Рыжие ходят первыми

      «И, точно приподнятая вуаль, что наконец открыла глазам правду, сомнение отступило, и сознание стало кристально-ясным. Разве можно было сказать больше, чем то, что уже было в прикосновении рук, во взгляде напротив, в музыке, звучавшей в тишине между ударами двух сердец? Это была тайна, о которой она знала из книг, но никогда не переживала сама — когда дыхание становится удивительно легким, а движение — верным, будто они танцевали друг с другом все нанизанные на вечность годы. Должно быть, он это почувствовал тоже, потому что в его глазах отражался свет, который пронизывал ее до глубины, до самого центра полуночной вселенной, там, где среди далеких серебрящихся звезд играла музыка, которую могли слышать только они вдвоем».       — И все же, — тихо промолвила Энн, оторвавшись от письма, — моему роману суждено стать трагическим. — Она задумчиво оглядела записи, поддев губами колпачок ручки. — Хотя стоит признать, что так даже романтичнее.       Энн подняла голову, чтобы посмотреть в окно, выходившее на задний двор и огород, которым занимался Баш в причудливой соломенной шляпе. Он сидел на корточках и пропалывал грядки, и эта непринужденная картина так позабавила Энн, что она невольно прыснула.       О Гилберте она старалась не думать, но его образ всегда оставался на задворках сознания, к которому она всякий раз возвращалась, даже не замечая этого. Понимание того, что она действительно испытывала чувства к нему, только заставило ее отдалиться от него, приняв хладнокровный вид, которого она старалась придерживаться, потому что меньше всего ей хотелось дать ему повод усомниться в том, что она к нему равнодушна.       В конце концов, на что она могла рассчитывать? У Гилберта была прекрасная Уинни и невероятные возможности, открывавшие для него новые горизонты. Все было решено с самого начала, а Энн была слишком глупа, чтобы понять, что его отношение к ней никогда не выходило за рамки образцовой воспитанности и хороших манер. Впрочем, ей было вполне достаточно его дружбы, которая многое значила для нее, и хотя она понимала, что теперь об этом можно было забыть, ее сердце согревало то, что они проделали этот путь — от соперников по разные стороны баррикад до одной команды — вместе. Она научилась у Гилберта всему, что он знал сам, и этот опыт раскрыл ей глаза на множество решений, на которые она прежде не обращала внимания, играя в шахматы.       И несмотря на то, что приближался турнир в Париже, это совсем не воодушевляло Энн: теперь, когда были открыты новые пути и возможности, о которых она раньше не знала, оставалась лишь единственная загвоздка — словно так и оставшаяся нерешенной шахматная задача, ключ к которой Энн никак не могла найти.       — «Будь самой горькой из моих потерь, — едва слышно пошептала она, — но только не последней каплей горя». Даже Шекспир мог найти красоту и вдохновение в безответной любви! Но что в сущности можно назвать этим словом? — Энн нахмурилась, закусив губу. — Я даже не знаю, действительно ли я-       — Энн! — раздался возглас Мэри из гостиной, и Энн, вздрогнув, оглянулась на дверь. — Энн, тебя к телефону!       — Впрочем, теперь это неважно, — выдохнула она, вспорхнув со стула. — Какая разница, что я чувствую, если… — Энн направилась к выходу из комнаты и притормозила, мельком взглянув на себя в зеркале. Отражение оставалось неизменным: все те же длинные рыжие косички, яркое соцветие веснушек, увеличившееся с приходом лета, вечно искусанные губы — однажды Энн сравнила их с гусеницами, потому что они казались ей большими и противными. Разве можно было их сравнить с очаровательными губами Уинни, напоминавшими ей нежные лепестки роз? Энн разочарованно фыркнула и крикнула, бросившись к лестнице:       — Я иду!       Она вприпрыжку спустилась в гостиную и расплылась в широкой улыбке, заметив растерянную Мэри, сжимавшую в руках телефонную трубку.       — Это мисс Катберт, Энн-       — О, я так рада! — воскликнула она, перехватывая у нее трубку. — Я как раз хотела ей позвонить… Алло, Марилла? Доброе утро, Марилла, мне так не терпится тебе-       — Энн, — приглушенный голос Мариллы заставил ее осечься.       — Марилла? Ты меня слышишь? — Энн услышала тихий всхлип и испуганно выпалила: — Что такое, Марилла? Что-то случилось?       — Энн, я не хотела тебя беспокоить, но Мэттью… Он хочет видеть тебя. На днях у него случился сердечный приступ-       — Мэттью?! — Энн оперлась на столик, на котором располагался телефонный аппарат, чтобы не упасть; ее затрясло. — К-как он? Он поправится?       — Врачи говорят, что его состояние стабильно, — голос Мариллы звучал тихо и ровно — Энн могла только представить, сколько усилий ей требовалось для этого. — Одному Богу известно, что это может значить! Пока он лежит в больнице в Шарлоттауне, но как только он поправится, мы привезем его в Зеленые Крыши — домашняя обстановка пойдет ему на пользу.       Энн сглотнула и прикрыла глаза, пытаясь сохранить самообладание. В какой-то момент ей показалось, будто воздух стал тяжелым и вязким, осев в горле неприятным комом. Она подумала о Мэттью, о его улыбке и руках, которые бережно возделывали землю и обнимали за плечи, и мысль о том, что в одночасье она могла потерять все это, показалась ей невыносимой до умопомрачения.       — Я прилечу сегодняшним рейсом, — протараторила Энн, широко раскрыв глаза. — Только скажи, как мне добраться до больницы и где я смогу его найти.       Пока Марилла давала ей последние наставления, Энн старалась внимательно слушать ее и запоминать каждое слово, указывающее ей путь к Мэттью, о котором болело ее сердце. Когда она положила трубку, она медленно обернулась к Мэри, которая с горечью смотрела на нее, сжав руки у груди. Энн не сразу заметила показавшегося из кухни Гилберта — в руках он держал развернутую книгу с анатомическими рисунками на страницах.       — Что случилось? — спросил он, нахмурившись.       — О, Энн, мне так жаль, — тихо проговорила Мэри. — Мы можем как-то помочь тебе?       Энн оглядела каждого замутненным взглядом и судорожно вздохнула.       — Мне нужно уехать, — сказала она, поспешив к лестнице. — И как можно скорее!       Она не обратила внимания на Гилберта, который отреагировал немедленно, захлопнув книгу:       — Я заведу машину, — он направился к выходу. — Мэри, поможешь ей собраться?       В доме вмиг воцарилась суета, едва в него проникла тень отчаяния — заскрипели половицы, захлопали двери, заплелись в единый голоса, но Энн не замечала этого, бездумно вытряхивая содержимое из шкафа, чтобы быстро скинуть вещи в чемодан. Мэри оставалось только крутиться волчком рядом с ней без какой-либо пользы, потому что Энн управилась со сборами за минуту, боясь потратить лишнюю зазря — ей казалось, что каждая из них могла отдалить Мэттью от нее еще больше, и эти мысли съедали ее изнутри. Совсем скоро она выволокла чемодан на лестницу, одновременно с этим пытаясь натянуть на себя куртку, но трясущиеся руки подвели, и чемодан, раскрывшись, сорвался вниз, разметав ее одежду на полу. Энн со злостью швырнула куртку к ногам и, разрыдавшись от бессилия, осела на ступени.       — Энн! — Мэри тут же оказалась рядом и развернула ее к себе, чтобы прижать к груди, обхватив руками. Энн плакала в голос у нее на плече, обняв ее, и громко выпаливала между рыданиями:       — Я не хочу… не хочу трагедии, Мэри! Я не хочу, чтобы все так закончилось!       — Все будет хорошо, Энн, — Мэри гладила ее по голове, легонько укачивая на руках, как ребенка, — все будет хорошо, вот увидишь! Я уверена, что он поправится — как только тебя увидит, ему сразу станет лучше! Уже сегодня ты будешь дома, Гилберт отвезет тебя в аэропорт, все уже готово. Только, прошу тебя, не волнуйся.       Энн плакала, цепляясь руками за плечи Мэри, — ей казалось, будто она тонет, но страшна была не сама погибель, а абсолютная безнадежность, когда ничто больше не могло остановить это безбрежное чувство горя.       — Я обещаю, Энн, — повторяла, как заклинание, Мэри, целуя девушку в висок, — обещаю. Все будет хорошо.       Энн даже не догадывалась, какое влияние оказывала на дом и его обитателей, для которых ее присутствие теперь значило так много. От нее зависела погода, царившая под крышей дома, в котором обитало личное солнце, согревавшее сердца даже в самые промозглые дни. Но теперь застывшие у дверей Гилберт и Баш, и Мэри, тщетно пытавшаяся успокоить девушку, понимали, что оно безвозвратно угасло для них, и прощание с ним было самым болезненным из всех прощаний, потому что обещания вернуться назад не было — и быть не могло.

