Рыжие ходят первыми

      Энн сосредоточенно наблюдала за поднимавшимся в духовке сливовым пирогом, устроившись на полу, как верный сторож, и если бы в эту минуту кто-нибудь обнаружил ее за этим занятием, то этот таинственный очевидец точно бы решил, что в духовке решается вопрос об устранении безработицы в стране — настолько серьезным у нее было выражение лица. Впрочем, это продолжалось недолго: Энн изумленно и часто заморгала, когда перед глазами из ниоткуда выпорхнула рука, сжимавшая свежий конверт.       — Вам привет из Парижа, мисс, — раздался веселый голос Баша над ухом, и Энн, подняв голову, благодарно улыбнулась ему ответ.       — Спасибо, — она взяла конверт в руки и вскочила с пола, зачарованно разглядывая его.       — Очередной поклонник? — Баш кивнул на письмо с улыбкой, и Энн подняла на него сияющие от радости глаза.       — Коул — мой лучший друг, — протараторила она, торопливо распечатывая письмо.       — Вот как?       — Он тоже играл в шахматы и мы… Интересно, что он написал, — Энн, трясясь от нетерпения, наконец достала содержимое из конверта — это была маленькая записка из парфюмированной бумаги кремового цвета, сложенная вдвое, и свеженапечатанная фотография, которая была сделана ровно в тот день, когда она получила кубок чемпиона страны по шахматам.       На снимке Энн держала его в руке вместе с Гилбертом, но не это занимало их внимание — они были так поглощены друг другом, пристально глядя друг другу в глаза, что создавалось впечатление, будто снимок отражал лишь мимолетное видение в замочной скважине, в которую не решишься заглянуть без спроса. Энн задумывалась об этом прежде, ненароком наблюдая за семейной идиллией Баша и Мэри, но никогда не могла даже вообразить, что она сама могла быть причастна к чему-то подобному.       Энн усмехнулась, с горечью припомнив о том, что произошло в саду пару дней назад, и перевернула снимок, ожидая обнаружить на обороте подпись — рядом с проставленной датой были выведены буквы: Э и Г.       Знак плюса между ними можно было запросто счесть за плохо прописанный усохшими чернилами амперсанд. Глубоко вздохнув, Энн развернула записку.       Надеюсь, ты отлично проводишь время. Напиши, когда между Э и Г появится что-то еще, кроме этого дурацкого кубка (см. на обороте).       P.S. Тебе привет от тети Джо!       — Коул, — тихо проворчала Энн, закатив глаза, и сунула послание с фотографией обратно в конверт. Даже на расстоянии ему удавалось лишить свою подругу самообладания.       Опомнившись, она подскочила к духовке и, убедившись, что пирог готов, вооружилась прихватками и вытащила его, чтобы поставить на стол. Как раз в эту минуту на кухню осторожно зашла Мэри, точно боясь нарушить священный обряд.       — Выглядит просто восхитительно! — тихо выдохнула она с улыбкой, приблизившись к Энн. — А какой аромат… Энн, ты плачешь? — Мэри с удивлением уставилась на девушку.       — О Мэри, — Энн всхлипнула, глядя на пирог, и из ее глаз хлынули слезы.       — По-моему, ты прекрасно справилась! Разве нет?       — Ах, он идеален! — с трудом проговорила Энн, расплывшись в улыбке. — Как жаль, что Марилла не может это увидеть! Я никогда в жизни не делала ничего столь идеального!       — Я уверена, ты испечешь еще немало пирогов, которые превзойдут этот в сотни раз, — Мэри ободряюще погладила Энн по плечу, пока она утирала запачканное в муке лицо фартуком. — Вот увидишь! А пока нам хватит и этого — не сомневаюсь, что гости останутся просто в восторге!       — Гости? — Энн вскинула голову, в ужасе уставившись на Мэри. — Но ты не говорила, что сегодня мы ожидаем гостей!       — Я сама не знала об этом до недавнего времени, — хмыкнула Мэри, воздев глаза к потолку. — Бог знает, что творится у этих мужчин в головах!       — Что ты имеешь в виду? Кто придет к нам, Мэри?       — Мистер Роуз, — Мэри попробовала немного овощного рагу на краешке ложки и, убавив огонь, принялась помешивать его в сковороде и присыпать семенами ароматной асафетиды. — Он хирург. Гилберт познакомился с ним, когда занимался с доктором Уордом в качестве его помощника — прибирался после операций и заодно схватывал на лету все, что может ему понадобиться в дальнейшем. У мистера Роуза безупречная репутация, и надо сказать, — голос Мэри принял насмешливый тон, — именно он заинтересовал Гилберта возможностью обучиться в Париже.       — Так значит, — задумчиво проговорила Энн, — Гилберт пригласил его к себе домой?       — Скорее, наоборот, — Мэри не удержалась от смешка. — Честно говоря, зная Гилберта, я едва ли могу представить его в окружении всех этих достопочтенных семейств, — он привык полагаться только на самого себя.       — Семейств?       — У него есть дочь, Уинифред, а Рой Гарднер — его племянник — тоже не пальцем деланный. Так говорит Баш, — она усмехнулась. — Он не любит всю эту мишуру. Считает, что Гилберт зря старается, а я думаю, что тем самым ему просто нужно добиться покровительства от мистера Роуза.       — Я не понимаю, — судорожно выдохнула Энн, нахмурившись. Под кожей пробежал неприятный холодок — она вдруг поняла, что ей совершенно не нравится этот разговор.       — Конечно, сам Гилберт не знает, что ему это нужно, и никогда не станет выворачиваться наизнанку ради собственной выгоды, но мистер Роуз — это его счастливый билет прямиком в Париж и Сорбонну. Путевка в его мечты. Он баснословно богат и влиятелен, Энн, — Мэри поджала губы, тем самым выражая недоверие — она не казалась такой уж радостной за Гилберта и его будущее. — Он сам учился в Сорбонне, и там он у всех на хорошем счету. Что мешает ему порекомендовать Гилберта, который не высовывает носа из-за своих книг?       Разрозненные кусочки мозаики наконец сложились в цельную картину у Энн в голове. Она медленно опустилась на стул, не понимая, почему внутри вдруг сделалось так пусто и холодно; почему вдруг мысль о том, что Гилберт покинет Канаду, заручившись поддержкой некой состоятельной семьи, показалась ей совершенно невыносимой.       — Энн? — К ней приблизилась Мэри и осторожно тронула ее за плечо. — Все в порядке? В последнее время ты точно сама не своя.       Энн мысленно согласилась с ней — она сама с трудом себя узнавала, и с каждым днем пребывание в доме Блайтов становилось для нее все более мучительным. Последние дни она старательно избегала общества Гилберта, неожиданно проявив особый интерес к кулинарии, хотя лучше всего она чувствовала себя в своей комнате наедине с книгами и шахматами, которые помогали ей собраться с мыслями. Однако занятия с Гилбертом никто не отменял, поэтому Энн с ужасом представляла себе, как они вернутся к ним спустя несколько дней отдыха, а все потому, что отныне близость Гилберта казалась для нее настоящей пыткой.       Энн боялась даже предположить, что теперь о ней думает Гилберт после того, что она наболтала ему в саду, но что еще она могла сказать в ответ на его вопрос? Энн не сомневалась: за то время, что они провели вместе бок о бок, они успели сблизиться, и дружба с Гилбертом согревала ее сердце, потому что с ним можно было обсудить множество насущных тем и не бояться показаться странной в своих суждениях — Гилберт всегда слушал ее с интересом и вниманием и не считал ее слишком многословной, хоть и любил с ней поспорить, как и она сама. Но когда между ними возникала таинственная тишина, в которой сильнее и звонче бьется бессильное сердце — именно тогда Энн понимала, что их дружба приобретала иные формы и очертания, от которых она пыталась отречься, вообразив, что этого быть попросту не может.       Ей было страшно. Страшно оттого, с какой легкостью можно было переступить эту тонкую черту, чтобы узнать друг о друге гораздо больше, потому что чувство, взращенное дружбой, обладало особой силой, способной короткой вспышкой уничтожить на своем пути любые преграды.       — Я в порядке, — со вздохом промолвила Энн, взглянув на обеспокоенную Мэри, и тут же подскочила на ноги; должно быть, прежде всего она хотела убедить в этом себя, и потому она решила не предаваться чрезмерному размышлению, а взяться за дело, чтобы отвлечься. — В полном порядке. И я готова творить дальше!       — Не сомневаюсь, — хмыкнула Мэри. — Ты уверена, что не хочешь поговорить?       — О Гилберте? Нет, — Энн упрямо покачала головой и, вспорхнув к столу, принялась толочь сахар в пудру, чтобы присыпать ей сливовый пирог. — Он вправе поступать так, как хочет он сам. Так же, как и я.       Мэри пристроилась рядом, с хитрой улыбкой наблюдая за хлопочущей Энн.       — Не о Гилберте, а с Гилбертом, — поправила она мягким тоном. — Это совсем другое, и ты прекрасно это понимаешь.       Энн нахмурилась, но не успела вымолвить и слова, когда в кухню снова заглянул Баш.       — Они уже здесь.       Энн и Мэри удивленно переглянулись.       — Они?..       — Вся королевская конница, вся королевская рать, — насмешливо протянул Баш. — Готовьтесь к тому, чтобы собирать то, что останется от Гилберта к концу этого представления.       — Мы будем через минуту, — со вздохом сказала Мэри, снимая фартук. Энн вдруг почувствовала, как в животе будто стягивается тугой узел, и судорожно сглотнула.       — Мне нехорошо, — с трудом выдавила она. — Я-я поднимусь к себе, если вы не будете против.       — Тебя проводить? Мне кажется или она побледнела, Мэри?..       — Нет-нет, не беспокойтесь. Я просто…       Энн не договорила, поджав губы, отвернулась от Мэри, чтобы не встречаться с ней взглядом, и выскользнула из кухни, чтобы вбежать по лестнице наверх и спрятаться в своей комнате, плотно прикрыв дверь. Она прислонилась к ней спиной и сползла на пол на трясущихся ногах.       Сердце, будто подброшенный в воздух мячик, резво скакало в груди, в которой стало тесно и тяжело, и Энн, сидя на дощатом полу комнаты, вмиг почувствовала себя такой маленькой и слабой, что она живо представила себе, как легко можно было бы ее сложить и спрятать в карман, и только торчавший из косы рыжий локон выдавал бы его обладательницу. Энн устало стянула с себя фартук и откинула его в сторону, забыв о конверте, который выпал из наружного кармана.       Энн посмотрела на него, словно бы от одного ее взгляда он мог обратиться в пепел, но ничего не произошло, и она, вздохнув, потянулась за ним и сжала в руке. Плотная бумага источала сладковатый, несколько грузный запах Парижа и еще не воплотившихся грез о прекрасном. Энн развернула письмо, чтобы достать фотографию и посмотреть на нее.       В еще не свершившихся мечтах, о которых она даже не знала, их было двое, и во взгляде напротив можно было прочесть все то, что должно быть где-то между — кроме «дурацкого» кубка, разумеется.       — Они решат, что я струсила, — тихо сказала Энн, прикрыв глаза. — Но я не могу позволить этому случиться. Будь я в самом деле королевой, я бы…       Она осеклась, прислушиваясь к веселым голосам, которые доносились из гостиной, и, вздохнув, поднялась на ноги. Энн обернулась к зеркалу и ободряюще улыбнулась своему отражению. Она умылась, переплела растрепавшуюся косу, сменила простое платье на блузку и юбку, затем, передумав, распустила волосы, чтобы стянуть несколько прядей лентой сзади, и снова внимательно посмотрела на рыжую особу по ту сторону зеркального стекла — выглядела она просто очаровательно.       — В конце концов, должна же я все-таки выяснить, — задумчиво проговорила Энн, поправляя ворот блузки, — получился у меня пирог или нет.       Она подумала, что на самом деле ей не помешало бы выяснить кое-что поважнее, но не стала слишком углубляться в эти размышления, чтобы избежать лишних волнений, и, покинув комнату, спустилась в гостиную, где ее встретили несколько пар заинтересованных глаз.       — А вот и наша Энн! — первым к ней шагнул Баш и взял за руку. — Я к вашим услугам, мисс.       — Спасибо, — она лучезарно улыбнулась ему. — Я в полном порядке.       — Стало быть, это наша новая чемпионка, — мистер Роуз, седеющий высокий мужчина с благородными чертами лица, слегка поклонился.       — Энн, верно? — Изящная блондинка с васильковыми глазами и фарфорово-белой кожей легко вспорхнула с дивана, на котором располагалась рядом с Гилбертом, и протянула Энн руку для приветствия, обдав ее приторным шлейфом французских духов.       — С двумя «н», — услышала она голос Гилберта прежде чем открыла рот, чтобы сказать то же самое, и бросила на него взгляд — он выглядел спокойным и расслабленным, словно бы ничего особенного не происходило.       — Я Уинифред, но можно просто Уинни, — девушки пожали друг другу руки. — Мы наслышаны о твоих победах. Это действительно потрясающе! Гилберту давно надо было преподать урок смирения, — она обернулась к подошедшему к ним Гилберту и положила ладонь на его плечо. Этот жест показался Энн слишком интимным, заставив ее быстро отвести глаза, и она невольно столкнулась взглядом со смуглым молодым человеком с темными волосами, который был выше ее на целую голову.       — Мои поздравления, — у него был бархатистый низкий голос. — Вы удивительны. Признаться, я давно слежу за вашими успехами. Я Рой Гарднер…       — И наглый подхалим, — звонко добавила Уинни. — Впрочем, кто отличит одно от другого?       — Должно быть, вы уже заметили, что у меня вредная кузина, но я сам отнюдь не вреден, — Рой расплылся в ослепительной улыбке.       — Только в малых количествах. От обилия сахара даже разрушаются зубы, что уж говорить про терпение.       — Если уж вы решили испытать мое, то я возражаю! — насмешливо произнес мистер Роуз. — Посоревнуйтесь во вредности тет-а-тет. Энн, — он обратился к ней, внимательно изучая ее порозовевшее от смущения лицо, — вы решаете шахматные задачи?       — Нет, — Энн покачала головой. — Я нахожу их довольно обыденными. В них нет никакого простора для воображения!       — Неужели? — Мистер Роуз, приподняв брови, усмехнулся и приблизился к столу, на котором была разложена шахматная доска с отыгранной в последний раз партией, которую Энн и Гилберт разбирали пару дней назад. — Позволите мне показать вам одну задачу? — Он мельком обернулся к Гилберту. — Можно переставить фигуры?       — Можно, — Энн чувствовала на себе взгляд Гилберта, но не оборачивалась к нему, сосредоточившись на действиях мистера Роуза, руки которого легко порхали над доской, передвигая фигуры.       — Ради Бога, папа! — недовольно воскликнула Уинни. — Она же не какой-нибудь фрик, а чемпионка Канады!       — Ничего, мне интересно, — Энн попыталась улыбнуться ей, почувствовав разлившееся тепло в груди от ее слов — чаще всего в своей жизни она слышала довольно нелестные характеристики о себе, в числе которых присутствовал не только «фрик», поэтому уважительное обращение от этой прекрасной особы было ей особенно приятно. — Вы тоже увлекаетесь шахматами, мистер Роуз?       — Иногда они бывают довольно занимательны.       — Чего не скажешь о покере, — вставила Уинни. — Азартные игры слишком безжалостны по отношению к мужскому эго.       — Шахматы тоже могут быть азартными, — вкрадчиво произнес Гилберт, и Энн взглянула на него — ей показалось, будто он обратился прямиком к ней, напомнив о том, как они играли друг с другом за деньги. Лицо его оставалось серьезным, хотя глаза сияли веселым блеском.       — Вот, — закончив, мистер Роуз сцепил руки сзади, — моя любимая задача. Белые побеждают в три хода. Справитесь?       Энн сложила руки на груди и внимательно посмотрела на доску. Шахматные задачи всегда навевали на нее скуку неестественностью позиций, которых никогда не бывает в настоящих играх. Однако вскоре задача ее увлекла, напомнив ей математическое уравнение, у которого легко нашлось правильное решение.       — Пешка на седьмое поле ферзя, — она подняла взгляд на мистера Роуза.       — Ого, как быстро! — Рой вытаращил глаза.       — И впрямь впечатляет, — уважительно протянул мистер Роуз с легкой улыбкой.       — Я же говорила, — широко улыбнулась Уинни. — Оставить Гилберта ни с чем может только неординарная голова.       Аплодисменты стихли, и Гилберт, до этого молча наблюдавший за ними, выступил вперед и сказал:       — Как насчет сеанса одновременной игры?       Энн нахмурилась, непонимающе уставившись на него.       — Сыграй с нами со всеми, — пояснил он успокаивающе.       — Я пас, — Уинни развела руками, — я даже правил не знаю.       — Я присоединюсь, — произнес Рой, и Энн заметила, что он стоит слишком близко к ней, почти задевая ее плечом; она могла почувствовать древесный аромат парфюма, исходивший от него. — Сочту за честь сыграть с сильнейшей шахматисткой страны. Будет что вспомнить на старости лет, — он подмигнул ей.       — А у нас хватит досок и фигур? — поинтересовалась Энн у Гилберта.       — Я принесу еще, — просто сказал он. — Разложим на обеденном столе. — Он удалился в отцовский кабинет и вернулся с большой картонной коробкой в руках.       — Какой контроль времени? — спросил Баш, глаза которого горели огнем — должно быть, он предвкушал настоящую битву не на жизнь, а на смерть. Он принялся помогать Гилберту раскладывать доски и фигуры. — Учтите, что ужин не подают холодным — в отличие от мести, — он весело посмотрел Энн, и она, вдруг все поняв, тут же выпалила:       — Давайте сыграем в быстрые шахматы!       