That Drink

Локи был в голове у Бартона — тот считал, что пойло под названием «виски» следует пить из небольших стеклянных кубков, но никак не из самих бутылок, куда разливают это пойло. Старк, очевидно, придерживался иного мнения. Он расставил бутылки на столе у дивана, разложил шаурму, притащил откуда-то яблоко и, извинившись, что другой закуски нет, длинным, тонким, невыносимо блестящим ножом разрезал его пополам. Яблоко, по всей видимости, возникло лишь для того, чтобы Старк мог невзначай похвастаться оружием, — но оружие и правда было достойно восхищения, которое Локи поспешил высказать вслух. «Вибраниум, — небрежно бросил Старк, как будто это все объясняло. — Военные за него душу продадут, а у меня, видишь, отличный кухонный ножик, приятно резать колбасу редчайшим металлом на Земле. Хочешь, подарю?» Локи запротестовал — делить с врагом пищу и кров еще куда ни шло, но принимать от него дары не зазорно, если у тебя есть план. А плана у Локи не было. Зато он очень гордился своей текущей придумкой — закатать рукава рубашки и снять черную мидгардскую штуку (как ее теперь тут называют — кафтан, камзол, колет?). Это выглядело достаточно непринужденно, по-старковски и должно было снять любые подозрения... если бы они, конечно, зародились у Старка, что едва ли.       Пока они пили, говорил в основном Старк, потому что Локи в попытке выбрать самую безобидную тему — и, возможно, побольше услышать про загадочный вибраниум — сразу же неосторожно спросил: изобретаете что-нибудь новенькое? Он наконец вспомнил это слово: изобретатель. Так говорил Селвиг, хотя в Асгарде, конечно, его зачислили бы в маги. Впрочем, Локи мало что понимал из речей Старка — они на две трети состояли из мидгардских терминов, зато осознал, что мидгардец складывает эти свои… формулы так же, как он, Локи, плетет чары, и намного обогнал других «изобретателей», а здешние безмозглые воины, вроде капитана Роджерса, не способны оценить. Все как в Асгарде, только в Асгарде еще и поднимают на смех.       Жаль, нельзя, как с Селвигом, переспросить, что он имеет в виду. Смертные жалкие, но кто же брезгует источником, если из него можно почерпнуть знание? Смертные не умеют пользоваться внутренней силой и вынуждены искать внешние источники, но без источников знаний не обойтись и асгардцам. Не потому ли Селвиг так восхищался тессерактом, что в нем была и сила, и знание? Локи не удержался и брякнул что-то про ценность знания.       — Жизнь, — Тони назидательно поднял палец, — состоит не из того, что знаешь, а из того, что делаешь.       Просто Старк не прикасался к тессеракту, вот и все. «А если бы вам предложили именно те знания, которых вы жаждете?» — хотел было спросить Локи, но не стал. Сколько он себя помнил, это всегда была жажда — мучительная, неутолимая. Когда он пробился в Муспельхейм и едва там не сгорел, а потом хвастался маме, что нашел все ее тайные тропы между мирами, мама только посмеивалась: вот когда действительно найдешь все до единой, тогда и приходи…       В бутылке Локи оставалось около трети, голову окончательно заволокло туманом, и он даже перестал бояться сказать что-нибудь не то — как тогда, когда его зачем-то потянуло возражать Старку про приемных детей. «Огонь во льду» — так мама учила его скрывать свои чувства. Лед не должен растаять, его дело — удержать огонь в плену. Локи научился одевать себя ледяной броней задолго до того, как узнал о своей сущности, но огонь то и дело вырывался на волю. Хорошо, что Старк истолковал тот его неразумный порыв по-своему.       