⦁

      Энн молчала, без интереса глядя в окно на проплывающие мимо улицы, когда они с Гилбертом ехали на его «бьюике» в аэропорт. Торонто был ослепительно ярок и громок в летнюю пору, но Энн не обращала на него внимания, так и не проронив ни слова с того момента, когда они покинули Баша и Мэри. Если бы она знала, какой это пыткой может быть для тех, кто привык к ее живой натуре, она бы отнеслась к Гилберту, которому было совсем не по себе, чуть более снисходительно, но только не в минуту, когда отчаяние сковало ее сердце, окрасив все вокруг в черно-белые тона.       — Я уверен, что все образуется, — Гилберт периодически поглядывал на Энн, оценивая ее состояние, но она никак не реагировала на его слова, оставаясь бледной и неподвижной, точно каменное изваяние. — Я знаю множество случаев, когда люди быстро вставали на ноги после сердечных приступов, словно ничего и не было. Мистеру Катберту повезло, что ему сразу оказали первую помощь. Это гарантирует его скорейшее выздоровление, а когда он снова окажется у себя дома, ему непременно станет лучше.       Энн не ответила, наблюдая за сменявшейся чередой пейзажей — вскоре город остался позади, и теперь повсюду простиралась открытая местность, покрытая сочной травой. По прозрачному небу гуляли облака, играясь с солнцем, которое они то прятали за своим одеянием, то отступали от него прочь, давая теплым лучам волю.       — Думаю, у них найдутся билеты на сегодняшний рейс в Шарлоттаун, — продолжал Гилберт успокаивающим тоном. — Мы успеем купить на тот, что вылетает сразу после полудня, — он быстро посмотрел на наручные часы на левом запястье. — Мы уже почти приехали.       Энн была слишком погружена в тягостные мысли, чтобы заметить, что ехали они действительно очень быстро — Гилберт развил почти предельную скорость, при возможности вырываясь вперед и объезжая тех, кто мешал ему на пути.       — Если тебе что-нибудь понадобится, — Гилберт мельком обернулся к ней, — я буду рад помочь, Энн. Может быть, не как дипломированный специалист прямо сейчас, но… как друг. — Он набрал в легкие побольше воздуха. — Всегда.       Энн нахмурилась и рывком повернулась к нему — неожиданная вспышка ярости ослепила ее на мгновение, когда она поняла, что он имел в виду.       — Я возражаю! — Голос у нее был чуть хриплым от долгого молчания, но неизменно ясным и громким. — Это просто нелепо. Ты хоть представляешь, что для меня значит эта поездка? Я возвращаюсь домой, и ты мне там совершенно не нужен!       Лицо Гилберта изменилось, вмиг став холодным и чужим, и это почти сразу заставило Энн пожалеть о своих словах.       — Да, — сухо промолвил он, стиснув руль до побелевших костяшек, — я это заметил.       Энн закрыла глаза, мысленно выругавшись на себя за несдержанность. Затянувшееся молчание, прерываемое урчанием мотора, отрезвило ее, и когда в голове наконец воцарился порядок, а вспененные эмоции улеглись, она поняла, что Гилберт вовсе не имел в виду то, о чем она подумала — будто бы он собирался составить ей компанию и отправиться в Шарлоттаун вместе с ней. Сама мысль об этом теперь казалась ей невозможной, и Энн, обернувшись к нему, посмотрела на его заостренные скулы, на которых плясали желваки, и в растерянности закусила губу.       — Гилберт, прости, я вовсе не-       — Все нормально.       Конечно, это было не так. Он вдруг стал казаться таким далеким, что Энн могла протянуть к нему руку — и нащупать пустоту, потому что его больше не было рядом. Гилберт замолчал, и Энн со вздохом откинулась на спинку сиденья, уставившись на дорогу. Весь оставшийся путь они больше не говорили друг с другом, и от этого у нее на душе сделалось прескверно.       