Гилберт замер, уставившись на нее.       — Это даст нам преимущество, — он покачал головой, сжимая в руке черную фигуру коня. — У нас будет больше времени, чтобы подумать.       — Я хочу попробовать.       — Нет, Энн, я не думаю, что это хорошая идея, — он выразительно посмотрел на нее, и Энн поняла его без слов — он намекал ей о былом разгроме на чемпионате. Тогда в быстрых шахматах Энн вовсе не была сильна, почти во всех партиях уступив первенство Гилберту. Она почувствовала, как в ней тут же воспламенилась ярость, и процедила, с трудом сдерживая свой пыл:       — Ставлю десятку на то, что ты проиграешь, Гилберт.       Как он смел унижать ее вот так, при всех, напоминая о ее слабости спустя столько времени тщательных тренировок? Энн не могла понять его — он сам предложил ей сыграть с тремя противниками одновременно, а теперь пытается убедить ее, что она не справится с этим, потому что однажды она уже проиграла ему в быстрых шахматах. Но что мешало ей исправить это прямо сейчас?       — Энн, — расставив фигуры, Гилберт обошел стол и приблизился к ней, пока остальные рассаживались вокруг, — если ты используешь все свое время только для того, чтобы уделать меня, это будет несправедливо.       Он говорил тихо, обращаясь только к ней, и его взгляд был светлым и дружелюбным, как и всегда, но Энн отчаянно хотелось его ударить, и это желание было настолько сильным, что у нее затряслись руки.       — В таком случае ставлю десять долларов на каждую партию, — жестко проговорила она и рывком обернулась к Мэри, которая стояла рядом, легонько касаясь ее руки, чтобы привлечь к себе внимание.       — Ребята, спокойно, — сказала она материнским тоном. — Это всего лишь игра, и вы не на чемпионате. Никто никому ничего не должен, помните?       — Если она хочет, то пусть, — вздохнул Гилберт, сдавшись. — Энн слишком упряма, чтобы это понять.       Энн смерила его уничтожающим взглядом и развернулась к подготовленным шахматным доскам. Все расселись по местам — Мэри с Башем и Уинни заняли места наблюдателей по обеим сторонам стола, посередине устроилась Энн (Рой галантно отодвинул стул для нее, не сводя с нее обжигающего взгляда), а напротив — мистер Роуз, Рой и Гилберт. Доски разместили тесно друг к другу точно в центре, чтобы Энн было легко перемещать фигуры на каждой; часы уже были готовы. Энн успокоилась и собралась с мыслями, что позволило ей играть точно и решительно — неважно, что думал каждый, кто наблюдал за ней, потому что она не обращала на это внимания, а ее ум был чистым и ясным. В последнее время ей было гораздо легче ориентироваться в позициях и подбирать лучшие ходы, чтобы в конце концов лишить соперника силы. Во всех трех партиях она победила без каких-либо затруднений, даже сохранив немного времени в запасе. Энн удовлетворенно поджала губы и подняла голову, посмотрев на Гилберта. В ее глазах так и читалось язвительное: «Ну что я тебе говорила?».       Гилберт молча поднялся к себе спальню и вернулся с бумажником, достал оттуда деньги и протянул их Энн.       — Давай еще раз, — с некоторым раздражением предложил он, и она с готовностью кивнула. Рой играл на любительском уровне, поэтому с ним Энн расправлялась быстрее всех; мистер Роуз был не таким скорым на обдумывание позиций, так что и с ним игра совсем не составляла труда. Оставался Гилберт, который был сильнее, невыносимее — один на один, друг против друга, как раньше, когда брови сведены, а губы плотно сжаты, и даже в воздухе между ними разливалось ощутимое напряжение, наэлектризованное обоюдным нетерпением и злостью друг на друга. Энн почти не смотрела на доску — действовала по наитию, ярко нарисовав ее в своем воображении. Ей оставалось лишь механическим движением руки направлять фигуру и хлопать по кнопке часов, совсем не прикладывая к этому усилий. Положение Гилберта было безнадежным, когда упал флажок на его циферблате, и он со вздохом откинулся на спинку стула, взглянув на ее часы — у Энн оставалось еще сорок секунд до окончания партии.       — Попробуем еще раз? — предложила она, складывая полученные купюры в карман юбки, на что Гилберт тихо ответил:       — Нет.       