Не Старк, нет. «Просто Тони». Это было презабавно: смертный предложил врагу обращаться к нему как к другу, даже не понимая, кому он это предлагает. Как будто мясник передает другому мяснику огромный мясницкий нож, и тот, другой мясник, знает, что с ним делать. А Локи не знал. Разжав руки и отпустив Гунгнир, он хотел несколько мгновений перед смертью побыть «просто Локи», раз он больше не сын, не брат и даже не асгардец, — но так до сих пор и тащил за собой весь этот тяжкий груз. А Старк так легко отмахивается от всего на свете и становится «просто Тони» для случайного знакомого…       С современности Старк легко перескочил на прошлое и принялся вдохновенно рассказывать, как подростком пытался вживить себе под кожу специальную пластину — «синтезатор искусственных феромонов», по его словам, — чтобы соблазнить свою няню. Локи даже вздохнул про себя с облегчением, когда он ни с того ни с сего — вероятно, под влиянием пойла, — решил сменить тему.       — Ну ладно, помянем засранца, собирались же.       — Все-таки «помянем»? — Локи изо всех сил старался смотреть на Старка не испытующе. — Неужели вы правда готовы забыть обо всем, что натворил этот мерзавец? Просто потому, что он, видите ли, погиб как герой?       Локи прежде не замечал за нынешними мидгардцами такой же слабости, как у его народа… народа, среди которого он рос: они казались ему куда более прагматичными, приземленными, как бы забавно это ни звучало по отношению к жителям Земли, и не помешанными на восхвалении достойной гибели, которая чем бессмысленнее, тем достойнее.       — Ну нет, погибнуть — дело нехитрое. Если бы я сдох тогда в пустыне, чем бы это помогло пострадавшим от моего оружия, проданного налево, пока я гулял по девкам? Наворотил — исправляй.       «Тогда в пустыне» прозвучало так, будто это было восславлено в мидгардских сказаниях и об этом знает каждый мальчишка, но Локи не сразу понял, о чем речь. Лучник Бартон упоминал, что Старк был в плену и едва не погиб, — наверное, об этом. Он отхлебнул еще пойла в надежде на вдохновение и спросил:       — Тогда в чем же дело, Тони? Почему вы его прощаете?       Старк закатил глаза и досадливо отмахнулся:       — Да не прощаю я его! Я его, может, вообще ненавижу. Но погиб-то он, сражаясь на правильной стороне. Значит, вроде как искупил… ч-частично. Значит, помянем. — Старк икнул, почесал бровь и потянулся к следующей бутылке, а потом скороговоркой добавил: — Вот если бы я погиб, когда влетел в портал с ядерной бомбой, тоже, может, искупил бы.       Что такое ядерная бомба, Локи знал от Селвига. А из разговоров Мстителей понял, что смертные были готовы спалить весь Нью-Йорк, только бы расправиться с ним, с Локи, но Железный человек как-то сумел перенаправить удар. Так, значит, вот как это было? В этих своих убогих доспехах из мидгардского металла он сам вылетел в портал? С ядерной бомбой? Впечатляет. Вслух Локи спросил, сам не понимая, зачем:       — Но если бы вы спасали только одного человека, а не весь город?       Старк хмыкнул и отхлебнул из горлышка.       — Что ж, это вполне сопоставимо… Ну, за инопланетного засранца. За то, что мы от него избавились. — И отсалютовал бутылкой.       Локи с детства часто думал о собственной смерти, воображая себе что-нибудь грандиозное, с размахом. По сравнению с этими мечтаниями реальность — разменять свою жизнь на жизнь брата — выглядела как-то серо, не сказать чтобы жалко, да и брат по телевизору не слишком скорбел, все мысли только о мидгардке. «И вообще бросил меня умирать», — он чувствовал, что сам вот-вот в это поверит. Он не бросал, ты уже умер, напомнил себе Локи. Может, ему надо было тебя сжечь, как положено? Глядишь, соткался бы из пепла посреди Свартальвхейма, и вскрылась бы очередная семейная тайна — что у тебя в роду были и огненные демоны… Да, очень смешно, обхохочешься. Локи настолько увлекся внутренним диалогом, что почти перестал слышать Старка. Голова кружилась еще сильнее, чем раньше.       