных шахматистов, которые обратили на них внимание, оторвавшись от игры. Она приблизилась к ним, чтобы рассмотреть позиции, но не могла отвести взгляда от их сияющих лиц, потому что старики смотрели на нее с восхищением, улыбались ей, протягивали ей руки для пожатия и много говорили по-русски — Энн не понимала ни слова, но в счастливых выражениях лиц и восторженных интонациях было сказано гораздо больше. Один из них, державшийся спокойно и не проронивший ни одного слова в ее адрес, напомнил ей такого же отстраненного мистера Шейбела, который научил Энн играть в шахматы в приюте. Он был погружен в игру и не заметил ее, когда она подошла к его столу. Его соперник, игравший белыми, размышлял над ответным ходом, подперев рукой подбородок. Энн опустила взгляд, чтобы изучить позицию на их доске — это была атака Рихтера-Раузера в сицилианской защите. Она была ей хорошо знакома, потому что однажды Энн написала о ней небольшую заметку для «Шахматного обозрения» год назад. Партия была продуманной до мелочей, а позиции — точными и осмысленными, хоть и с небольшими отклонениями, которым Энн не придала особого значения. Это были шахматы достойного уровня, которые вполне могли привлечь внимание тех, кто регулярно участвует в международных турнирах, — но вместо них это были обычные работящие русские мужчины, для которых шахматы являлись не самой жизнью, а лишь одним из способов взглянуть на нее под другим углом. Тот, кто играл белыми, сделал ход королевским слоном, и Энн затаила дыхание, быстро просчитав в голове, как на это ответят черные. Выступление центральных пешек затруднит ход белых — черные перехватят инициативу еще в начале игры, а белым придется умерить свой темп. И когда она подумала об этом, в это же мгновение ход ее мысли был с точностью предугадан и воспроизведен на доске. Мужчина, похожий на мистера Шейбела, ответил белым и, подняв голову, посмотрел на Энн. Она лучезарно улыбнулась ему, потому что по его глазам поняла, что он знал о ее присутствии — и о том, что они оба выстраивали план игры одинаково. Они думали на одном языке, который прекрасно понимали без слов, и улыбка, озарившая его лицо, лишь была тому подтверждением. Он слегка кивнул ей, глядя на нее с какой-то необъяснимой гордостью, и Энн на секунду показалось, что перед ней сидит мистер Шейбел, который однажды много лет назад, сам того не зная, открыл ей возможность сегодня сражаться с величайшими шахматистами мира — и побеждать.⦁
Партии с бельгийцем Хельстремом и Шапкиным оказались сложными и утомительными для Энн, но ни разу не угрожали матом, несмотря на то, что для победы ей потребовалась уйма сил и времени. Ее подготовка не прошла бесследно — теперь Энн с особенной тщательностью выстраивала дебюты, что позволяло ей сохранять преимущество в миттельшпиле, и она упорно шла на соперника до тех пор, пока он не сдавался сам. Хельстрем воспринял поражение болезненно и ушел, не проронив ни слова и не взглянув на нее. Энн растерянно посмотрела ему вслед, почувствовав себя странно в это мгновение, стянутое призрачной тишиной, которая затем взорвалась бурными овациями, но когда она поднялась с кресла, единственное, о чем она подумала, — это о том, как сильно она устала, проведя несколько часов в одном положении, отчего затекшие мышцы отзывались болью на каждое движение. Впрочем, грядущая встреча с Лученко за шахматной доской сулила куда более серьезные перспективы — по крайней мере, так полагала Энн, помня, что до Боргова мировой пантеон гроссмейстеров возглавлял именно он, и это произошло еще задолго до ее рождения. С Гилбертом они изучили шахматные бюллетени с его партиями, и впоследствии Энн убедилась, что Лученко, несмотря на возраст, оставался таким же смелым атакующим игроком, который всегда действовал решительно и безжалостно. В этом они, пожалуй, были похожи, но даже Энн, которая всегда следовала беспощадным и стремительным маневрам в своих партиях, осталась под глубоким впечатлением от партий Лученко, которые были коварными и интригующими. Поэтому Энн под чутким надзором Джо не стала засиживаться за своей раскладной доской допоздна, чтобы выспаться накануне игры, а утром она плотно позавтракала оладьями с икрой и сметаной. Коул подобрал ей один из многочисленных нарядов, которые Джо привезла из Парижа специально для Энн — на этот раз это было черное прямое платье с белым воротничком. Пока Джо собирала ей волосы перед зеркалом в гостиничном номере, она склонилась к ней, чтобы тихо проговорить: — Ты справишься. Будет тяжело, но ты справишься. Энн судорожно вздохнула, нервно теребя пальцами браслет на руке с фигуркой ферзя. Ее немного потряхивало от волнения. — Надеюсь, — сказала она хрипло и посмотрела на Коула в отражении зеркала, который стоял позади, сложа руки на груди, и наблюдал за манипуляциями Джо. Поймав взгляд Энн, он кивнул ей вместо слов, и это немного ее успокоило; в конце концов, мысль о том, что в зале одновременно с ней во время игры будут присутствовать Коул и Джо, действительно ободряла ее в особенно тревожные минуты перед партией. При встрече Лученко слегка поклонился ей, ожидая возле стола, пока Энн садилась напротив — только затем он сел на стороне белых. О любезности соперника можно было с легкостью забыть, когда дело касалось шахмат, которые не сулили пощады. Энн сосредоточенно поджала губы, когда щелкнула кнопка часов. Начало партии совсем не оправдало ее ожиданий, так что вскоре Энн пришлось отбросить свои задумки и хорошенько поразмыслить над позициями Лученко, который принялся атаковать ее ферзевый фланг. Энн вывела на защиту коня и поерзала в кресле, неудовлетворенная этим ходом. Впрочем, вариантов у нее не было — нужно было попытаться выправить сложившуюся ситуацию, а не брать быка за рога. Лученко продолжал продвигать вперед коневую пешку, словно бы ничего не произошло, и это вогнало Энн в ступор. Она мельком посмотрела на него и стиснула зубы — на его лице мелькала легкая улыбка. Глупая девочка — вот что значила эта улыбка. Глупая маленькая девочка. Энн перевела взгляд на доску, и в этот же миг ее пробрала дрожь ужаса. Только теперь она могла предвидеть дальнейшие возможности Лученко, благодаря которым его позиции станут гораздо сильнее, если она не сможет предпринять что-либо прямо сейчас. Она действительно глупа, раз не разгадала его схему с обменом слона на ферзевую ладью несколько ходов назад, а это угрожало значительным ослаблением ее лагеря. Энн долго раздумывала над ответным ходом, перебирая в голове разные варианты, но все они оказались негодными, и ей ничего не оставалось, как позволить этому коварному обмену случиться. Наступление было настолько безукоризненным в своей