Нетронутый мир

У Кириллова руки краснеют и мерзнут, он прячет продрогшие ладони в карманы своего болотно-грязного пальто. Снег сыпется большими и вязкими хлопьями на макушку, скатывается комками на ресницах, прилипает к шерстяному красному шарфу так, что он почти уж белый. А еще он тянется высокими буграми над карнизами подъездов, почти поглощает собою детскую площадку, которую Кириллов теперь старательно минует. Его старые, заношенные сапоги (которые, так-то, его даже не были, а достались от брата) утопают в заснеженном болоте. Кириллов лишь зябко передергивает плечами и снова продолжает свой путь. Он мимолетно оглядывает пустую детскую площадку. Ровно семь утра, но никого не было: старые скрипучие качели почти засыпало снегом, от низенькой песочницы осталась виднеться лишь верхушка импровизированной крыши. Около знакомого подъезда не было даже вездесущих бабушек, которые любили перемывать косточки всем, кто только проходил мимо. — Ты рано, — раздается голос где-то сверху. Кириллов запрокидывает голову. В распахнутом настежь окне был Шатов. Он полу высунулся и смотрел на Алексея так, будто совсем не удивлен. Как всегда, он был немного хмурен, в правой руке он держал тлеющую сигарету, сам он прищурился, разглядывая Кириллова сверху вниз. — Мне не спалось, — признается Алексей. Шатов понимающе хмыкает. — Что он сказал? — Что ждет-не дождется твоей первой публикации, — улыбается Кириллов. — Вот гад. И у него, конечно, есть текст. Для примера. С тех пор, как Шатов устроился на подработку — в редакцию газеты, где нужно было перепечатывать и сортировать тексты, Верховенский только и делал, что доставал Ваню со своей идеей. Видите ли, это для общего дела полезно будет. — Не понимаю, почему он ко мне пристал, — Шатов на секунду пропадает, а потом возвращается с накинутой на плечи курткой, — Я ему ясно сказал, что не хочу с ним иметь ничего общего. Зачем только Ставрогин сюда его привез. Он приехал, и теперь одни только проблемы от него. — Кажется, они неплохо спелись, — замечает Кириллов. Он закидывает голову наверх, на сетчатке глаз отпечатывается калейдоскоп из серого неба, белых хлопьев, лезущих в глаза, макушек старых многоэтажек, — Но Верховенского я терпеть не могу. Ставрогина ненавидеть не умею. — И я не умею, — грустно улыбается Ваня, потому что такого, как он, вообще-то стоило. Кириллов закрывает глаза. Снежинки врезаются в лицо холодными, тонкими ударами. Голова кружится. Хочется спать. — Ты еще не решился? — в голосе Шатова просвечивается настороженное беспокойство. Кириллов молчит, колеблется. Губы его тянутся в тонкой улыбке, пальцы несильно сжимаются, мысли снуют в его голове туда-сюда, словно муравьи. — Еще нет, — он медленно распахивает глаза, — Но хочу, как можно скорее, нечего с этим тянуть. Алексей знает, что его никто не поймет. Не поймет Шатов, который считает его одержимым больной идеей, совсем бесполезной для такого человека. Только Кириллов знает, что это — только его миссия. Хоть и прощаться будет ужасно жалко. — Ты бы подумал, — бурчит Шатов, пока Кириллов старается игнорировать его неловкую заботу, — Это бред какой-то, как такое вообще в голову могло придти. Сидел бы, строил свои мосты. — Не построю, — качает головой Алексей, — И ты не построишь. Никто из нас не построит, пока не придет человекобог. — Начинается… Серьёзно, если ты сейчас не прекратишь, я в дурку позвоню. Ты меня начинаешь не на шутку пугать. Кириллов смеется. Шатову не смешно, ему правда страшно. — Кто кого пугает? — раздается громкий голос. Шатов чертыхается и хлопает окном, за ним пропадая. Ничего не понимающий Верховенский мигом оказывается рядом. Петр не успел увидеть Ваню, поэтому и вглядывается то в закрытые окна, то на захлопнутую дверь. — Доброго утра, Кириллов, — он легонько поприветствовал его жестом, приподнимая руку в черной кожаной перчатке, — А что это ты тут делаешь в такую рань? — Так, — отвечает Леша, — Природой любуюсь. Снег, хорошо. Верховенский иронично приподнимает брови. — А я вот слышал ты будто разговаривал. — А я с собой разговариваю. — Всё так плохо? Мда, ну это тебе же хуже. Кстати, Шатова не видел? Мне Лиза сказала, он где-то здесь живёт. — Не видел, — Кириллов отвечает, а сам на Верховенского с такой брезгливой усмешкой поглядывает, будто он вшивая букашка. — Ну не видел, так не видел. Верховенский рассеянно кивает, и уходит, оборачиваясь: Леше он не верит ни капли. Кириллов смотрит ему вслед насмешливо, гордыня в нем поднимается всё выше и выше. «Они не способны понять». Он на мгновение медлит, задерживаясь во дворе. Глаза его снова находят то самое окно. Кириллов пристально вглядывается в его заброшенную мглу. Ничего не видно, но он знает, чувствует, что Шатов все еще там, у окна. Наверное, стоит у подоконника и также вглядывается в Кириллова, в долговязую фигурку на белом снегу, скрытую утренним зимним мраком. Или не смотрит. Стоит, замерев по левую сторону от окна, гадая, ушел Верховенский или нет. Они оба таятся в этой темноте. Шатов, наверное, еще на что-то надеется. Кириллов уже не питает надежды, он просто живет и наслаждается, ловит каждый момент. В этом их отличие. Шатов пытается выиграть время, Кириллов лишь лениво перебирает его сквозь пальцы. Оно выскальзывает, как песок, но он пытается запомнить каждую песчинку. Он снова прикрывает глаза, его ресницы трепещут. Снег. Двор. Холодное темное утро. — Шатов, — зовет Кириллов. Голос его звучит глухо, Леша самому себе кажется сломанным телефоном без связи, — Ты не можешь прятаться вечно. — Знаю, — отзывается тихий голос. Шатова еле слышно сквозь полузакрытое окно, Кириллов задумывается, не галлюцинация ли это. — Тебе нужно что-то придумать. — Знаю. Они замолкают. Кириллов смотрит себе под ноги, где его старые сапоги постепенно обрастают снежинками и думает, что ему давно пора идти. — Может быть, мне стоит придумать, как спасти тебя, — неожиданно говорит Шатов, и Кириллов вскидывает голову, — Ну, знаешь… Построить мост. Кириллов улыбается. Леша чувствует, как сожаление и грусть затапливают его изнутри вперемешку с чем-то приятным. Он вновь смотрит в окно. Темный силуэт внутри так далеко и так близко одновременно. — Шатов? — М? В голосе Шатова сквозит надежда. Она похожа на этот снег, думает Кириллов. Белая, чистая, невесомая. Тающая. — Ты не умеешь строить мосты, — говорит Кириллов. Он машет рукой и почти бежит прочь.