До аэропорта они добрались действительно быстро — едва они затормозили, Энн тут же выскочила наружу, позабыв о своем багаже, и, опомнившись, она резко обернулась, чтобы взять его, но врезалась в Гилберта, который шел следом, уже неся в руке ее чемодан. Их взгляды встретились на мгновение, когда Энн, повинуясь бездумному порыву, выхватила его — на сей раз Гилберт не стал сопротивляться, легко отпустив руку, и только случайное прикосновение обожгло ее, когда их пальцы встретились на ручке чемодана; тонкое, почти филигранное мгновение, умещавшее в себе столько чувства и смысла, разбивалось на мельчайшие осколки воспоминаний, к которым она позже обязательно вернется.       В аэропорту Энн успела купить последний билет на ближайший рейс до Шарлоттауна. До начала регистрации оставалось еще достаточно времени, и Гилберт не спешил уходить. Энн хотела поблагодарить его, но он опередил ее, чтобы объяснить свою задержку:       — Я выполняю поручение Мэри, — он полунасмешливо-полусерьезно посмотрел на нее. — Надеюсь, против нее ты не станешь возражать?       — Нет, конечно, — сказала она растерянно, оглянувшись на людей, с удобством устроившихся на сиденьях в зоне терминала. Однако Энн, с трудом сохраняя спокойствие, не могла последовать их примеру — вместо этого она, напряженно вытянувшись, точно струна, стояла у окна и теребила пальцами потрепанную ручку чемодана, готовая в любой момент сорваться с места.       — На самом деле, — Энн неловко потупила взгляд, — я хотела сказать тебе спасибо. За все.       Оторвавшись от изучения однообразного пейзажа за окном, Гилберт обернулся к ней. Его лицо оставалось непроницаемым.       — Занятия с тобой открыли мне глаза на многие вещи, о которых я ничего не знала раньше, — медленно проговорила Энн, тщательно подбирая каждое слово. — И я благодарна тебе за это. Правда. — Она грустно усмехнулась. — Особенно за Баша и Мэри. Я буду скучать по ним.       Гилберт молчал, но после того, что Энн наговорила ему в машине, она и не надеялась, что он скажет ей что-то в ответ. Она даже не решалась взглянуть на него — ей было необходимо сказать то, что она считала важным, пока была такая возможность — пока он был рядом, — и хотя она действительно испытывала вину перед ним за свою грубость, больше всего ее занимали мысли о Мэттью и скорейшем приезде в Шарлоттаун, поэтому Энн невидящим взглядом следила за облаками, на мгновение позабыв о том, что она была не одна.       — Я уверен, они тоже, — наконец подал голос Гилберт — он звучал мягко, как обычно, и это послужило для Энн огромным утешением. — Они были счастливы видеть тебя рядом.       Она наконец посмотрела на него — его профиль был мягко подсвечен солнцем, отчего он казался выдумкой, готовой рассеяться в любую минуту. Энн, вдруг опомнившись, ахнула и поспешила добавить:       — Я совсем забыла сказать, — она взволнованно облизнула губы, судорожно дыша, — забыла поздравить тебя и Уинни…       — О чем ты? — Гилберт, нахмурившись, внимательно посмотрел на нее.       — Я просто хотела сказать, что я от всего сердца желаю вам обоим счастья, — выдохнула Энн, глядя ему прямо в глаза. — Уинифред очень повезло, и… Я очень надеюсь, что вам будет хорошо вместе в Париже, и ты поступишь в Сорбонну, как ты и мечтал, и… Я уверена, что именно так все и будет. — Она попыталась улыбнуться. — Ты — превосходный шахматист, и я не сомневаюсь, что из тебя выйдет такой же замечательный доктор, которому будут небезразличны судьбы тех, кто будет обращаться к тебе за помощью. — Энн с трудом перевела дыхание. Казалось, наконец-то она подобрала нужные слова и сказала то, что должна была сказать, но облегчение ей это не принесло. Она чувствовала, что самое важное осталось где-то извне, неопознанное и чужое, будто дикий неприрученный зверек. Энн одновременно и боялась, и жалела его, но не могла решиться на что-то большее, чтобы изменить это, а Гилберт смотрел на нее так пристально, что она совершенно растерялась, не зная, как понять его взгляд и напряженное выражение лица. Неужели она снова сказала что-то не то?       — Энн… — Он приблизился к ней, и сердце у нее неистово забилось от неожиданного понимания.       Они были так похожи — две мятежные души, что вьются пламенем, горят-горят-горят и до самого конца, и если в ней пламя безжалостным языком охватывало все вокруг, не оставляя следов, то в нем была та идеальная мера, что укрощала стихию, обращая ее в уютный очаг, у которого можно было согреться.       