Не эльф

      Здесь, в Чертогах Безвременья, время, кажется, всё-таки было, но оно не текло, как раньше, рекой, а словно обволакивало всё вокруг густым туманом. Хальвэ давно выдворили из больничной комнаты и поселили в другой — поменьше. Особым убранством она не блистала — одно окно под прозрачными, еле заметно колышущимися занавесками, кровать, столик на тонких ножках, кресло из жёлтого дерева да ванна за ширмой.       Каждый день, каждый раз Хальвэ спрашивала у служанки, приносившей ей завтрак — имя этой неразговорчивой женщины она забыла, только узнав, и больше не вспоминала — и у Син, приходившей проведать её, где же родители.       Решив не расстраивать Хальвэ хотя бы поначалу, пока она ещё не оправилась от ран, Син говорила, что она их обязательно увидит. Но не сейчас. Потом. Хальвэ не спорила, она понимала — здесь другие правила. Но день за днём всё больше злилась на Син, на этот замок, на весь мир, на себя. И всё больше росла её неуверенность в том, что это палаты мёртвых.       — Они здесь, совсем рядом. Я их увижу, обязательно увижу. Здесь нам ничего не грозит… — шёпотом повторяла она, пытаясь унять дрожь в голосе.       Каждый раз, уходя, дверь запирали на ключ.

***

      — Здравствуй, Хальвэ. Как ты?       — Зравствуй, Син, — ответила девушка, отворачиваясь от окна. — Зачем ты пришла? Мне пора идти дальше? Я должна увидеть родных, должна… Не говорите мне, что их здесь уже нет!       — Нет, Хальвэ. Понимаешь… Я пришла сказать тебе…       Хальвэ развернулась и посмотрела Син в глаза взглядом, полным боли и злости.       — Я… простите, я знаю, нельзя так говорить с вами. Но я должна их увидеть! — голос сорвался на крик.       — Госпожа Син! — В комнату заглянул мужчина, темноглазый и темноволосый, в длинном плаще с покрытыми гравировкой наплечниками, нерешительный, смотрел он только на целительницу. — Вернулся отряд, они перебили очередную стаю пауков. Есть раненые.       Син, остановив на Хальвэ на секунду грустный извиняющийся взгляд, вышла из комнаты. Девушка упала на кровать и уставилась в потолок. Она лежала так долго-долго, прислушиваясь к вязкому гулу, воцарившемуся в голове, пока из него не возникло решение.       Меня никогда не выпустят отсюда. В чертогах безвременья не может быть никакого времени, поэтому я буду вечно задавать в этой комнате одни и те же вопросы одной и той же прислуге. И единственное, что я могу сделать, это попробовать сбежать отсюда. Быть может наше великое Время ещё не оставило меня окончательно и поможет хоть самую малость?       Она подошла к двери и повернула ручку. Оказалось, Син забыла её запереть. Хальвэ торжествующе улыбнулась — да что уж там, видеть бы, как засияли её глаза — и вышла в коридор. Там не было ни души.

