Любимый цвет.

Мы стояли, каждый на против своей квартиры. Одновременно звякнули ключи. И как мы не встретились раньше, живя в соседних квартирах? — Я выхожу потому что на час раньше и ухожу с работы на два часа позже, — ответила она. Мы открыли двери. — Зайдёшь сегодня? Я энергично кивнул: — Через десять минут. — Через пятнадцать. — Хорошо, значит, через пятнадцать.

***

Мы сидели за маленьким кухонным столом, докуривая сигареты. На столе стояла бутылка вина, под ним — пустая. Лёля что-то быстро набрала на телефоне, и мне тут же пришло уведомление из рабочего чата, что на следующей неделе уезжаем на дачу начальника. Я смутился. Если со вторника по четверг… а нет, никаких планов вовсе. Да какие там планы — живу один, ничего кроме работы. А вот я Тамби как бы не уезжает. Или это на выходных?.. — И это вот этим Усатый тебя впряг сегодня? — Ага, — она отвернулась к окну. — «Закажи-ка минивэн, чтоб в следующий вторник отвёз, а в четверг забрал». Вот такое наитие, как будто не я должна организовывать поездку ему на дачу, знаешь? — Мне кажется, что после сегодняшнего никакой дачи, а моё уволнение, — усмехнулся я, понимая, что разговор скоро закончится. — Да пошёл он, если никакой дачи, я уже всё заказала, — Лёля отглотнула вина. К щекам прилила кровь: так она вышла из себя. — Это во-первых. Во-вторых, если и уволнять тебя, то со всего сразу — «То шо скетчи», «Лена Кука», «Блиц крик» и ЧБД в придачу, а то так, баловство. Но придурок-то Усатый наш далеко не первый человек — Паша Дедищев ушёл сто лет назад да и был только на Label, но слово всё равно за ним, — и сам прекрасно это знает. И знает, что стоит мне только позвонить, и, — она вздохнула, — и никакой он уже не Усатый. Понимаешь, Эмир, понимаешь? Но то, что платит нормально так, это правда. Я не знаю, откуда он деньги берёт. Но иногда как будто готова ещё чутка и поработать. Я усмехнулся и глубоко затянул. — Лёль, как ты совсем этим справляешься? — Да не справляюсь я уже, — блондинка с отросшими русыми корнями потушила сигарету и бросила в пепельницу. — И идти некуда. А так я Алёна вообще, Аля. («Почему на площадке Лёля?» — закрыв глаза, я с наслаждением слушал девушку.) Да случайно как-то. Дедищев, собственно, забыл, как зовут, стал называть Лёлей. И прижилось. Я улыбался уголками рта. Алёна… Красивое имя. Снова затянул. Алёна. Зелёные глаза, уставшие, но глядящие в окно с таким огнём надежды, что самому хотелось жить. Убранные в хвост светлые волосы с отросшими русыми корнями. Мне казалось, что родным цветом волос ей лучше. Но, может, потом скажу. И так мы сидели каждый день. На кухне, которую она прекрашивала сама — «да и вообще всю квартиру прекрашивала. Сначала на мастеркласс, а вечером — красить. Время откуда? Не знаю. Была готова жопу порвать, но сделать. И неважно сколько времени и откуда его брать». А я всё с упоением слушал каждое её слово. Приехала из Ярославля. Любит рок и коллекционирует пластинки: только в основном джазовые, которые друзья из Америки привозят. В детстве хотела пойти в художники, училась на инженера, работала вожатой, закончила курсы режиссуры — и к нам, продюссершей, а в художники так и не ушла. А ещё у неё живет серая пушистая кошка Мята, которая полюбила сидеть у меня на коленях, но сначала меня боялась. У Мяты была тяжёлая травма, но девушка из кожи вон лезла, чтобы её спасти, и спасла. Иногда мы обсуждали что-то, иногда она сама говорила, а иногда — я. Иногда мы молчали, думая о своём, и «своим» у меня всегда оказывалась Алёна. Я думал всегда исключительно о ней, ругая себя за новую зависимость, от которой всё никак не мог избавить. А что было её «своим»? Мама? Ярославль? Детская мечта? В какой-то момент я понял, что изменился. День на четвёртый, наверное. Люди, конечно, странные существа. Знают саму сущность изменчивости, что всё меняется — всю жизнь нам твердят об этом! — и видят её результат. Но сам процесс никогда уловить не могут, вот и я не смог. И, как и все, заметил лишь итог. Я стал щуриться и отворачиваться в сторону, когда думаю. Я стал носить туфли вместо кроссовок за релким исключением и зачастую пиджаки, а не толствоки. Стоять, оперевшись на одну ногу, и поджимать губы, ожидая. Так же опирался на подоконник, когда закипал чайник, и так же повышать голос, когда меня раздражают. И всё олно было неизменно — я не отрывался от её глаз.