жестокости, что Энн почти задыхалась, не зная, как добиться равновесия сил на доске. Лученко мог предвидеть каждый ее ход и разрушал ее планы одним движением руки, которой он переставлял фигуры. Энн долго размышляла над позициями, пытаясь придумать маневр, способный отвлечь Лученко и провести атаку в другом месте, но вместо этого у нее только разболелась голова, и когда она посмотрела на часы, она поняла, что у нее осталось всего пятнадцать минут игрового времени. Ей нужно было сделать еще три хода до того, как упадет флажок, иначе ей засчитают просрочку, поэтому она должна была совершить эти ходы как можно скорее. Когда до конца партии осталось семь минут, Энн, измотанная, бледная, загнанная в угол, махнула рукой арбитру, записала свой следующий ход на листе бумаги, прикрывая его ладонью от противника, сложила его пополам и протянула его подошедшему мужчине с круглым лицом. — Откладываем, — ее голос чуть дрогнул, пронзив плотную тишину, окутавшую зал, который пристально наблюдал за ней. Она тяжело поднялась на ноги и покинула сцену, чувствуя полное опустошение.⦁
— Смотри, — Коул показал в окно автомобиля, — они ждут тебя. Энн нехотя оторвалась от созерцания проплывающих мимо старинных домов, чтобы обернуться к Коулу, который сидел на пассажирском сиденье справа от нее. Они подъехали к зданию, в котором проходил турнир, и Энн могла разобрать, как толпа, собравшаяся у бокового входа, хором скандировала: «Ширли! Ширли!». — Они зовут меня Аней, — с легкой улыбкой сказала она. — Аней Ширли. — И они в тебя верят, — сказал Коул, посмотрев на нее. Энн поджала губы, наматывая на палец поясок от своего тонкого кремового пальто — она не спешила выходить из машины, пытаясь собраться с мыслями. Сегодня ей предстояло сразиться с Жоржи Фленту из Бразилии и довести до конца отложенную партию с Лученко, которая не давала ей покоя и сна прошлой ночью. — Им просто интересно, — пробормотала она. — Нет, Энн, это гораздо больше, чем интерес, — горячо возразил Коул. — Несмотря на то, что у них есть своя плеяда выдающихся шахматистов, которые впереди всего мира, их воодушевляет то, что в этом мире есть юная девушка, способная им противостоять. — Энн сосредоточенно игралась с пояском, будто совершенно не замечая его, так что Коул с присущей ему настойчивостью подхватил ее руку и сжал в своей, чтобы отвлечь ее внимание. Она вздохнула и наконец посмотрела на него. — Ты для них героиня, Энн, потому что ты — человек, а не машина. По-настоящему удивительный человек, привнесший в игру жизни, а в жизнь — немного игры. Энн улыбнулась ему, пожав руку в ответ. — Если только воображения, — насмешливо добавила она. — Но мне бы очень хотелось быть машиной, Коул. Чтобы ничего не чувствовать. — В таком случае ты перестанешь быть Энн Ширли, — подала голос Джо, обернувшись с переднего сиденья. — Чего я тебе точно не желаю! Вредно для здоровья. Коул, дорогой, — она поправила шелковый платок на голове, взглянув в зеркало дальнего вида, — подай мне руку, пока опять не полил дождь. Если к тебе пристанут с вопросами, скажи, что я из полиции и приехала, чтобы проследить за общественным порядком, которого здесь нет и в помине. — Она повернулась к водителю, чтобы сказать по-русски: — Спасибо! Коул засмеялся в ответ, и Энн тоже не удержалась от громкого смеха, выходя из автомобиля следом. Ее тут же окружили поклонники — ей махали и улыбались, некоторые пытались прикоснуться к ней, чтобы пожать руку или потрепать по плечу, и Энн, заробев, отстранялась от них со смущенной улыбкой. Все вторили как заклинание: «Аня! Аня!», пока она направлялась в здание, и, помахав им рукой, она скрылась внутри, чувствуя, как настроение у нее поднялось. Фленту, с которым Энн предстояло сыграть, был самым слабым шахматистом на этом турнире — он выбыл из борьбы за первое место, так как одну партию он проиграл, а в двух согласился на ничью. Только у Энн, Боргова и Лученко на счету не было ни одного поражения и ни одной ничьи. Энн старалась не тешить себя пустыми надеждами, но неистовое желание сопротивляться советским гроссмейстерам до последнего не покидало ее даже в минуты полного отчаяния. Она рассматривала разные варианты продолжения отложенной партии и даже вскакивала ночью, очнувшись от зыбкого сна, чтобы склониться над доской и вновь переставить фигуры. Но сначала ей нужно было разобраться с Фленту, а потом — отдохнуть перед встречей с Лученко, которая состоится вечером. Энн выиграла партию с бразильцем, хотя на это у нее ушло четыре с лишним часа. Сама игра оказалась гораздо более утомительной и неприятной, чем она могла ожидать. Фленту действовал изощренно, развернув борьбу на двух главных диагоналях, но в миттельшпиле Энн взялась за размены, что позволило ей воспрянуть духом и довести партию до победного конца. Фленту сдался с достоинством, и Энн только выдохнула с облегчением. Аплодисменты были громче обычного, но это не принесло ей удовольствия. Она чувствовала себя совершенно изнуренной. К вечеру состояние только ухудшилось — поспать ей не удалось, а одна мысль об ужине вызывала у нее приступ тошноты, так что к отложенной партии Энн приехала совершенно разбитой. Помимо нее и Лученко за вторым столом должны были доиграть свою партию Боргов и Дюамель, но Энн тотчас забыла об этом, когда встретилась глазами со своим противником. Лученко вежливо улыбнулся ей, Энн заставила себя сдержанно кивнуть в ответ, и они расселись друг против друга за шахматной доской. Арбитр вскрыл конверт с запечатанным ходом, который Энн записала на листе бумаги, показал его шахматистам и сделал его сам на доске. Когда он запустил часы Лученко, тот сразу выдвинул свою пешку вперед — Энн знала, что он поступит именно так, и потому исключила лишние варианты ответа на этот ход из головы, чтобы сосредоточиться на самом главном. Она услышала, как за соседним столом закашлялся Боргов, но не обратила на него внимание — на данный момент он не интересовал ее. Она сыграет с ним завтра, а сейчас ей нужно было спасать партию с Лученко, чтобы претендовать на победу в этом турнире. Энн сделала глубокий вдох и, забыв об усталости, принялась за дело. Задача была запутанной и сложной, а у Лученко имелся дополнительный запас времени. Решив развивать план действий, придуманный поздно ночью, Энн начала отводить коня на ферзевом фланге ближе к пятому полю короля. Для Лученко это не стало неожиданностью — Энн не сомневалась, что он тоже обдумывал партию, воспользовавшись временем, и, возможно, делал это не один, а со своими соотечественниками, которые ассистировали его за плотно закрытыми дверями гостиничного номера. Но вероятность того, что он мог что-то упустить, нельзя было