***

      Она осторожно шла по замку, заворожённо рассматривая извилистые переходы, стволы и корни деревьев, причудливо переплетающиеся с камнем. Было спокойно и тихо, вокруг царило умиротворение. И по прежнему — никого.       Хальвэ спускалась всё ниже и ниже, отмечая, что камня становится всё больше, а резные мостики и переходы подвешены над глубокими провалами. Вдруг из-за угла, контур которого оплетал витой ствол не то дерева, не то кустарника, послышались голоса и мягкие шаги.       — …Вернулось меньше половины!       — Если так пойдёт и дальше, в Лихолесье вовсе не останется воинов!       — О чём только думает Его Величество, чтоб его… венец светился звёздным светом!       — Тише ты.       Хальвэ отступила в тень за углом и мимо неё прошли быстрым шагом двое мужчин в зелёных камзолах и плащах, с копьями в руках.       Лихолесье? Ну да, это, видимо, погибшие в бою Лихолесские эльфы.       Воины удалялись. Недолго думая, Хальвэ устремилась за ними, решив, что куда-нибудь они её да выведут. Шли долго — Чертоги были огромны. Наконец эльфы свернули за угол и пропали из виду. Прибавив скорости, девушка устремилась следом, но тут же ударилась в запертую дверь — широкую, толстую, насмешливо блестящую резной ручкой, которая не поворачивалась, сколько Хальвэ на неё ни давила.       И вновь она осталась одна. Вновь ощутила непомерную скованность и одиночество. Хальвэ всегда восхищалась эльфами, ведь была наслышана об их отваге, силе, сияющей красоте и долголетии. Где-то глубоко внутри она всегда хотела быть похожей на них. Возможно, именно из-за этого увлекалась боевыми искусствами и рвалась быть стражницей, охраняющей деревню.       Вот только именно этим она подвела своих. Лучше бы даже не лезла, лучше бы занималась тем же, чем занимались другие женщины. Может быть тогда она не оказалась бы тут. Может быть другие тоже сумели бы спастись…       — Man daf allen pada-si? /—Кто позволил тебе разгуливать здесь? /       Резкий окрик заставил девушку вздрогнуть. Она быстро обернулась, не успев стереть с лица испуг. Впрочем, надо ли это теперь? За её спиной стоял высокий беловласый эльф и смотрел на неё сверху вниз нечитаемым взглядом. Хальвэ на секунду впала в ступор, судорожно соображая, о чём же её спросили.       — Извините, но я не совсем поняла, что вы сказали, — наконец выдавила девушка.       Она неуверенно глянула в лицо эльфу, и уже не нашла в себе сил отвести взгляд. Какая-то новая сила заставляла Хальвэ смотреть и смотреть в его глаза, похожие на отражение в тонком голубом льду всего мира, всей его многогранности, а сердце отчего-то билось всё быстрей и порывистей.       Наконец девушка опустила глаза. Она злилась на себя за внезапную слабость. За то, что она слишком слаба, чтобы когда-либо быть наравне с этими существами, в чьих глазах отражается мир, в чьём сердце нет места ни одному из существующих пороков. Слишком слаба, чтобы смотреть им в глаза без тайного стыда. Злилась за то, что опять забыла о своей цели.       — Кто выпустил тебя из палаты? — эльф перешёл на всеобщий язык, но речь его осталась мелодичной.       — Я… — Она отвела взгляд в сторону, чувствуя, как кровь приливает к лицу, отражаясь на щеках лёгким румянцем. Надо же, её обнаружили пытающейся взломать дверь в царстве мёртвых! Но эльф не выглядел разозлённым, и Хальвэ заговорила. — Я ушла сама. Хотела найти родных. Или у вас здесь так не принято?       Беспардонное отношение девушки заставило эльфа вскинуть бровь, однако он лишь покачал головой, выражая сочувствие.       — Идём. Тебя нужно отвести в палату к целительнице. Тебе не следует уходить оттуда, пока Син не будет уверена в твоём выздоровлении.       