1
22 мая 2021 г. в 22:16
Кириллов был болен, это Шатов знает точно. Шатов лежит на кровати и смотрит в покрытый пятнами потолок. Сумерки тянутся сквозь раскрытое окно прямо в комнату. Веет тоской и прохладой. Шатов улавливает слабый звук: негромкий свист чайника, похоронная свистящая трель. Шатов знает: Кириллов не спит, Кириллов будет пить чай до рассвета и ходить по комнате в лихорадочном, больном волнении.
Все в нем выдает отравленный рассудок: темные круги под глазами, глаза Кириллова, темные и глубокие, внезапно вспыхивающие и д е е й (О, Шатов знал, что представляют собой идеи) и так же неожиданно угасающие, превращающиеся в угольные, вязкие, мрачные болота. В Кириллове так прочно укоренилась смерть, что ее не разглядишь сначала, а как приглядишься — вот она, тенью верною выглядывает из-под намокшего из-за дождя плаща, пальцами костлявыми гладит русые шелковистые кудри, зарывается в них яростной хваткой и подмигивает Шатову, довольно скалясь. Смерть в Алексее вросла под кожу, по самые кости, теперь как ни старайся — не вытащишь.
Шатова передергивает. Э, экая мрачная мысль!
А вот Кириллов совсем не мрачный. Кириллов — светлый. Пусть мысли его Ставрогиным отравлены, но сердце чистое, золотое, редкое, ярче яркого сияет, будто Данко из груди своей оное вырвал. И пусть они с Шатовым в ссоре молчаливой да глупой, Иван знает: Кириллов его всегда поймет с полуслова, с полувзгляда, на порог пустит, чаем напоит. Не бросит никого.
Шатову Кириллова очень жаль, до боли в груди жаль. Колючая проволока стягивается на сердце, когда он слышит шаги. Не думающие — Кириллова, а торопливые, заискивающие, крадущиеся — змея-искусителя.
«Негодяй!» — думает Шатов, а сам и не заметил, как вскочил и к двери уже пошел.
Голоса становятся чётче.
Верховенский говорит складно, слова из него бархатом стелются, а Шатову будто перед глазами выжгли его широкую, бесстыдную улыбку.
— Помните вы о чем мы с вами условились? Я это так, чтобы убедится.
— Я все помню и от слов своих не отказываюсь, — голос Кириллова звучит глухо, но Шатов четко улавливает нотки брезгливости, — Подите прочь, Верховенский.
Когда Петр уходит, Шатов находит в себе силы заглянуть во флигель Кириллова. Алексей, увидев его, оборачивается и говорит радушно, совершенно не удивляясь, будто знал, что Иван под дверьми стоял:
— Идём, Шатов, чай пить.
И Шатов идёт. Только очень сильно его пробивает сожаление, когда он видит как сквозь всю фигуру Кириллова отражается нездоровая, странная идея, смерть, которая все приближалась.