оставлять без внимания. Энн старательно напоминала себе, что перед ней не машина, а такой же живой человек, как и она сама, и он тоже умеет проигрывать. Эта мысль прочно укрепилась в ее сознании, и Энн немного расслабилась, когда игра начала принимать иной оборот. Движение мысли, выстраивающее сложный рисунок из комбинации ходов, было удивительно красивым, словно танцевальное па. Энн не переставала удивляться тому, с какой легкостью один взмах руки мог перевернуть судьбу. Шахматы обладали таинственной чертой, будто изъятой у самого времени — они тоже были неумолимы и могли дать так много — и спустя мгновение столько же отнять. Две стороны одной медали. Поставишь на одну — повернется другая. Энн проходила через это множество раз, но что если теперь все будет иначе?.. В какой-то момент Лученко перестал сопротивляться. Энн проводила тщательно продуманную атаку, а затем нанесла молниеносный удар, выдвинув пешку королевской ладьи на четвертую горизонталь. Это была открытая угроза, точно ножом под горло, и Лученко долго размышлял, прежде чем сделать ответный ход. За это время Энн просчитала все последствия каждого хода, который он мог совершить, и нашла решения для любого варианта. Ее сознание было открытым и ясным, а на сердце вдруг стало так легко, когда она поняла, что в этом танце вела именно она — и в том не могло быть ошибки. Не в этот раз. Лученко провел рукой по длинным седым волосам, растрепав их. Он долго разглядывал доску, а затем поднял уставший взгляд на Энн, и в этом взгляде было все бремя лет, проведенных в занятиях шахматами, которые являлись смыслом его жизни. Его губы растянулись в улыбке — не формально вежливой, а искренней и теплой, какая приберегается только для близких людей. Энн растерянно опустила руки, на которые опиралась подбородком, и почувствовала, как внутри вдруг стало горячо. — Прекрасно, — с восхищением произнес Лученко. — Превосходная партия! Энн не удержалась от улыбки в ответ — однажды она уже слышала эту фразу от Гилберта два года назад, когда впервые проиграла ему на турнире в Монреале. Тогда ей казалось, что ничего ужаснее этого быть не может. Теперь же она слышала то же самое от величайшего советского шахматиста, партию с которым сегодня она выиграла. — Это невероятно, моя дорогая. Прекрасная победа! Я сдаюсь вам с облегчением — и восторгом оттого, что сегодня мне довелось сыграть с лучшим шахматистом в моей жизни. Энн рвано выдохнула, почувствовав, как кружится голова. — Я-я играла ваши партии еще в детстве, — дрогнувшим голосом прозвенела она, улыбаясь. — Я всегда восхищалась вами. — Вам ведь только… — Шестнадцать. Лученко вздохнул и покачал головой, точно не веря. — Вы — просто чудо, — уверенно проговорил он, поднявшись на ноги, и протянул ей руку. — Чудо. Вне всяких сомнений. Энн вспорхнула с кресла и пожала его руку, не отрывая от Лученко сияющих глаз. Она не могла подобрать слов, не веря, что это действительно происходит с ней. В тишине ей казалось, что ее сердце билось чрезвычайно громко, и каждый мог его услышать, но затем на нее обрушился шквал оглушительных оваций, и Энн, зажмурившись, услышала, как Лученко хрипло засмеялся и громко захлопал в ладоши вместе с остальными. Она повернулась к зрительному залу, склонила голову в благодарности и, найдя среди поднявшихся с мест зрителей лица Коула и Джо, преисполненные гордости и счастья, широко улыбнулась им. — Ты была просто великолепна! — воскликнул Коул, когда они встретились в вестибюле. Энн потянулась к нему, чтобы обнять, но он перехватил ее руку и галантно наклонился, чтобы поцеловать ее. Она рассмеялась. — С возвращением, Ваше Величество, — торжественно промолвил он, с прищуром взглянув на нее. — Неплохо, а? — Дождись завтрашнего дня, — весело сказала она и обернулась, услышав обращение: — Мисс Ширли! К ней приблизились два репортера и фотограф с огромной камерой, жаждущие ее внимания. — Поздравляем с блистательной победой, мисс Ширли! Не могли бы вы ответить на пару вопросов? Для газеты «Правда», прошу вас! — Худощавый брюнет в дорогом костюме, сжимая в руке перьевую ручку и раскрытый блокнот наготове, расплылся в обезоруживающей улыбке. Энн едва раскрыла рот, как неожиданно ее окружили журналисты из других изданий, и их голоса сплелись в единый ропот, в котором, как биение сердца, громче всего звучало: — Мисс Ширли! Мисс Ширли! Джо, стоявшая рядом с Энн, укоризненным взглядом обвела собравшихся и подхватила девушку под руку, чтобы вывести ее из толпы. — Мисс Ширли необходимо отдохнуть, господа, разрешите нам пройти- — Не беспокойся, Джо, — она нежно улыбнулась ей, погладив ее по руке. — Я в порядке. — Затем она повернулась к журналистам и направленным на нее камерам, чувствуя приятную дрожь волнения. — Я готова ответить на несколько вопросов, если это не займет много времени. Зашуршали страницы блокнотов, защелкали кнопки затвора — это напомнило Энн слаженную работу оркестра, разыгрывающего сюиту специально для нее. Она посмотрела на журналиста из «Правды», который настойчиво пытался привлечь ее внимание, перехватывая ее взгляд. — Насколько сложно приходится юной и, смею отметить, — он поднял бровь, — единственной девушке среди выдающихся шахматистов современности в борьбе за победу в столь изощренных шахматных партиях? Энн хмыкнула, поджав губы. — Я бы сказала, что намного легче играть в шахматы без тяжести адамова яблока, — сказала она и услышала, как Джо не то кашлянула, не то выдохнула короткий смешок. — Кто научил вас играть в шахматы? — отозвался другой репортер с уложенными назад светлыми волосами, которые блестели на свету ламп, напоминая жидкое золото, и Энн, улыбнувшись, с горячностью ответила: — Мистер Шейбел! Он работал уборщиком в приюте, в котором я выросла. — Вы хотите сказать, что уборщик научил вас играть в шахматы? — Верно! Его зовут Уильям Шейбел — так и запишите, — она заглянула к нему в блокнот, чтобы удостовериться, что журналист исполнил ее просьбу. — Мы играли с ним в шахматы в подвале каждый вечер, и это — лучшее, что я могу вспомнить о том времени, которое провела в приюте. — Мисс Ширли! — Энн вздрогнула, когда к ней обратилась женщина с необыкновенно высоким тембром голоса. — Вы с успехом одолели чемпиона Канады по шахматам, заняв его место. Насколько нам известно, мистеру Блайту не удалось убедительно показать себя на турнире в Москве. Как вы оцениваете свои шансы сегодня? Энн облизнула губы, растерянно моргая. Это имя неугомонно преследовало ее с самого первого дня, когда она впервые узнала о нем, и, казалось, вовсе не собиралось оставлять ее в покое. Какая тонкая насмешка судьбы! — Я… — Она прочистила горло, собираясь с мыслями. — Мистер