Это завораживало ее. Воспылав ненавистью, она воевала с ним, наносила удары по ферзевому флангу и не знала о том, что он всегда боролся не с ней, а за нее. Для Гилберта Энн всегда была первой — и вдруг ясно прочитав это в его сияющих глазах, она судорожно вздохнула и почувствовала легкое покалывание в кончиках пальцев — то было выцарапанное на бороздках кожи воспоминание о нем; Энн опустила взгляд — его рука застыла, почти касаясь ее рукава.       Механический женский голос, возвестивший о начале регистрации на рейс, заставил ее вздрогнуть, и, подскочив с места, она быстрым шагом направилась к стойке регистрации, затерявшись в толпе. Обернувшись, Энн коротко махнула Гилберту на прощание, но мыслями она была уже далеко отсюда; ей предстояло сдать багаж, пройти досмотр, затем провести некоторое время до начала посадки в зале ожидания, а потом пережить томительный перелет, прежде чем она доберется до дома. Только оказавшись на борту самолета, Энн вспомнила о том, что, вероятнее всего, сегодня она видела Гилберта в последний раз, потому что дальше их пути расходились, чтобы больше не пересечься.       И если бы уверенность в том, что она поступила верно, могла сулить ей покой, она бы отпустила его, потому что знала: он заслуживал счастья, и она искренне желала ему этого, пускай она и не могла быть к нему причастна. Но сердце разрывалось в клочья, когда она думала об этом, и Энн ненавидела себя за это всей душой, потому что понимала, как бессмысленно и самонадеянно было ее желание, которое не могло быть правдой. И тогда она приказала себе забыть о нем — и это ей почти удалось, потому что ее захватили новые хлопоты, которые были гораздо безжалостнее к ее сердцу.

⦁

      — Ты все-таки приехала.       — Я не могла не приехать, Мэттью.       Устроившись на коленях у его постели, Энн сжала его безвольную натруженную грубую руку в своей и осторожно поднесла к губам. Накрахмаленность белоснежной палаты, пропахшей медикаментами, давила на нее, но видеть родное лицо было лучшей наградой за переживания, истерзавшие ее душу во время перелета. Мэттью был бледен и тих, и изломы времени на его высохшем лице обозначились глубже, но не было ничего дороже и прекраснее этих вожделенных минут, когда Энн наконец оказалась рядом, чтобы не отрывать от него взгляда — и любить его гораздо, гораздо сильнее, чем прежде.       — Ты — услада для моих глаз, мистер Катберт, — прошептала она сквозь слезы, улыбаясь. — Доктор сказал мне, что ты поправляешься.       — Я просил Мариллу не беспокоить тебя, — глухо произнес Мэттью, внимательно глядя на Энн. — Тебе ведь нужно готовиться у турниру.       — Не говори ерунды, — с жаром промолвила Энн. — Разве она могла поступить иначе?       — Но турнир-       — Я останусь здесь, — она мягко коснулась его плеча, успокаивая — Мэттью дышал часто и тяжело и выглядел взволнованным. — С тобой. С Мариллой. Турнир никуда не денется, а тебе нужно поправляться, и я помогу тебе в этом. — Энн погладила Мэттью по растрепавшимся по подушке волосам. — Вместе мы справимся.       Он опустил взгляд, но от Энн не укрылся влажный блеск его глаз. Она почувствовала, как он легонько сжал ее руку.       — Расскажи, — хрипло произнес Мэттью, — как все прошло. В Торонто. — Голос его надломился, когда он поднял на Энн взгляд, в котором угадывалась тоска. — Мне не хватало твоих историй.       — Ты хотел сказать «болтовни», — усмехнулась Энн, и Мэттью хмыкнул, попытавшись улыбнуться. Она вдруг поняла, что он скучал по ней, и от этой мысли у нее сжалось сердце.       Это был первый раз в ее жизни, когда она рассталась с Катбертами на столь долгое время, и она даже не представляла, каким сложным испытанием это могло обернуться для них, потому что была совершенно поглощена шахматами и личными переживаниями, позабыв обо всем остальном. Теперь же все это казалось Энн несущественным, и ей было горько оттого, что она не могла предотвратить беды, пока не стало слишком поздно.       