А Старк между тем принялся рассказывать, как правильно защищать Землю, от души ругая мидгардских правителей, которые никак не могут договориться друг с другом и все толкуют про какие-то свободы. Наворотил — исправляй, усмехнулся про себя Локи. Не то чтобы он всерьез считал себя виноватым перед мидгардцами, но эти смертные такие непонятливые… Даже Один, уж насколько он невеликого ума, догадался, что Асгарду нужен щит. Он дождался, когда можно будет вставить слово, и осторожно заметил:       — А вы не думали, что стоит окружить Землю несокрушимой броней? Щитом? Если управлять им будет кто-то один…       — Я им давно говорю! — с жаром подхватил Старк, потрясая бутылкой. — Защита Земли должна быть в одних руках, в надежных, и мы все знаем, в чьих!       — Конечно, Тони. Если защита надежна, так ли важно, сколько будет попрано свобод?       Старк стукнул бутылкой об стол.       — Вот. Вот! Если они готовы принять от меня в дар чистую энергию, почему не хотят прислушаться, когда я говорю о безопасности?       — Да, люди должны быть благодарны, что вам не жаль поделиться огоньком с человечеством, — вежливо покивал Локи.       Старк почему-то насторожился, да и Локи не мог вспомнить, от кого он слышал слова, которые только что произнес, — от Селвига? От Бартона? Глупо, как глупо выдать себя из-за пустяка — зачем он так разговорился? Пожалуй, не стоит так налегать на пойло, пока серебряный язык не превратился в ртутный. Но Старк тут же расслабился и, давя зевок, произнес:       — Ничего не говори. У нас такой прекрасный мир — и надо же, до чего все безнадежно! У нас никогда не будет единого правительства, но я-то могу создать единую систему безопасности, которая не будет зависеть от ч-человеческого фактора…       А если не сможешь, подумал Локи, в этой битве не будет раненых. Или — или. Норны, ведь мидгардцы даже не представляют себе, что такое Танос… Ему, конечно, было совершенно наплевать, что сделает Танос с Мидгардом — а Танос рано или поздно явится за скипетром, если скипетр все еще здесь, — но победы этой фиолетовой жабе-переростку он точно не желал. Вслух он сказал:       — Жаль, что никто до сих пор не попытался.       — Еще мой отец пытался. А теперь с ним уже и не посоветуешься.       — Соболезную, Тони.       — Да что там, давнее дело. Вон у капитана Роджерса отец и вовсе умер до того, как он родился.       — Везет кому-то… — вырвалось у Локи.       — Сильно не ладил со своим?       Локи махнул рукой. Глупо было бы рассказывать смертному свою жизнь, поэтому он еще раз приложился к бутылке и, твердо вознамерившись как-нибудь повежливее перевести разговор на другую тему, ответил:       — Сильно. Я же у родителей приемный, а от меня всю жизнь это скрывали, выяснилось случайно.       — Не любили? Обижали?       Я Эрик, напомнил себе Локи. Локи должен вести себя тихо, лучше представить, что он навсегда остался лежать на пустошах Свартальвхейма. Со Старком пьет Эрик, Локи никогда в жизни не позволил бы себе пьянство, это грубые развлечения для мужланов вроде Тора.       — Мама… — Пойло обожгло горло, и Локи с трудом сглотнул. — Мама любила. А отец всегда смотрел как на пустое место, называл сыном, но на самом деле я ему был не нужен.       — Понимаю, — кивнул Тони. — Как будто заходишь в комнату и видишь, что мебель нарисована на стенах.       Локи сам любил сравнения, не в последнюю очередь потому, что в прямолинейном, как Биврёст, Асгарде это у всех вызывало досаду, — но такой образ даже для него был слишком заковыристым.       — Прошу прощения?       — Ну, обидно, когда тебе всю жизнь пытаются скормить суррогат.       Провалиться бы тебе в Хель со своими мидгардскими словечками, подумал Локи. Но остановиться он уже не мог:       — Обидно, когда тебе всю жизнь лгут.       — Поэтому ты и удрал?       Локи кивнул.       — Но ты же сам так решил. А меня родной отец выставил из дома, сдал в интернат. Знаешь, как я его не-на-ви-дел!       — Интернат ненавидели?       — Отца. Хотя и интернат тоже. А тебя, приемного, никуда не сдали. — Разговор превращался в какой-то «теннис», мидгардскую игру, которую так обожал Селвиг. — Родные-то дети у родителей были, нет?       — Брат.       — Отец его любил больше?       — Да.       — Дрались в детстве?       — Дрались. Теперь вроде поладили.       — Но мама, говоришь, тебя любила?       — Мама любила, а отец нет.       — А почему он тогда тебя неродного держал столько лет? — с каким-то непонятным жаром возразил Старк. — Вернул бы туда, где взял, и дело с концом! А мой, оказывается, считал, что я как изобретатель способен пойти дальше, чем он… Может, мы с тобой просто сами себя не любим?       Как его задело за живое! «Сами себя не любим». Эти смертные, подумал Локи, весьма склонны переносить свои проблемы на других. Ты, может быть, себя и не любишь, а я был нужен Одину как трофей. Но как объяснить Старку, что Всеотец и собирался вернуть его туда, где взял, то есть посадить на трон Ётунхейма, Локи не придумал — а Старк прожевал шаурму и продолжал:       — Родители, помню, собирались в поездку, а я все выпендривался перед мамой. Думал, вернутся — помиримся. А они даже до аэропорта не доехали…       Старк обхватил ладонью подбородок и вздохнул.       — А мы с мамой тоже поссорились, — зачем-то выпалил Локи. — Я ей сказал, что она мне не мать, а потом…       — И потом уже не перед кем было извиняться, — кивнул Старк.       — А еще — ну, так получилось — отец подумал, что я тоже умер.       — И спятил? Поэтому ты и сдал его в… это заведение?       — Да, совсем плох.       — Ты это… если у отца в мозгах прояснится, хоть поговори с ним, а то всю жизнь будешь злиться и на него, и на себя.       Старк покачал головой и снова икнул, поморщился, прижал руку к груди. Сердце у него, что ли, болит? Эти мидгардцы такие немощные, такие жалкие. Локи сделал еще один глоток пойла и прислушался к себе: голова кружилась еще больше, но стала удивительно ясной, а раны почти успокоились — похоже, тело исцелилось быстрее, чем он поначалу думал, хотя еще в кафе на жесткую спинку стула было не откинуться, под лопаткой будто жгло Вечным пламенем. Значит, и тревожиться не о чем.       — Мда, — наконец произнес Старк. — Твоя история — прямо классика жанра, хоть сейчас пьесу в театре ставь. Ползала себя узнает.       Он встал и, покачиваясь, куда-то побрел — очевидно, принести еще пойла. На полпути обернулся, указал пальцем на пол и добавил, ни с того ни с сего вернувшись к прежней теме:       — А этот засранец вот тут и стоял. В руках жезл судьбы, скалится во весь рот, глаза безумные, как у психа…       Локи не выдержал и съязвил:       — Вы так часто о нем вспоминаете, как будто он вам понравился…       — Понравился? Понравился?! — совершенно искренне возмутился Старк. — Да ты охренел, у меня из-за него чуть крыша не поехала! Закусывал бы лучше, шаурма давно остыла.       Не то чтобы Локи пожалел о том, что сделал, но Старк был достойным противником, и ему была неприятна сама мысль, что он навредил мидгардцу случайно, не так, как собирался.       — А, так вот в чем дело!       — Какое дело?       — У вас проблемы с нервами, Тони? — Локи про себя порадовался, что выражение «проблемы с нервами» удивительно кстати всплыло в памяти. — Вы плохо спите? И еще этот припадок в клинике… Такое часто случается, и вы никогда не знаете, из-за чего?       Старк озадаченно взглянул на него:       — Уже не так часто. Но случалось, это правда.       — Вы думаете, что дело было в Локи, и готовы поверить, что теперь все пройдет? Но ведь это не из-за него.       — Иди ты в задницу, Эрик, — устало пробормотал Старк.       Пойло Старка действовало удивительно расслабляюще, Локи даже забыл, что надо сцеплять руки, — мамин жест, не магический, просто ему отчего-то всегда казалось, что сложенные в замок кисти защищают его от всего на свете. Язык он тоже всегда успевал мысленно завязать узлом, когда чувствовал, что вот-вот сболтнет лишнего, но тут он вскочил и, жестикулируя бутылкой, сам не заметил, как сменил тон:       — Ты улетаешь из своего мира на другой конец вселенной. Падаешь в бескрайний космос — непредсказуемый, полный врагов. Оказываешься в странных местах, о существовании которых даже не подозревал. После такого сложно не стать психом с безумными глазами.       И Локи залпом допил бутылку, стараясь не глядеть на неожиданно раздвоившегося Старка и сдерживая дрожь, охватившую все тело. Он ведь ни разу не смотрелся в зеркало с тех пор, как… Может, у него и правда безумные глаза?       — Я не псих! — возмутился Старк.       — Оно и видно. Накинулся на меня, будто я тебя в этот портал отправил, — фыркнул Локи, усаживаясь обратно на диван, — а не те, кто пустил на вас бомбу.       — Мне еще повезло, что отрубился почти сразу, когда падал, — признался Старк.       — Еще бы. Страшно падать во тьме с открытыми глазами, гадая, что ждет в конце.       — Вот-вот. А то боялся бы на табуретку залезть.       Старк откупорил еще одну бутылку, протянул Локи, а свою, уже начатую, взял поудобнее и развалился на диване. А Локи, не совсем понимая, Старку он это говорит или себе, ответил:              — Ты боишься не высоты, а бездны и неизвестности. И все твои проблемы с нервами пройдут, когда ты это поймешь.       Как будто у меня прошли, усмехнулся он про себя. Впрочем, стоит почаще себе об этом говорить — может быть, отложится в голове. И, пожалуй, стоит распорядиться оборудовать Радужный мост перилами… если, конечно, Один не явится в Асгард раньше. Локи представил себе лицо Хеймдалля и тихонько захихикал: Один, который, как известно всему дворцу, удалился в свои покои в сопровождении одного из эйнхериев и заперся там, чтобы невозбранно скорбеть, почему-то взывает из Мидгарда и требует открыть Биврёст! Почему-то это показалось ему невероятно забавным. Внутри было тепло и спокойно.       А Старк, слегка нахмурившись в ответ на его хихиканье, уже немного заплетающимся языком принялся ругать доктора Флетчера, который считает, что таблетки лечат голову лучше, чем виски.       — Мозголюб хренов. Пообещай, что больше к нему не пойдешь, залечит.       Локи пообещал. Тони протянул ему руку, пожал и, пробормотав «Ну ты и сосулька», поставил полупустую бутылку на стол. Вернее, попытался, потому что промахнулся и поставил мимо. Бутылка упала, щедро оросила пойлом все вокруг, и Старк, ругаясь, полез за ней. Из-под стола он выбрался почти благополучно, треснувшись всего один раз, и пробормотал:       — Вот это облажался…       — Ничего, с мужиками такое случается, — не удержался Локи. — Один раз из пяти.       — Ты это… — Старк отчего-то вздрогнул и мутными глазами посмотрел на Локи. — Как его… Черт, вылетело из головы, что хотел сказать. А, про один раз из пяти. Я же про няню тогда не дорассказал, ты меня сбил! В общем, завалить я ее завалил, но ничего не вышло, п-перестарался, в тринадцать-то лет. А потом четыре раза все было нормально…       Старк зевнул и с ногами забрался на диван. Локи зевнул в ответ и сделал то же самое. Оба они — и Старк, и диван — по-прежнему двоились в глазах, и отчего-то чудовищно хотелось спать — накопившаяся усталость брала верх. А у Старка, значит, уже тогда была дама сердца…       — Ты ее что… любил? — спросил Локи.       — Необязательно любить все, что трахаешь. Я люблю рождество. Но я не занимаюсь с ним сексом.       Какое еще рождество, хотел было спросить Локи, но испугался, что это прозвучит глупо и подозрительно: наверное, что-то мидгардское, какая разница...       — Какое еще рождество?       — Ну ты и нажрался!— восхитился Старк и внезапно обмяк, сполз по спинке дивана и уронил голову на подушку.       Вот незадача, подумал Локи. Умер, что ли? Прогулялся, называется, по Нью-Йорку. Надо бы послушать, дышит ли. Но глаза уже закрывались, а диван неожиданно превратился в погребальную лодку и куда-то поплыл.       Когда Локи очнулся от сна, в глаза ему бросилась заоконная темень, проколотая бело-желтыми огнями. Кто бы мог подумать, что это мидгардское пойло окажется таким забористым… Потом он увидел на себе асгардский наряд — продырявленный клинком приспешника Малекита, в черной пыли Свартальвхейма, в собственной засохшей крови — и мгновенно пришел в ужас: разумеется, во сне иллюзия рассеялась. Хорошо, что судьба к нему благосклонна и первым проснулся он, а не Старк.       Старк храпел. Если храпит, значит, спит, а если спит, значит, не опасен. Локи снова внутренне содрогнулся — кто знает, что было бы, если бы Старк обнаружил мирно сопящего на его диване бога озорства. Пошатываясь и тупо, сонно моргая, он поднялся на ноги — неохотно, словно удобный диван его разбаловал. Пора было, как выражался лучник Бартон, валить. Локи хотел было накинуть уже привычную иллюзию или хотя бы привести в порядок доспехи, но силы стоило поберечь. Голова трещала так, будто по ней ударили Мьёльниром, причем не раз, во рту пересохло, как в Муспельхейме, а тупая боль в груди и спине вернулась: должно быть, старковское пойло сработало как целебное снадобье, а теперь его действие заканчивалось. Надо будет как следует отлежаться, подумал Локи, и поесть бы не мешало. Не без колебаний он подцепил из коробки свою недоеденную, уже засохшую шаурму и не жуя проглотил.              Но отлежаться и поесть — это в Асгарде. На улице темно, утро еще не наступило, и Тор либо ублажает свою мидгардку, либо утомился и уснул. Один тоже еще не разбил чары, иначе здесь, к полному ошеломлению Старка, давно бы возник отряд эйнхериев в радужном сиянии, а то и сам Всеотец: выследить Локи, спящего и беспомощного, Хеймдаллю не составило бы труда. Значит, возвращаться в Асгард безопасно: если Всеотец весь день предавался скорби и, орошая перину скупыми слезами, забылся сном, это ни у кого не вызовет подозрений.       Но сначала было необходимо сделать так, чтобы о нем здесь забыли. Локи подобрал бутылки, из которых пил сам и, сосредоточившись, спрятал их в пространственный карман (от усилия закружилась голова). Немного подумав, взял со стола нож Старка, взвесил его на ладони. Зеленовато-серебристое сияние сводило с ума. Старк наверняка хватится, не стоит искушать судьбу, твердо решил Локи и отправил нож в компанию к бутылкам, а потом шагнул к стене и осторожно, воровато открыл ту панель, с которой днем возился Старк. Вдруг его невидимый слуга все-таки что-то помнит? Что ж, это всего лишь мидгардская система безопасности. Невелика наука, как сказал бы Тор…