Блайт — достойнейший соперник, с которым мне приходилось играть, и его выступление на турнире в Москве показало, что он действительно способен на многое. — Энн замолчала, чувствуя, как вдруг сдавило горло, затрудняя дыхание. — И я думаю… Я думаю, в этом мы с ним похожи. Мы можем многое изменить, если… Если действительно захотим этого. Она почувствовала, как Коул накинул ей пальто на плечи и осторожно наклонился к ее уху, чтобы прошептать: — Пора идти, Энн. Она коротко кивнула и, положив руку ему под локоть, а другой подхватив сухую ладонь Джо, принялась осторожно пробираться через скопление журналистов к выходу из здания, следуя за Коулом. — Мисс Ширли, посмотрите сюда! Энн закрыла глаза, когда вспышка фотоаппарата на мгновение ослепила ее. — Мисс Ширли!.. — Пожалуйста, расскажите читателям «Обозревателя» о… — Считаете ли вы, что отказ мистера Блайта продолжать карьеру связан с его ошеломительным провалом на чемпионате Канады по шахматам, в котором он уступил первенство вам? Энн замерла у дверей и резко обернулась к журналистке с высоким голосом, вперившись в нее пронзительным взглядом — строгие линии костюма, гладкие волосы, стянутые на затылке, красная помада. Она почувствовала, что злится, но не на Гилберта, который теперь являлся неотъемлемой частью ее жизни, а на то, что о нем отзываются не так, как он того заслуживал. Энн понимала, что журналистка рассчитывала услышать от нее колкое слово в сторону Гилберта — ни для кого не было секретом, как болезненно Энн воспринимала поражения в партиях с ним, и теперь ее нынешние успехи можно было считать как расплату за все унижение, которое она испытала, сражаясь с Гилбертом за звание лучшего шахматиста. Но теперь это не имело значения, и Энн не могла позволить прессе нажиться на их былом соперничестве, чтобы сделать его животрепещущей темой для глупых сплетен и нелепых острот. Она слишком дорожила дружбой с Гилбертом, которую никто не мог опорочить. Она бы не допустила этого. — Гилберт Блайт — мой друг, — холодно проговорила Энн, — у которого я многому научилась. Жизнь коротка, а мир огромен, и я уверена, что для него все только начинается. И я не считаю провалом, — отчеканила она громче, — добровольный отказ от привычных условий, чтобы наконец последовать зову собственного сердца. Я бы назвала это настоящим триумфом! Она отвернулась и, поймав хитрый взгляд Коула, улыбнувшегося ей, тихо проговорила, чтобы предостеречь его от комментариев: — Даже не вздумай, Коул. Он понимающе кивнул, продолжая заговорщицки улыбаться, и они вышли из здания, на крыльце которого ее тут же окружили лица и руки многочисленных поклонников, желавших высказать ей свое почтение. Расплывшись в улыбке, Энн задержалась на ступенях, чтобы оставить свой автограф на страницах протянутых ей записных книжек. — Наша Аня! Аня Ширли! — с благоговением вторили они, и Энн не удержалась от смеха, расслабившись в окружении просто одетых людей, для которых она не была чужой и не была врагом. Она была им сестрой, благодаря которой они могли поверить в то, что, несмотря на все тяготы, с которыми навек обручена жизнь, в ней всегда можно было найти возможность для радости, которая облегчала дыхание. Энн являлась для них знаменем этого таинства, которое заключалось в простоте ее натуры, одинаково принимавшей все дары и удары судьбы — и всегда находившей силы, чтобы продолжать следовать вперед, не сворачивая с пути. Коул распахнул перед Энн дверь автомобиля, и она, обернувшись, с легкой улыбкой посмотрела прямо в одну из направленных на нее фотокамер, чувствуя, как они затягивают ее в кромешную темноту объектива, будто в бездну, в которую она падала, не раскрывая крыльев, но затем она вдруг разорвалась мгновенной белесой вспышкой — и призрачное видение исчезло.⦁
Порой Энн думала, что Василий Боргов не умеет улыбаться. Лишь однажды ей довелось увидеть его улыбающимся на ланче в обеденном зале отеля — по правде сказать, в ту минуту она попросту его не узнала: он казался обыкновенным человеком, который ел суп и о чем-то разговаривал с женой. Тогда черты его лица казались непривычно мягкими — Боргов запомнился Энн как угрюмый мужчина, с лица которого не сходило бесстрастное холодное выражение, и потому видеть его другим было странно. Энн знала: если бы одним взглядом действительно можно было убить, он бы, несомненно, справился с этим лучше всех — не осталось бы даже капли крови. Зал был набит битком — сегодня здесь было больше людей, чем раньше, и больше, чем Энн могла себе вообразить. Все места были заняты, а те, кому их не хватило, стояли в проходах и позади последнего ряда кресел — и все внимание зрителей было приковано к ней и Боргову, который уже сидел за столом на стороне черных. Она села напротив и посмотрела на него — его массивная неподвижная фигура замерла у шахматной доски, а свет лампы над столом грубо рассекал черты его лица, делая его похожим на посмертную маску какого-нибудь древнего императора. Это напугало Энн; впрочем, она всегда боялась Боргова, его беспощадного стиля игры и того, как холодно и враждебно он смотрел на нее, если вообще удостаивал ее взглядом, под которым она чувствовала себя крошечной и жалкой. Это чувство она впитала еще будучи маленькой девочкой, с водой, которой запивала таблетки в приюте, и не было ничего страшнее, чем знать, что вне болезненных фантазий и сказочных историй про прекрасную принцессу Корделию она сама, настоящая Энн Ширли, никогда не была важна. Вновь испытав это теперь, сидя напротив Боргова, Энн почувствовала, что ее трясет, и закрыла глаза на несколько секунд, пытаясь успокоиться. Она знала, что не представляла для него особого интереса, несмотря на то, что одолела всех шахматистов на московском турнире, кроме него самого. Глупая маленькая девочка — эта мысль была ей хорошо знакома, но она больше не станет ей поддаваться. Она здесь, чтобы побороться с ней — и одолеть ее раз и навсегда. В конце концов, теперь ей шестнадцать, и она больше не сирота; у нее есть дом и любящая семья, у нее есть друзья, всегда готовые поддержать ее. Она играла блистательно, имея богатый опыт за плечами, и сегодня у нее удивительно ясное сознание, а фигуры, которые вот-вот примутся исполнять изящные па на доске, вновь очаруют ее, и в одном мгновение она забудет обо всем. Она будет просто играть в шахматы — делать то, что любит больше всего. Игра началась, и фигуры ринулись в бой; щелкающие кнопки часов задавали почти музыкально слаженный ритм. Седьмой ход Боргова был неожиданным, и Энн догадалась, что он был продуман заранее с целью сбить ее с толку. Ей потребовалось двадцать минут, чтобы попытаться раскрыть его план, и в ответном ходе она