мне тебя обещали

Бледно-голубой свет из окна, холодный, словно в нём кружатся снежинки. Я осторожно отодвигаю штору, смотрю на улицу. Всё кругом серо-бежевое — траву накрыло снегом, голые ветки деревьев плачут сосульками. Кто-то прогнал лето. Ещё утром было плюс тридцать: следы от наручных часов горели натёртым красным, освежающий ветерок заполнял нутро на вдохе. Сейчас — горький зимний день. В подбирающемся закате нет ни намёка на красный. Пейзаж за окном суровый, безжизненный, как в царстве Снежной королевы. Как же так? Или я сошёл с ума, или я снова вижу сон. Заглядываю в календарь телефона: шестнадцатое июня. Тем временем в комнате подморозило уже так сильно, что я чувствую ледяной пол сквозь подошвы кроссовок. Кладу ладонь на батарею. Она липкая, красного цвета, похожа на клубничный леденец. К ней прилипли улитки с панцирями в виде чёрных треугольников. Я зажмуривая глаза, задерживаю дыхание. Что происходит?! Вдруг Влада открывает глаза, пытается что-то сказать хриплым голосом. Бешир смачивает мокрой тряпкой её потрескавшиеся губы. — Всё хорошо. Лёгкая вернулась обратно. — Бешир начинает успокаивать Владу. Услышав последние слова, она внимательно смотрит на меня. — Я тебе ещё не всё сказала. Бешир, выйди, пока не время. У неё лицо в поту, голубая наволочка потемнела пол головой. В этой пробранной холодом комнате Влада лежит в тонкой майке, будто носит в себе лето. За окном рычит разъярённая собака, я откуда-то знаю, что она вырвалась из клетки и во всю глотку заявляет о своём праве быть здесь. Тяжесть происходящего сдавливает мысли, но мне ещё нужно многое узнать Я чувствую слабость, безволие. Внутри ощущение, будто все куда-то ушли и я должен искать людей. Где-то бродим в тумане. Нет, на самом деле все сидят на своих местах. Это только я в тумане и никого не вижу. Только в этом есть какой-то смысл, как будто моё присутствие в этой комнате необходимо. Вдруг из магического пространства я переношусь в заснеженную Вену, куда мы с ней ездили за другой зимой. В нашем городе она была привычная, изученная наизусть. До Нового года осталось пятьдесят четыре часа, мы покупаем на последние деньги билеты, улетаем в город, которому веками шепчут сказки Альпы и Дунай. Никогда не думал, что можно так отчаянно влюбиться в зимний город. Мы снова целуемся в метелях Грабена, свисающие с неба люстры раскачиваются в морозном вихре, полицейские призывают встревоженных прохожий покинуть главную площадь. Ветер, который заглядывает сюда редко, никогда не остаётся незамеченным. Мы прячемся от них — от ветра и полицейских — в улочках меж старинных зданий, я наматываю на её шею шарф из шерсти мериноса, а она смеётся: ей совсем не холодно, когда я её целую. Она хохочет, убегает от меня в сторону кафе, где в воздухе разлила музыка Моцарта, такая же грустная, как кофе, который здесь подают. — Я сегодня проснулась, тебя не было. Знала, что через пару минут ты вернёшься с горячими вишнёвыми пирожками в бумажном пакете. Но мне вдруг стало так тревожно от мысли о том, что всего этого могло бы не быть. А потом я представила, как ты бежишь в сторону отеля, кутаясь в шарф, как быстро купишь на ходу… Мне так нравится знать, что ты обо мне думаешь, даже когда я не с тобой. Это ведь так? — А мне нравится знать, что ты есть. Это невероятно, но ты есть! Запутавшись в бесконечной карте десятков наименований кофе, мы пьём лимонный чай с ежевичным сиропом, за который я был готов отдать полцарства. Но без тебя мне не нужны ни сироп, ни царство. Влада бросает в меня