Воцарилась пронзительная тишина — стена, которую не пробить ни глупой шуткой, ни скорым предложением о том, чтобы поужинать. Казалось, что эти шахматные доски на обеденном столе так и останутся на нем до скончания веков как памятник о похороненном заживо мужском эго, который одолела Энн с той птичьей легкостью, которая вызывает чувство благоговения одновременно с раздражением у тех, кто не может так же широко расправить крылья.       Энн злилась на Гилберта за то, что он так легко позволил ей разгромить себя, ведь он почти не старался вырвать у нее из рук победу, как это было в прошлый раз; и за то, с каким смирением он отреагировал на поражение, так, словно бы его это совершенно не волновало, словно бы он тем самым оказывал Энн одолжение для того, чтобы сыграть ради ее же удовольствия, как ребенку, который без конца хлопочет в песочнице, не желая ее покидать до последнего, — ну давай сыграем еще разок, если ты хочешь.       А затем случилось нечто удивительное: стена наконец дала трещину. Гилберт вдруг тепло улыбнулся и промолвил мягким, как масло, голосом:       — Что ж, ты и вправду уделала меня. Честно и справедливо.       Раздался всеобщий смех. Энн судорожно вздохнула, растерянным взглядом обведя собравшихся, и остановилась на Рое — он не смеялся, а со спокойной улыбкой наблюдал за ней, и в его глазах читалось неподдельное восхищение.

⦁

      После ужина все перебрались в гостиную, явно не решая лишаться общества друг друга: присутствие Энн еще больше всех сплотило, насытив разговоры разнообразными темами, которые непременно хотелось обсудить, удобно устроившись на диване и в креслах. В конце концов Баш, который пребывал в ударе от происходящего, вызвался включить музыку — в шкафчике, на котором стоял патефон, теснилась стопка прекрасной коллекции виниловых пластинок.       — Не пропадать же добру, — пояснил он, выбирая альбом. — Блайт решил, что в качестве пылесборника сойдет и Джо Стаффорд, с чем я категорически не согласен. Это просто кощунственно!       — Гилберт просто старается привыкнуть к жестокому обращению с людьми, — хмыкнула Уинни, насмешливо взглянув на него. — Или что вы там называете современной медициной, papа?       — Ничего стоящего твоего драгоценного внимания, дорогая, — в ее же полушутливой-полусерьезной манере заметил мистер Роуз, пригубив бокал домашнего вина. — Возможно, однажды кому-то достанется Нобелевская премия за разработку лекарства от рака, и ты поблагодаришь его за все злодеяния, которые ему пришлось совершить во имя этой благой цели.       — Очевидно, заявленные лавры дожидаются будущего студента Сорбонны, — со смешком произнес Рой, расположившись на подлокотнике кресла, на котором сидела Энн, уступив место мистеру Роузу рядом с Уинни на диване. Она посмотрела на него, а затем перевела взгляд на Гилберта, который стоял облокотившись к дверному косяку, сложив руки на груди. Его лицо оставалось отчужденным и непроницаемым — ни тени улыбки на плотно сомкнутых губах.       — В Париже деньги предпочтительнее званий, — деловито заметил мистер Роуз.       — Неудивительно, что за его пределами нам нечего делать.       — Уинни…       — А что, разве я не права? — Она испытующе посмотрела на отца. — У Гилберта хотя бы есть выбор.       — Я уверена, что выбор есть у каждого, — Мэри взглянула на него и тепло улыбнулась. — Нужно лишь выяснить, к чему больше лежит душа.       — К танцам! — Баш подхватил ее за руки, но она тут же запротестовала. — Ты сомневаешься в моих способностях?       — Ни в коем случае, — засмеялась Мэри, поддавшись обаянию Баша, который тут же закружил ее в танце.       — Уинни, конечно, преувеличивает, — тем временем тихо добавил Рой, чтобы услышала только Энн. — Деньги еще никому не сделали дурно, тем более врачам.       Она подняла на него озадаченный взгляд:       — Что ты имеешь в виду?       — Дядя собирается выдать ее замуж со всем, что ей причитается как единственной наследнице. Неплохо, правда?       