Она не сомневалась, что Мэттью пострадал именно из-за нее. Если бы она не поехала в Торонто, он бы не переживал столь болезненно расставание с ней, потому что она бы вернулась домой сразу после чемпионата — как и планировалось с самого начала.       Так было бы лучше для всех, и Энн, наконец осознав это, почувствовала себя совершенно никчемной, понимая, что все возможности, благодаря которым она могла избежать печальных последствий, были всегда у нее на виду, но она была слепа к ним, следуя велению незрелого сердца.       — Энн? — Мэттью озадаченно смотрел на нее, нахмурив брови, и Энн успокаивающе улыбнулась ему, вырвавшись из оков мрачных мыслей, охвативших ее.       — Это было настоящее приключение, — начала она тихо свой рассказ — красивый несчастливый роман, страницы которого хранили напряжение мысли в хрупкой вязи чернил под обложкой блокнота, исписанного вдоль и поперек. Она не утаила ни одной детали, рассказывая с чувством о том, что вызывало у нее восторг во время ее пребывания в доме Блайтов, особое внимание уделив Башу и Мэри, о которых она вспоминала с обожанием — и болью, зная, что больше их не увидит. Наблюдая за своей историей со стороны, Энн понимала, как много она подарила ей, и потому вырываться в реальность, в которой не было чудес и счастливых концов, было особенно больно, зная, что истории остаются лишь в памяти страниц, к которым обязательно захочется вернуться вновь.       А все потому, что ее история не была игрой воображения. Каждое мгновение пылало жизнью, которую невозможно было приукрасить, потому что она была прекрасна сама по себе во всех своих оттенках — от темно-бурой ненависти до бледно-розовой нежности, распускаясь зацелованными цветами в ее юной душе.       И когда игры в шахматы подчиняются правилам судьбы, велевшей ей наконец увидеть его; когда легкое прикосновение к руке ложится печатью на сердце, и она помнит; когда у невозможно темных волос вьются завитки, будто призраки забытых в далеком странствии волн, что направляют к краю земли, и ей любопытно, что кроется за ним; когда в его голосе укрыться от ветра, а в тишине — услышать, как поет собственное сердце, и узнать эту торжественную песнь, и почувствовать, что он тоже знает.       Они ведь не играли. Никогда.       Все было по-настоящему.       — Выходит, больше никакой войны? — спросил Мэттью, когда спутанный поток слов и эмоций, срывавшийся с губ Энн, понемногу угасал. — С этим Гилбертом Блайтом.       Она засмеялась сквозь слезы.       — Разве что только за шахматной доской, — выдохнула она сипло. — А вместо мечей и кинжалов — острие интеллекта. Самое опасное оружие!       — Тебе скоро в Париж, — понимающе кивнул Мэттью. — Там будет Боргов?       — Да, — Энн отвела взгляд, сложив руки на краю кровати и прижавшись к ним подбородком. — Турнир без Боргова — все равно что Париж без Эйфелевой башни.       — Его можно победить, — уверенно произнес Мэттью, и она ласково усмехнулась в ответ. — У тебя получится. Я это знаю.       — Посмотрим, — отмахнулась она — сейчас ей совсем не хотелось об этом думать. — Я знаю точно, что есть гораздо более важные вещи, чем это.       — Я рад. Рад, что ты не относишься к этому… слишком серьезно. — Мэттью слегка улыбнулся. — Подумаешь, Боргов. Сущий пустяк. — Они рассмеялись, и Энн почувствовала, как по груди вмиг разлилось тепло. — Ты сделаешь все правильно, Энн. А мы всегда будем рядом. Чтобы поддержать тебя.       Энн потянулась к нему и осторожно поцеловала его в лоб.       Она решила пока не говорить ему о том, что не поедет в Париж после всего, что случилось. До отъезда оставалось две недели, но Энн не колебалась в своем решении, потому что знала, как сильно в ней нуждались Зеленые Крыши, которые необходимо было вернуть в прежнее состояние равновесия. Она должна была сделать это — и она пообещала себе приложить все возможные усилия для этого.       Она знала, что именно так будет правильно.