Эльф проходит мимо Хальвэ, подавая знак идти следом за ним, но она обгоняет его и идёт спиной вперёд, глядя ему прямо в лицо.       — И зачем мне туда? Погибшие не нуждаются в лечении.       Эльф резко останавливается, заставляя девушку взволнованно замереть на месте. Неужели сказала что-то не то?       — О чём ты?       — На мою деревню напали орки… Я помню… — Хальвэ отворачивается, пытаясь сдержать воспоминания, нахлынувшие с новой силой. В груди, будто там заворочался острый металл, перехватывает дыхание. — … помню пламя, разруху и панику. Боль… Смерть. Это всё я. Я виновата. Это я не смогла предупредить их вовремя, спасти. Но теперь я здесь, в чертогах айнур. Я снова подставила всех, я позволила себе умереть в разгаре битвы! Самая верная дорога для таких, как я.       Почему я выложила всё, что было на сердце, первому заговорившему со мной в этих коридорах эльфу? Не знаю. Почему не удаётся сдержать капли слёз и они всё быстрее предательски катятся по щекам? Не знаю. И совершенно точно не понимаю, отчего на лице этого эльфа застывает не сочувствие и не горечь, а… боль? — думает Хальвэ. Но думает спутанно, обрывками, потому что слёзы уже не только на полу — в них тонут все здравые рассуждения.       Леголас стоит рядом и смотрит, как давится слезами девушка — единственная живая душа пережившая резню в далёкой деревне, где лежит под курганом из трупов Астэ. Как пытается удержать в себе слёзы — бессмысленно, бесполезно. Как многие его братья и сёстры. Как он сам много лет назад. Но минуту спустя с него словно сдёрнули всё его смиренное отвлечённое безразличие. Слетело с него всё, что наросло за долгую жизнь коркой на сердце.       Он почувствовал боль — не свою, старую и притупившуюся со временем — её. Это могут лишь эльфы, но с ним такого не было много десятилетий. Боль была режущей, разрывающей изнутри. Заставляла забыть о себе, помнить лишь о тех, кто не заслужил несправедливости. Той, в которой она считала себя виновной. И Леголас, пропустив сквозь себя эту боль, понял, что сочувствует ей, сожалеет об утерянном доме, о её друзьях и близких, и тем более о том, что она сочла себя мёртвой и, кажется, никчёмной. Она показалась ему такой маленькой для всего этого, тонущей, захлёбывающейся во всём пережитом… Ему её действительно жаль. А то, что было с ним самим… тут совершенно ни при чём.       Он взял бы на себя её боль, но знал, что боль невозможно взять силой. Только если человек сам согласится разделить её поровну. Только если души разделяющих боль сольются вместе, только если достигнут полного согласия. Поэтому он сделал единственное, что только мог.       Постоял немного рядом, подождав пока поток слёз начнёт угасать, потом негромко произнёс:       — Ты не в Мандосе, niben iell. Ты не погибла в пламени, а твои раны залечили наши целители. Ты находишься в Лихолесье.       Потом пошёл дальше, рассчитывая что она пойдёт следом.       Не услышав её шагов, Леголас обернулся. Девушка стояла на том же месте, уставившись в одну точку и тихо шмыгая носом.       — Но это… невозможно! — неуверенно прошептала она. — Почему я тогда видела свет и слышала песню, а потом…       Хальвэ помотала головой, пытаясь привести мысли в порядок. Она действительно осталась в живых? Но как же тогда мама и папа? Как же Лавин? Они тоже здесь, или они…       — Что ты видела?       — Ничего. Совсем ничего.       Она вытерла слёзы с лица ладонями и вздохнула, решив оставить все свои мысли при себе. Для живой она и так уже наговорила слишком много.       Сдвинувшись наконец с места, всю дорогу она шла молча.