решила уйти от контргамбита Альбина, чтобы начать открытую игру. Теперь все зависело от тактик обоих шахматистов, и Энн убедилась, что интеллект Боргова был исключительным — к миттельшпилю он добился равенства и даже некоторого преимущества. Энн старалась не смотреть на него, сосредоточившись на партии, которую она разыгрывала — и это была поистине лучшая партия в ее жизни, с четким развитием фигур и безукоризненной защитой. Энн выискивала любую возможность для потенциальной ловушки, и в ее воображении удерживалась отчетливо прорисовавшаяся шахматная доска, на которой она могла контролировать каждое смещение фигуры, еще не прикасаясь к реальным. Она была настолько сосредоточена и погружена в игру, что не сразу поняла, что происходит, когда Боргов по-английски сказал: — Откладываем. Она вскинула на него взгляд, затем посмотрела на часы — у нее оставалось еще пятнадцать минут в запасе. Энн казалось, что прошло мало времени, несмотря на то, что они играли несколько часов — остальные партии были уже разыграны, и сцена опустела. Она снова посмотрела на Боргова. Он совершенно не выглядел усталым — не взъерошил волосы рукой, не ослабил галстук, на лбу не появилась испарина от напряжения мысли. Он не взглянул на нее, покидая зал, и Энн, сглотнув, почувствовала неприятный холодок под кожей. Их силы были равны, и никто из них пока не совершил ни одной ошибки. Однако Боргов решил отложить партию — и сделал это с определенным намерением. — Чтобы оттянуть время? — предположил Коул, когда они с Энн и Джо вернулись в ее номер после ужина. Энн устало плюхнулась на кровать и раскинулась на ней, наплевав на прическу, над которой утром трудилась Джо. Она поддела носком туфлю и скинула их поочередно на пол — сейчас ей хотелось быть обычной Энн, чтобы немного отдохнуть. — Я не знаю, — пробормотала она, вздохнув. — Но мне страшно. Должно быть, сейчас он разрабатывает стратегию вместе с остальными гроссмейстерами у себя в номере. Выискивает слабые места… — Она бессмысленно смотрела в потолок, отделанный узорной лепниной. — Прощупывает почву, чтобы понять, в какой момент он должен ударить. — Неужели ты сомневаешься, что не найдешь возможность, чтобы ударить самой? — спросила Джо, устроившись в кресле у окна. — Нет, — откликнулась Энн, закрыв глаза. — Я придумаю что-нибудь. Но… Дело в том, что… — Она вздохнула. — Я не верю, что у меня получится. Что у меня хватит сил одержать победу над ним. — Энн- — Прошу тебя, не надо, — она тут же перебила Коула, не дав ему сказать, — я говорю это не для того, чтобы меня пожалели. Я не выпрашиваю у вас поддержки, потому что… мне достаточно того, что вы рядом. — Энн приподнялась на локтях, чтобы посмотреть на Коула и Джо, и слегка улыбнулась. — О таком трофее можно только мечтать. — Энн, — мягко проговорила Джо, — ты способна победить его. В тебе достаточно сил для этого. Единственное, что мешает тебе — это страх, и все зависит только от того, позволишь ли ты ему овладеть тобой или нет. Но я знаю точно, что ты сильнее его. — Она ободряюще улыбнулась ей. — Я знаю, какое у тебя храброе сердце. Тебе только нужно самой вспомнить об этом. Энн с благодарностью посмотрела на нее и, резко выдохнув, вдохновленная вспорхнула с постели. Она подскочила к шахматной доске, чтобы расставить фигуры и воссоздать сегодняшнюю партию с Борговым. — Одной храбрости может быть недостаточно, — задумчиво сказала Энн, уставившись на доску. — Я должна проанализировать все варианты и разработать план. — Затем тихо, но твердо добавила: — Я должна победить. — Теперь узнаю нашу Энн, — усмехнулся Коул. Она не обратила на это внимание, сосредоточившись на партии — все вокруг в один миг перестало для нее существовать, и только фигуры на доске были полны жизни и смысла. К утру она должна быть готова продолжить борьбу.⦁
Энн почти не спала. Она не переставала думать об отложенной партии, что была нарисована перед глазами, и мысленно передвигала фигуры, пытаясь наметить план на последний этап, но у нее ничего не выходило. Боргов запечатал ход, и она могла только догадываться о нем, занимая свое время прогнозом развития событий, но каждый раз Энн словно бы натыкалась на стену перед собой, не зная, где найти выход. — Тебе нужно поесть, — мягко, но с материнской настойчивостью произнесла Джо, зайдя к Энн в номер в половину девятого утра. — Коул заказал кашу и яйца — как ты любишь. Коул пожал плечами и преподнес молчаливой Энн чашку кофе на блюдце. — Может, ты и откажешься от завтрака, но от кофе точно не сможешь, — насмешливо произнес он, когда Энн с благодарной улыбкой приняла чашку, устроившись на кровати. — Это противозаконно. — Спасибо, — она с удовольствием сделала глоток, не отводя взгляд от шахматной доски, которую разложила на постели рядом с собой. — Как успехи? — спросил Коул, присев рядом с ней. Энн покачала головой, поджав губы. — Ничего, — вздохнула она. — Ничего не вижу. — Уверена? Может, стоит- — Я перепробовала все варианты, и они все совершенно неубедительны! — затараторила она, нахмурившись. — Они пассивны, понимаешь? Как бы ни поступил Боргов, я на все отвечу так, чтобы не дать себя разгромить. Но в любом случае он обыграет меня, а я не знаю, как я смогу избежать этого, и я… Я не знаю, — рвано дыша, она прикрыла глаза, чтобы успокоиться. — В голове пустота. Я будто ослепла и иду без какого-либо ориентира, — Энн вздохнула и посмотрела на Коула. — Энн, ты не спала, — угрюмо констатировал он. — Мне удалось вздремнуть под утро… — Тебе нужно расслабиться, иначе ты даже не сможешь выйти на сцену, — Коул приобнял ее за плечи. — Оставь все это и передохни, пока есть время. — Нам лучше поспешить, если ты не хочешь выйти на сцену в таком виде, — хмыкнула Джо, оглядев Энн — на ней еще была ночная сорочка, а волосы, заплетенные в косу, растрепались со сна. Энн усмехнулась. — Зато не придется притворяться, — заметила она с улыбкой. — Все узнают меня такой, какая я есть на самом деле. — Им еще многое предстоит узнать о тебе сегодня, — заметил Коул, улыбнувшись. — Я в этом уверен. Энн вздохнула и поднялась на ноги, чтобы сесть в кресло напротив туалетного столика, у которого Джо обычно завивала ей волосы. Она замерла на месте, обернувшись к телефонному аппарату, который зазвенел тревожной трелью на ее прикроватном столике. — Должно быть, это насчет завтрака, — предположил Коул, потянувшись к нему, но Энн опередила его и, сняв трубку, прижала ее к уху. Какая-то женщина заговорила по-русски — Энн повернулась к Коулу с озадаченным видом. — Кто это? — спросил он. — Не знаю, я не понимаю ни слова, — растерянно пробормотала она, а затем на всякий случай громко представилась: — Это Энн Ширли! — Давай