⦁

      Спустя несколько дней Мэттью выписали из больницы, чтобы он поправлялся в родных стенах под присмотром Мариллы и Энн. Это стало невероятным облегчением для Мариллы, которые не знала покоя с тех пор, как Мэттью настиг недуг — она вспоминала с содроганием тот день и последующую вереницу бесцветных будней, когда она не могла найти себе места от тревоги. Позже Энн узнала от миссис Линд, что той пришлось каждый день присматривать за своей давней подругой, чтобы не допустить чего-то подобного и с Мариллой, состояние которой было совсем неутешительным.       — Это счастье, что ты вернулась, Энн, — вздохнула миссис Линд, когда Энн провожала ее до дома по ее же просьбе после совместного чаепития в Зеленых Крышах. Энн понимала, что это был только предлог для того, чтобы миссис Линд наконец-то могла дать себе волю и выложить ей все, что она думала о сложившейся ситуации. — На самом деле это я настояла, чтобы Марилла рассказала тебе обо всем. Она наотрез отказывалась! Они оба с Мэттью такие упрямые…       — Как и все Катберты, — усмехнулась Энн, на что миссис Линд красноречиво вскинула брови.       — …в один голос твердят, что не смеют отвлекать тебя от занятий, турниров и прочего, пока сами чуть ли не сыграли в ящик! — Глубоко вздохнув, она разочарованно покачала головой. — Видно было, как им это тяжело далось. Надеюсь, теперь ты понимаешь, — она послала Энн назидательно-укоризненный взгляд, — как опрометчиво ты поступила, отправившись в Торонто, и впредь не станешь предпринимать ничего подобного. Что уж теперь говорить про СССР, Боже упаси! — Миссис Линд всплеснула руками, тем самым выражая негодование. — Даже не думай об этом. Только безумец решит сунуться туда по собственной воле, это уж точно!       — Вам не о чем беспокоиться, миссис Линд, — выдохнула Энн, вконец теряя терпение. — И если вас это утешит, то знайте, что на турнир в Москву я не поеду.       — Я так и знала! — Миссис Линд склонила к ней голову, перейдя на таинственный полушепот. — Неужели они отказали тебе?       — Я сама так решила. — Энн поджала губы, утаив от миссис Линд то, что она написала письмо в организацию под названием «Всехристианский крестовой поход» с отказом от их предложения. Они были готовы вложить в ее поездку крупную сумму, если она согласится выступить перед журналистами о том, что советский коммунизм связан с распространением атеизма, чего они, конечно же, не одобряли, но Энн эта идея совершенно не понравилась — она хотела играть в шахматы, а не читать чьи-то проповеди.       — Вот как? — Казалось, миссис Линд не поверила своим ушам. — Ну и правильно, дитя мое. В противном случае они решат, что тебя прислали в качестве иностранного агента, чтобы выведать их секреты, и я вовсе не уверена, что это может хорошо закончиться.       Энн вздохнула, предположив, что их разговор точно не закончится ничем хорошим, если его не прервать до тех пор, пока она не вспылила в ответ — закостенелым предрассудкам миссис Линд были посильны любые испытания, какие только могли выпасть на ее долю, и Энн всякий раз удивлялась тому, насколько верна им оставалась миссис Линд, хотя вода и камень точит — и в конце концов он меняет свою форму.       Но миссис Линд была особого вида — таких твердых минералов еще нужно потрудиться найти. И несмотря на это, Энн удавалось обнаружить в ней поистине драгоценные качества, которые не раскрывались простому глазу в один миг, а ждали случая, в котором они могли проявить себя во всем своем блеске. Так получилось и в этот раз: миссис Линд поддержала Мариллу в сложные дни, не позволив ей опустить руки и поддаться отчаянию, за что Энн была ей безмерно благодарна.       