***

      Наконец они вышли к комнате, из которой она, казалось, так давно сбежала. В дверях стояла Син.       — Ох, ну наконец-то! Я думала уже идти искать… — Син смотрела упрекающе, но обеспокоенно, и Хальвэ подумала — эльфийка знает, зачем она ушла. — Спасибо, что привели её, мой господин. — Син склонила голову перед эльфом.       Она пропустила Хальвэ в комнату, а сама осталась у входа. Леголас сложил руки на груди и вздохнул, наблюдая за спиной Хальвэ, подошедшей к окну.       — Glass nín in govaded cuin. Ned le curone, Sin. — /Рад видеть её живой. У тебя получилось, Син./       Он по-доброму улыбнулся эльфийке, в который раз убеждаясь в её целительных способностях.       — San eg edraithen din, Legolàs. — /Это вы спасли её, Леголас./       До Хальвэ долетают лишь обрывки фраз, которые она всё равно не понимает. Но ей отчего-то совсем не интересно, о чём говорят эльфы. Она садится на подоконник и смотрит в окно, стараясь не замечать взглядов, которые бросают на неё Лихолесцы.       — В том, что она выжила, моей заслуги нет.       — Верно. Но если бы вы не были столь внимательны, у девочки не было бы даже шанса.       Хальвэ оборачивается, услышав слова знакомого языка, и натыкается на голубую бездну глаз эльфа. Леголас отчего-то не отводит взгляд. Он лишь смотрит в её глаза в ответ, пытаясь разглядеть тот ужас, что девушке пришлось пережить.       Он не отвечает Син. Действительно, в тот день было тяжко всем. И ему пришлось не просто наблюдать за таким количеством смертей и за тем, как рушится целое поселение. Ему пришлось в этом участвовать. Добивать тех, кому уже не поможешь. Да, он делал это не раз, не желая плодить боль. Высматривать среди горящих домов и тел знакомый синий плащ, пытаясь не потерять хладнокровие и не броситься туда через горящие хижины.

flashback*

      Они возвращались из Лотлориэна после двух месяцев сине-золотого сна. Отряд из двадцати конных воинов, принц Леголас и эльфийка Астэ. На третий день пути, когда они двигались по северной границе Рохана, впереди показалась полоса дыма. Горела деревня. Леголас послал вперёд одного из воинов. Прошло пять минут. Десять. Пятнадцать. Элессиль не возвращался. Астэ не выдержала и рванулась вперёд.       — Астэ, вернись! — крикнул Леголас, вглядываясь в огонь.       Потом выхватил лук и рванулся следом. Белые плащи замелькали среди горящих домов и чёрных орочьих доспехов, освещённых ярко-алым закатом. И один синий — плащ Астэ. Через несколько минут Леголас видел её уже без коня. Она сказала, что справится. Ещё через несколько минут он оглянулся на неё и увидел, как один из орков полоснул эльфийку ятаганом выше локтя. А когда Леголас попытался пробиться к ней, между ними упала горящая балка. Он ещё видел, как в дрожащем воздухе мелькал её синий плащ. Она кружилась в вихре смерти, рассекая, казалось, не только врагов, но и сам воздух на мелкие кусочки.       А когда последний орк в судорогах свалился на землю, острый глаз Лихолесского принца различил за горящими сараями и хижинами синий плащ, перепачканный в алой крови.       Астэ погибла, сражаясь за неизвестную деревню. Так же, как умерла его мать. Так же, как отвернулся от него отец. Так же, как ушла Тауриэль. Не было смысла отрицать это. Леголас развернул коня и отдал приказ поворачивать к лесу. Он не обернулся.       Ведя коня между горами трупов, Леголас заметил на площади девушку. Она была ещё жива, но над ней занёс меч мелкий орк, полумёртвый и потому не замеченный эльфами. Принц, стиснув зубы, с каким-то остервенелым удовольствием послал в него последнюю стрелу. Девушка упала на колени, потом завалилась на бок. Скользнув опытным взглядом по ранам на её теле, он, не слезая с лошади, осторожно подхватил её и усадил перед собой.       Невидящим взглядом Леголас смотрел вперёд. Внутри было пусто. Даже боль — и та не спешила занять всё причитающееся ей место, а осталась где-то в глубине сердца. Там же, где и была всегда. Страшная болезнь, единственное лекарство от которой — смерть.       И никто из оставшихся пятнадцати эльфов не заметил, как позади, в умирающей деревне, поднялась на колени маленькая еле заметная фигурка.

***

      — Теперь ей нужен покой. — Голос эльфийки отвлёк Леголаса от мыслей и заставил оторвать невидящий взгляд от человеческой девушки.       Леголас ушёл. А Хальвэ осталась.