Энн вздохнула с облегчением, иными глазами взглянув на увлеченно щебетавшую о чем-то Уинни, чья сияющая красота и изысканность казались будто грубо вырванными из совершенно другой реальности, к которой Энн не имела никакого отношения. Странным было даже то, что они находились почти в метре друг от друга, когда различия между ними можно было соотнести с расстоянием между Северным и Южным полюсами. Между ними пролегала слишком большая пропасть, чтобы суметь превозмочь ее, перебросив мост к другому концу — Энн ясно понимала, что это невозможно, несмотря на то, что Уинни была доброжелательна к ней. И потому ее охватила радость легкости, которая ослабляет тревоги сердца, потому что Уинни была и остается далека от того, к чему так прочно приросла Энн — к жизни, занятиям, людям, которые ее окружали. Все это принадлежало именно Энн, которая была здесь на своем месте, в отличие от Уинни, которая, подобно сорванному в саду цветку, оказалась здесь не по своей воле и вскоре возвратится к своим истокам, не преступая чужих границ.       — Я рада за нее, — искренне сказала Энн, улыбнувшись. — Она заслуживает счастья с человеком, которого любит.       К ее недоумению, Рой рассмеялся в ответ на эти слова.       — Твоя наивность придает тебе особое очарование, — сказал он ласково, будто обращаясь к малому дитя.       — Наивность?       — Думаешь, дело в любви? — Он склонился к ней ближе. — Ее это едва ли касается. Хотя Гилберт, конечно, весьма хорош собой…       — При чем здесь Гилберт? — Энн нахмурилась, почувствовав, как в груди похолодело.       — Уинни выходит замуж за него, — Рой удивленно воззрился на нее. — Ты что, не знала?       Она застыла, невидящим взором уставившись на него.       Уверенная, что Уинни была здесь лишней, Энн даже не представляла себе, что она сама могла оказаться выброшенной за борт прямо в темные воды отчаяния, что сковало ее сердце теперь.       А все потому, что Гилберт столь легко и незаметно стал частью ее мира, без которой она уже не могла себе его представить, ведь однажды вкусив сладость, впредь не сможешь о ней забыть. И Энн понимала, что не могла — не могла выбросить из памяти те моменты близости, когда его голос становился особенно мягким, а взгляд — проникновенным; когда с рукой соединялась другая, и это было хорошо и математически правильно — разве можно придумать более идеальное соотношение ладоней и пространств между пальцами, чтобы они могли при случае сплестись, словно так было задумано с самого начала?       Все это время Энн не видела главного даже с открытыми глазами и, только подступив к самому краю, когда она в одночасье теряла то, к чему привыкла, она наконец поняла, как крепко привязалась к Гилберту, который теперь значил для нее гораздо больше, чем она думала.       — Энн, прости, но у тебя нет шансов, — она вздрогнула (о, какие роковые слова!) и разглядела в мутном пятне перед собой улыбающееся лицо Баша, который взял ее за обе руки. — Пока мистер Гарднер не отличился сообразительностью и не пригласил тебя на танец, позволь мне сделать это первым.       — О, — Энн судорожно вздохнула, растерянно оглянувшись, — Баш, я ведь совсем не умею…       — Брось, даже пчелы танцуют. Неужели ты думаешь, что окажешься хуже их?       Энн не удержалась от улыбки и, поднявшись с кресла, позволила Башу увести себя в центр гостиной.       — Порадуй и ты своего старика, chérie, — мистер Роуз обратился к дочери с насмешливым тоном, поднявшись с дивана. — Всего один танец!       — Чтобы сдуть пыль с твоих костей? С удовольствием!       — Будь осторожна, Энн! — со смехом воскликнула Мэри. — Баш ни в чем не знает меры.       — И я не думаю, что это можно считать недостатком, — парировал он, обернувшись к жене. — Мы с Энн в этом плане очень похожи, не правда ли? — Баш положил одну руку Энн на талию, а другой сжал ее ладонь, и они одновременно с Роузами закружились в каком-то причудливом танце, стараясь уловить ритм музыки. — Оба страстные любители приключений, — он насмешливо взглянул на Гилберта, стоящего поодаль, который все так же держался у двери, рассредоточенным взором следя за танцующими. — В отличие от некоторых.       — Ты учился танцевать у пчел? — засмеялась Энн, чуть запыхавшись — они наращивали темп, танцуя под Чака Берри, который пел о некой Мэйбиллин, разъезжавшей на кадиллаке. — Я не знала, что ты прекрасный танцор! Бывает, я тоже кружусь у себя в комнате, воображая себя принцессой на королевском балу, танцующей под музыку, которую может слышать только она. Я даже придумала историю об этом, но не успела ее записать.       — Тогда, может быть, ты могла бы ее рассказать? — улыбнулся Баш, и Энн, приободрившись его проявленным интересом, загадочным полушепотом промолвила:       — Это очень трагичная история.       — Ее отправляют к психиатру?       — Нет, — Энн мотнула головой. — Умирает приезжий из дальнего севера принц — единственный из всех, кто может слышать ту же музыку, что и она, и танцевать вместе с ней сквозь года. Они были…       — Влюблены, — нетерпеливо подсказал Баш.       — О нет, они были не просто влюблены! — горячо возразила Энн. — Они были спутниками по жизни. Равными друг другу, сердечными друзьями, — она мечтательно улыбнулась, — защитниками счастья друг друга. Но в конце концов принцесса остается одна-одинешенька и обращается в камень, из которого потом высекают надгробие над могилой принца.       Баш хмыкнул, нахмурив брови.       — Я говорила, что она трагичная, — извиняющимся тоном проговорила Энн.       — Ну, я думаю, что можно вполне обойтись и без трагедии, — сказал Баш, когда музыка смолкла, и после короткого шипения пластинки началась следующая композиция с терпкими звуками саксофона. — Истории должны заканчиваться так, чтобы их всегда можно было продолжить. Ты согласен, Гил? — Неожиданно повысив голос, он обернулся к Гилберту, закружив Энн так, чтобы они оказались прямо у него перед носом. Гилберт растерянно переводил взгляд с одного на другую.       — Прошу прощения?       — Я больше не в силах смотреть на твою кислую физиономию, — произнес Баш. — Может, тебе стоит немного поразвлечься и вспомнить о том, что тебе всего восемнадцать, и ты не знаешь ничего, что связано со словом «ипотека»?       — Ты и меня решил пригласить на танец? — подняв брови, спросил Гилберт, и Энн заметила, что черты его лица расслабились, когда он, вырванный из тягостных дум, обратился к другу.       — Признаю, меня согревает мысль о том, что тебе не терпится потанцевать со мной, но я уже научил Энн всему, что знаю, — он весело подмигнул ей. — Спасибо пчелам.       Гилберт посмотрел на Энн. Она почувствовала, как ее пробрала легкая дрожь от одной мысли о том, что они сольются в танце под глубокий голос Луи Армстронга.       — Энн рассказывает удивительные истории, — как ни в чем не бывало продолжал Баш, — не самые веселые, конечно, но если постараться, они могут закончиться гораздо лучше, ведь так?       Энн судорожно вздохнула, не зная, куда деться от чувства неловкости, что обдало жаром ее лицо. Она опустила взгляд, не выдерживая, и вдруг ее сердце, знавшее гораздо больше нее, стремительно забилось: Гилберт приблизился к ней и протянул ей руку. Энн пару секунд бессмысленно изучала его белую ладонь, а затем подняла на него глаза.       Они молчали. Каждый силился сказать что-то в ответ, но все слова застыли на пересушенных губах, и Энн избавила обоих от мучений, когда приняла его руку — ладонь к ладони, горячо и страшно, потому что жизнь в розовом цвете, о которой упоминалось в песне, на самом деле представала совсем иной, но их руки уже сплелись, и было поздно отступать назад.       Они были ближе друг к другу, чем когда-либо прежде — и потому казалось, что ничего больше нет: ни шахмат, ни Роузов, ни сливовых пирогов. Когда рука Гилберта бережно опустилась на ее талию, а Энн мягко сжала его плечо, мир забылся за своей ненадобностью, потому что отныне был только ритм, и голос, и легкий взмах ресниц — так близко, что Энн могла рассмотреть каждую, и трещинки на его губах, и родинку на шее, могла почувствовать домашний, почти молочный аромат его кожи, и что-то могущественное и торжественное пламенело в ней в эту минуту, когда Гилберт не сводил с нее пронзительного сияющего взгляда, осторожно кружа ее по гостиной.       — Что за истории? — тихо произнес он. Энн не ответила, совершенно не поняв его вопроса, безнадежно потерявшись в нем, и Гилберт уточнил: — Истории, которые ты рассказывала.       Почему она никогда не замечала, какой у него ласковый голос, когда он говорил с ней?       — Я не помню, — прошептала она едва слышно и сказала правду — голова была пуста, и только музыка, игравшая для двоих, звучала в сердце, наполняя его нежностью.