Но все же ее слова укололи девушку, заставив ее задуматься о собственной беспечности. Энн вспомнила свой страх из детства, когда ей казалось, что в любой момент ее могут вышвырнуть за дверь из-за какой-нибудь оплошности, и она станет непригодной для любви, которую не заслуживала просто так. Ей всегда казалось, что она была важна только потому, что была особенной — играла в шахматы с раннего детства наравне с именитыми гроссмейстерами современности; отними это у нее — и она тут же утратит свою ценность в глазах тех, кого любила больше всего на свете.       Думать об этом было невыносимо, но теперь Энн часто возвращалась к этим безрадостным мыслям, напоминая себе о том, что Катберты нуждались в разумной дочери, способной обеспечить им старость. Иначе зачем бы им вообще потребовалось ее присутствие в Зеленых Крышах? Отправившись в Торонто, Энн и не подумала о том, к каким последствиям это приведет, но теперь она понимала, что не могла оставить Мариллу и Мэттью ради судьбоносных турниров, к которым она усердно готовилась почти всю свою жизнь. Они особенно нуждались в ней сейчас, когда Мэттью не мог работать во время сбора урожая, и Энн должна была помочь ему и Марилле с этим справиться. Это значило лишиться возможности участвовать в своем первом зарубежном турнире, а затем — и поездки в СССР, дорога в который была открыта лишь для тех, кто прошел испытание Европой — только лучшие из лучших могли попасть в Москву, чтобы посостязаться с величайшими шахматистами мира.       Энн понимала, что деньги не появятся из ниоткуда, и предположила, что она могла бы зарабатывать на выигрышах на местных турнирах в Канаде, тем самым помогая Катбертам и их хозяйству. Лишь в этом случае она могла быть им полезна — и она знала, что не могла допустить ошибки. Она будет выполнять свой долг, и пусть ради этого ей придется отказаться от своей главной мечты ради того, чтобы у нее был дом, в котором ее всегда будут ждать любящие сердца.       Так решила Энн, несясь вихрем к краю обрыва, с которого открывался вид на залив Святого Лаврентия — ее верное пристанище, в котором она всегда могла найти утешение. Глядя на смыкающиеся в прикосновении небеса и водную гладь на линии горизонта, она испытывала чувство благоговения и восторга — это было похоже на молитву, которая выражалась не в словах, обращенных к Богу, а в безмерной благодарности ко всему окружающему за этот удивительный вид и сладкий воздух, за возможность выбирать и поступать так, как дóлжно, за то, чтобы быть частью этой калейдоскопической круговерти под названием «жизнь» — и принимать каждый ее оборот.       Энн почувствовала влагу на щеках и улыбнулась, когда легкий ветерок игривым порывом взъерошил пряди волос, высвободившихся из косичек. Ее душа наполнилась пронзительной радостью, которая с легкостью оборачивалась в стискивающую сердце грусть — две стороны одной любви, обращенной к миру, который давал ей многое и отнимал у нее столько же.       — Гармония, — промолвила Энн чуть хрипло. — В этом его красота. Разве можно познать ценность даров, не пережив лишений? Так было всегда, а значит, теперь снова настал мой черед. Я оставляю свое королевство. — Она подняла руку навстречу солнцу — белоснежная ладонь наполнилась теплом. — И возвращаюсь домой.