мне, я разберусь, — Джо приблизилась к ним, кивком указав на телефон. — Здесь весьма дотошный сервис, по десять раз уточняют одно и то же. — Она закатила глаза. — Видимо, хотят проверить, насколько хватит моего терпения. Она застыла на месте, внимательно следя за выражением лица Энн. На том конце провода женщина сказала по-русски что-то еще, потом в трубке что-то щелкнуло, и зазвучал мужской голос, так звонко и отчетливо, будто ей звонили из соседнего номера. Энн узнала бы его из тысячи. — Если он пойдет конем, бей его пешкой королевской ладьи. — Гилберт! — вскрикнула Энн, расплывшись в широкой улыбке. Коул и Джо с лукавыми улыбками переглянулись друг с другом, а затем перевели взгляды на сияющую Энн, которая не могла поверить в происходящее. Может, у нее разыгралось воображение, и ей это только показалось? — …Если пойдет королевским слоном, делай то же самое. Потом вскрой диагональ своего ферзя, слышишь? Это важно! Я погорел именно на этом. — Боже мой, Гилберт, — ахнула Энн, приложив ладонь к разгоряченной щеке. — Это… Это и правда ты! — Ну конечно, — по его голосу она поняла, что он тоже улыбается. — Это я. — Не могу поверить… — Я тоже. Дозвониться до Москвы оказалось не так-то просто, но это определенно стоит… — Гилберт вздохнул, будто собираясь с мыслями. — Это стоит всего. — Я так рада слышать твой голос, — призналась Энн, удерживая в дрожащей руке трубку. — Я тоже очень рад слышать тебя, Энн. Она издала тихий смешок, зажмурившись от счастья. Это был он. Он! Гилберт действительно позвонил ей из Торонто прямо в Москву, и он рад ее слышать! — Как ты узнал? — Вашу с Борговым отложенную партию напечатали в газете, — пояснил Гилберт, и от его мягкого, теплого голоса, в который хотелось завернуться, словно в одеяло, Энн была готова расплакаться. — Мы уже три часа ее обсуждаем. — Он усмехнулся и добавил: — В смысле, кроме меня тут еще Баш и Мэри. В следующую секунду Энн услышала разгоряченный возглас: — Порви этого Боргова в клочья, Энн! — Баш! — Она засмеялась, почувствовав, как слезы вдруг полились по щекам. — Он просто хотел сказать, — это была Мэри, — что мы все очень болеем за тебя, дорогая. У тебя все получится, я это знаю! — Блайт тут сообразил кое-что для тебя, — насмешливо добавил Баш. — Я ни черта не смыслю в этом, но если это не сработает для того, чтобы расправиться с Борговым, то я с ним больше разговаривать не буду. — Ты окажешь мне честь, если действительно перестанешь нести всякий вздор, — раздался приглушенный голос Гилберта, — и передашь трубку мне. Энн заливисто рассмеялась, вытирая слезы. И как она могла только подумать, что не была важна? — Энн, — его голос вновь зазвучал четко и громко, будто Гилберт находился совсем рядом, — есть четыре способа в зависимости от того, как поступит Боргов. У тебя доска под рукой? — Да, — она плюхнулась на кровать и подвинула к себе разложенную доску с фигурами. — В общем, смотри. Он идет конем на пятое поле слона. Ты идешь пешкой королевской ладьи. Расставила? — Да. — Отлично. Теперь у него три варианта действий. Остыв от эмоций, Энн внимательно прислушалась к тому, что говорил Гилберт, чтобы вникнуть в разработанный им план действий. Он оказался сложным и запутанным, но Энн быстро разобралась в нем, убедившись, что он может сработать как надо. План открывал для нее реальные возможности для победы — если, конечно, рассчитывать на то, что Боргов поступит именно так, как спрогнозировал Гилберт. Вариантов было множество, но для каждого был продуман весомый ответ, и Энн, записав все ходы под его диктовку, восхитилась тем, насколько они были красивы в сплетении друг с другом, словно нанизанные на нить блестящие бусины. Они еще минут сорок вместе перебирали варианты развития партии, и Энн с восторгом подумала о том, что Гилберт был просто великолепен — несмотря на свои первоначальные предубеждения о нем, она всегда восхищалась его блистательным интеллектом. Он продумал все возможные стратегии, и теперь она могла обнаружить разные способы обойти ловушки Боргова и заставить его отступить. — Энн, — Джо осторожно тронула ее за плечо, и девушка обернулась, озадаченно посмотрев на нее. — Уже четверть десятого, а тебе еще нужно собраться. — О, — выдохнула она растерянно и облизнула губы. — Гилберт, мне пора идти. Партия начинается- — В десять, — закончил за нее Гилберт. — Да, я помню. Кажется, я немного увлекся. — Нет! — взволнованно воскликнула Энн и зажмурилась, подбирая слова. — То есть… На самом деле… Я даже не знаю, как отблагодарить тебя за все, что ты сделал для меня. — Не бери в голову, — отмахнулся Гилберт. — Это — меньшее, что я могу для тебя сделать, потому что… Ты и без меня прекрасно справляешься. Энн затаила дыхание, почувствовав, как от этих слов у нее что-то оборвалось внутри. Как она могла справиться с собой, слушая его голос, в котором было столько нежности? — Ладно, — вздохнул Гилберт. — Не буду тебя задерживать. Ты… Просто сделай это. Разгроми его. — Раз плюнуть, — усмехнулась Энн, и он тихо засмеялся в трубку. — Что может быть проще? — Если ты сама в это поверишь, все так и будет, — серьезно произнес Гилберт. — Вот увидишь, Энн. Так и будет.⦁
На сцене остался всего один стол, за которым уже сидел Боргов. Когда Энн вышла на сцену, она почувствовала, как у нее трясутся ноги, и замедлила шаг, чтобы не споткнуться на каблуках. Зал был заполнен до отказа, но вовсе не это пугало ее. Боргов поднял на нее взгляд, когда она села напротив него. Энн судорожно втянула ртом воздух, проведя влажными ладонями по складкам бордового сарафана, который безупречно сидел на ней, но сейчас ткань бархата казалась ей тяжелой и жаркой, а стянутый у горла бант на шелковой блузке — слишком тугим. Энн сделала глубокий вдох, медленно-медленно выдохнула и сосредоточила внимание на доске. Ей нужно было успокоиться. Арбитр воспроизвел на доске запечатанный ход Боргова, переставив коня на пятое поле слона. Именно на этот ход Энн и рассчитывала. Она немного расслабилась и выдвинула свою ладейную пешку вперед. Следующие несколько ходов соответствовали схеме, которую они с Гилбертом подробно обсуждали по телефону, и Энн открыла вертикаль. Это придало ей уверенности, однако, когда Боргов вывел свою ладью в центр доски, у нее тут же упало сердце — они не предусмотрели этого ни в одном из вариантов, и у Энн не было готового ответа на этот ход. Она осталась одна против Боргова, и ей нужно было разработать новый план действий без чьей-либо помощи. Энн растерянно оглядела зал, а затем снова уставилась на черную ладью в центре доски. Она почувствовала, как ее охватывает ярость, и закрыла глаза, не позволяя вскипевшим слезам обиды сверкнуть в свете направленной на стол лампы. Темнота сомкнутых век успокоила ее — а затем, будто вспышкой фотокамеры, она вдруг разорвалась на части, и в ней проступили очертания шахматной доски с ладьей посередине. Она стала яркой и резкой, прямо как в жизни, и Энн могла наблюдать за ней не открывая глаз, перемещать фигуры в поисках правильного ответа и возвращать их на прежнее место, чтобы начать сначала — и все это свободно проделывать в собственном воображении, в которое никто не мог проникнуть. Она сидела так долго, не шелохнувшись, — изучая, препарируя, выслеживая каждую возможность, чтобы решить эту задачу. Позиция была сложная — сложнее всего того, что она изучала в книгах и журналах, посвященных шахматам, в которых она всегда могла найти подробную нотацию со всеми ходами и комментарии шахматистов, помогавшие разобраться в партии. Но теперь не было ничего — никаких подсказок. Только она сама, доска с роковой ладьей в центре и сила ее воображения. Энн забыла о страхе; сердце забилось тихо и ровно, дыхание стало размеренным. Ее охватило любопытство и разгоряченное чувство азарта. В конце концов, это была просто игра — игра, в которой был важен не сам результат, а поиск верного пути к нему. Иногда она вопросительно поднимала брови, словно бы спрашивая невидимого оппонента за воображаемой доской: а что если?.. Деревянные фигуры грациозно вальсировали у нее в голове, и когда она осторожно открыла глаза, у нее уже был найден ответ. Энн незамедлительно поставила шах слоном и замерла в ожидании, осмелившись поднять взгляд на Боргова. К ее ужасу он размышлял над позицией дольше обычного, и тогда она, похолодев, вновь уставилась на доску, чтобы оценить свою позицию. Неужели она снова что-то упустила? И вдруг она услышала голос — гранитный и сухой; Энн могла поклясться, что он отозвался трубным вибрирующим эхом где-то у нее под ребрами в застывшей тишине зала. — Ничья. Боргов предлагал ей ничью. Энн посмотрела ему в лицо — он не сводил глаз с доски и казался усталым. По-настоящему усталым. Она не поверила. Тело мгновенно охватила слабость от страстного желания согласиться и с облегчением покинуть зал вместе с чемпионом мира под шквал аплодисментов. Это станет знаменательной вехой в ее шахматной карьере. Она войдет в историю как самый сильный соперник, которому Боргов впервые предложил ничью, тем самым признав ее равной себе. Но ведь ничья — это не победа, а Энн любила побеждать. Она не хотела быть равной Боргову; она хотела быть лучше него. Энн знала, что ничья не удовлетворит ее, и ночи станут невыносимыми, когда она окунется в постель и, устремив взгляд на темный потолок, который подскажет ей верное решение, приняв очертание шахматной доски, обнаружит, что она могла бы ее избежать. Спустя некоторое время она обязательно найдет выход. Боргов посмотрел на нее, ожидая ответа, и Энн качнула головой. Нет. Он пожал плечами и взял ее слона. На мгновение Энн почувствовала себя полной идиоткой, но тут же отбросила эти мысли и сосредоточилась на ответном ходе. Они вступали в пешечно-ладейное окончание, и Энн все больше охватывала тревога: она боялась допустить неточность и совершить ошибку, которая уничтожит все и заставит ее горько пожалеть о том, что она не приняла предложение Боргова о ничьей. Энн снова закрыла глаза, чтобы вернуться к воображаемой доске, и сделала глубокий вдох. В воображении было спокойно и хорошо — здесь только она правила шахматным королевством, свободно растекаясь мыслью над доской, чтобы сложить или разрушить комбинации фигур. Она выстраивала план подробно и тщательно, забыв обо всем, что происходит вокруг. Если она где-то допустила ошибку и он не сработает, то она не успеет разработать новый — Энн просидела с закрытыми глазами больше часа, и когда она открыла их и, сощурившись от яркого света, посмотрела на часы, они показали оставшиеся десять минут игрового времени. Надо было действовать. Энн перенесла пешку королевского коня на пятую горизонталь. Боргов выдвинул короля против пешки. Все развивалось так, как представляла себе Энн, и вскоре ее охватило теплое чувство спокойствия. Она стремительно переставляла фигуры, с уверенностью нажимала на кнопку часов над своим циферблатом, и постепенно ходы Боргова замедлили темп — теперь ему требовалось больше времени на размышления. Когда он судорожно провел рукой по волосам, Энн заметила это, и ее охватила дрожь волнения. Она опускала коня на новое поле в звенящей тишине — ее глаза оценивающе блуждали по доске, а ум был кристально ясным. Ошибки быть не могло. В созданном ею порядке, усмирившем хаос из чувств гнева и страха, владевшими ею ранее, была убедительная чистота мысли, в которой больше не было места сомнению. И когда с противоположной стороны стола донесся шелестящий вздох, Энн подняла глаза на Боргова. Он смотрел прямо на нее — и мягко улыбался. — Ваша победа, — сказал он по-английски. Застыв, Энн пристально смотрела на него и почти не дышала. Боргов взял своего короля и, вместо того чтобы уложить его на доске, протянул его ей в раскрытой ладони. — Берите. Энн молчала, глядя на черную фигуру, переливающуюся на свету ламп, словно драгоценный камень. Ее затрясло, а в голове вдруг не осталось ни одной мысли. Спустя мгновение ее рука, показавшаяся ей тяжелой, вспорхнула навстречу и обхватила черного короля. Теплые пальцы Боргова сомкнулись, и в связке их сцепленных рук Энн разгадала символ рыцарской клятвы, когда великий воин отдает честь и уважение тому, кто превзошел его в мастерстве. Она посмотрела на его лицо, которое больше не казалось ей пугающим и враждебным. В следующее мгновение зал взорвался аплодисментами, и Энн, внимая общему восторгу, почувствовала, как жар разливается по всему телу. Она не сводила глаз с Боргова — улыбка удивительно преображала его лицо, черты которого смягчились и посветлели, и она почувствовала, как сама расплывается в ответной улыбке. Боргов осторожно потянул ее за руку, предлагая подняться, и когда они оказались друг напротив друга совсем рядом, он вдруг протянул к ней руки, обхватил ее и прижал к себе. Энн было тепло и уютно в его объятиях, и она с удивлением подумала о том, что Мэттью обнял бы ее точно так же, и в его объятиях она бы чувствовала себя такой же защищенной и важной, какой она чувствовала себя сейчас, в объятиях чемпиона мира по шахматам, признавшего ее победу с теплым сердцем и улыбкой. С искренней гордостью, с которой он смотрел на нее, шумно аплодируя ей вместе с остальными.⦁
На приеме в посольстве Энн была в центре внимания — сам посол не отходил от нее ни на шаг, и ее повсюду окружали репортеры, желая взять у нее интервью. Энн не притрагивалась к шампанскому и отвечала на вопросы односложно; она была опустошена и не чувствовала ничего, кроме безмерной усталости. Боргова на приеме не было, зато был Лученко, общество которого ей было приятнее всего. Она улыбнулась ему, когда наконец осталась одна и он к ней приблизился. — Вы знаете, — загадочно протянул он, держа за ножку бокал с шампанским, — а ведь все это совсем не похоже на шахматы. Энн пристально смотрела на него, однако взгляд у нее был рассредоточенным, и мыслями она была далеко отсюда. — Это похоже на распустившийся прекрасный бутон, — отрешенно сказала она, выдержав короткую паузу, — который зацвел среди бескрайней пустыни. — Полагаю, этим бутоном являетесь вы, — утвердительным тоном проговорил Лученко, лукаво улыбнувшись. Энн часто заморгала и растерянно уставилась на него, наконец придя в себя. — О нет, что вы! — Она густо покраснела, мысленно отругав себя за излишнюю откровенность. — Я не настолько тщеславна! — В вашем случае это совершенно не зазорно. — Однажды я уже была наказана за это и с тех пор твердо усвоила урок. Теперь же… Я просто… — Она с трудом подбирала слова. — Никогда прежде я не чувствовала себя так. — Вы еще привыкнете к комплиментам, моя дорогая, — Лученко ободряюще коснулся ее плеча и отошел, а Энн в растерянности оглядывала зал и судорожно втягивала носом вязкий воздух, облизывая сухие губы и понимая, что дело было вовсе не в комплиментах и повышенном внимании к ее персоне. Она не могла обрести покоя — теперь, когда все ответы были найдены, а сомнения улеглись; ее страхи, с которыми она жила бок о бок, рассеялись, наконец оставив ее в покое, а ее ум был предельно чистым и ясным. Казалось, она добилась того, о чем мечтала — она победила Боргова. Она преодолела себя и сделала это, победив страх и слабость и доказав себе и другим, что она действительно способна на большее, чем сама могла представить. Теперь, для того, чтобы посостязаться за звание чемпиона мира, ей предстояла уйма работы впереди, но важный шаг в эту сторону был уже сделан. Энн понимала, что теперь у нее начинался новый этап в жизни, непростой, но, несомненно, интересный и захватывающий, и она была готова окунуться в это бурлящее русло с головой, но что-то останавливало ее, не давая возможности насладиться триумфом сполна. Энн беспрестанно прокручивала в голове телефонный разговор с Гилбертом, вспоминая его голос. И хотя стратегии для партии с Борговым, которые они выстраивали вместе, по итогу оказались бесполезными, Энн понимала, что этот звонок был важен для нее по другой причине, что-то перевернув в ней. В его голосе звучала теплая улыбка, которую она помнила цветущей на его губах, когда он смотрел на нее, пока она что-то ему рассказывала, не умолкая; странно, но она никогда не утомляла его своей болтовней. Мне нравится слушать тебя — однажды Гилберт сказал это ей, и это было правдой, которую она ни с чем не могла спутать. Гилберт никогда ей не лгал. Она помнила о том, что, несмотря на всю ее безбрежную ярость, обращенную к нему, Гилберт никогда не отворачивался от Энн и всегда был готов ей помочь. Он с достоинством признал свое поражение на чемпионате, но сделал это так, будто хотел этого даже больше, чем она сама. Он рассказал ей все, что сам знал о шахматах — все, что мог ей рассказать, чтобы помочь ей подготовиться к следующим турнирам. Он поделился с ней самым дорогим, что у него было: рассказал о покойном отце, познакомил с Башем и Мэри, которые стали ей друзьями, приютил ее в своем доме, показал ей прекрасный яблоневый сад. Он впустил ее в свою жизнь, доверившись ей, и когда он спрашивал ее в саду о том, есть ли у него шанс стать ей ближе, он предлагал ей так же полностью довериться ему. И она знала, что могла ему доверять, потому что больше не оставалось сомнений — Гилберт являлся ее родственной душой. Энн была необычайно молчалива весь вечер, размышляя об этом, и даже вернувшись в отель в компании радостно щебетавших Коула и Джо, она не проронила ни слова, невидящим взором глядя перед собой. Она не могла понять, что с ней было не так после всего, что случилось сегодня. Теперь, когда ее больше не беспокоили тревожные мысли о Боргове, она наконец могла прислушаться к собственным чувствам, которые звучали гораздо громче и отчетливее, привлекая к себе внимание. Почему она не переставала думать о Гилберте в этот знаменательный день, который исполнил ее мечту? Почему внутри будто подскочила пружина, и она подорвалась к молчаливому телефону, зная, что больше не услышит его голоса? — Энн? Энн, ты в порядке? — Коул с тревогой следил за подругой, которая кружила по номеру, не находя себе места. — Еще бы, после всего, что ей довелось сегодня пережить! — воскликнула Джо. — Энн, детка, ты слишком взбудоражена. Тебе нужно передохнуть. Последние недели выдались страшно изматывающими, и хотя ты была просто- — Почему, — медленно проговорила Энн, сбавив шаг у прикроватной тумбочки, — до меня… все доходит… Так поздно?! — Хороший вопрос, — хмыкнул Коул, сложив руки на груди. — Что ты имеешь в виду? — Джо, нахмурившись, озабоченно уставилась на нее. — Я погрязла в ненависти, — горячо продолжала Энн, не обращая на них внимания, — буквально ослепла и ни-че-го не видела перед собой, кроме собственного тщеславия, ведь я хотела быть лучшей, но теперь это не имеет значения, потому что рядом с ней я совершенно… Она удивительна, а я — пират, слепой и кровожадный пират, и мы бы никогда… — Энн возвратилась к туалетному столику, скользнула по зеркальному отражению взглядом и тут же отвернулась, чтобы завершить круг у кровати. — Это просто смешно и так глупо, потому что у него есть Париж и он хочет оставить след в медицине, а я хочу, чтобы он был счастлив, ведь я и он… Мы… мы… Она вдруг замерла на месте, с трудом переводя дух. — Энн? — осторожно позвала Джо, но Энн не откликнулась. — И дело вовсе не в волосах, — вновь затараторила она, — хоть они и прекрасны, как, впрочем, и подбородок, но нет, дело совсем не в этом, теперь я точно знаю, теперь я знаю так много, но от этого совсем не легче, потому что я все еще не понимаю, правда, совсем не понимаю, почему должно было пройти столько времени, за которое было сказано столько глупых слов и испытано столько ненависти, что я могла бы разжигать ею камины всем жителям Эйвонли до конца своих дней, чтобы я наконец узнала, что я… — Она замерла, затаив дыхание, и бессмысленно уставилась прямо перед собой. — Я люблю его. Энн прислушалась к этим новым словам, что гулким эхом еще звучали в ее голове, и, вздохнув, в бессилии опустилась на кровать и наконец подняла растерянный взгляд на Коула и Джо, которые пристально наблюдали за ней. — Я люблю Гилберта Блайта, — тихо сказала она.