снежок: очнись, вернись сюда. Ловлю его, держу в руке, и он оборачивается кусочком белого картона. — Нет ничего хуже, чем цепляться за призраки прошлого. Так и останешься с пустыми руками. Ну-ка попрощайся, как вежливый мальчик, скажи «до скорого». В конце концов, радуйся тому, что у тебя это было. Я знаю, она права. Да, надо именно так относиться к прошлому. Я делаю что могу, я буду таким. Опускаю голову, разворачиваю комок картона. На нём аккуратно выведено чернилами: «Рыбак не рыбачит в шторм, а ждёт, когда успокоится море». ~ — Когда ты уйдёшь отсюда, слушай тишину. Она тебе необходима. — Слишком много случилось за последние недели. Надо было собраться с мыслями, но, боюсь, ни одна мысль на собрание не придёт. Прямо как в песне: «Мы слишком любим собственные речи и из-за них не слышно никому». — Тишина — лучший друг. Проверенный. Ей от тебя ничего не нужно. Она просто сидит рядом, заряжает покоем. Только не перепутай тишину с молчанием. — Я знаю. Молчание хочет говорить, а тишине это не нужно. — Ты всё прекрасно слышишь, сынок. — Если бы я всё так хорошо слышал, то не задавал бы многих вопросов. — Чтобы справишься с сомнениями, тишина стать абсолютной. Успокой ум, ты скоро сам всё поймёшь. Поэтому ты здесь. — Вы слишком в меня верите. А я такой кретин, что могу выйти отсюда и заново запутаться. — Не волнуйся, истину ты ни с чем не перепутаешь, она бывает только одна. Ты должен обратиться к истине, чтобы спастись от отчаяния. Никто за тебя этого не сделает. — Вы мне помогаете… — Направляю. — Хотите честно? — Говори. — Сейчас меня больше всего подмывает выпасть из реальности. Бросить насиженное место и быстро свалить куда подальше, чтобы никто не узнал, не понял. — Побег — это трусость. Тебе не кажется, что и так слишком далеко убежал? За последние недели ты ко многому пришёл. Посмотри, кем ты был с самого начала и как много всего с тех пор изменилось в тебе. Ты снова слышишь. — Я так устал искать всё заново. — Потерпи, мало осталось. То основное, что нужно было собрать, уже с тобой. Ещё несколько шагов. Нужно вернуться к настоящему и снова встречать солнце. Здесь тебе больше задерживаться нельзя — скоро будет снежная буря. Уходи, пока открыть путь. Бешир тебя проводит. — А как же вы, Влада? Вам нужно лечиться. Ужасный кашель… — За мной Бешир присмотрит. — Да вы не перенесёте бурю! Здесь и без неё колотун… Я один не уйду. — Сынок, здесь моё место. Моё. Соседи часто заходят, Бешир рядом, вода есть. Не нужно требовать многого: затишье перед бурей — это шанс, но куда важнее тишина, наступающая после неё. Она разглаживает морщины времени, сдувает пыль с сердца… Не тревожь меня больше. Я теперь буду, как написано в книге моего мистического писателя, слушать беззвучие, наслаждаться тишиной. — Но вы ещё живёте! — В какой-то степени… Сынок, вместо того чтобы задавать столько вопросов, выполни одну просьбу. — Какую? — Покинув этот дом, не возвращайся обратно. Оглядывайся назад только для того, чтобы оценить пройденный путь. Ты сможешь, я знаю. — Смогу. — В это я поверила, когда увидела тебя здесь. Другой так и крутится бы в колесе времени, возвращаясь туда, откуда пришёл. Знаешь, что самое страшное в жизни? Отпустить руки. Это легче всего. Разве трудно, сидя на дне колодца, посмотреть вверх и сказать, что спасение нет? Проще простого! Куда сложнее карабкаться вверх, срываться и пробовать снова, сантиметр за сантиметром. Не потеряй то, что нашёл с таким трудом. — Но что я нашёл? — Больше я не буду тебе ничего говорить. Ты сам увидишь, ты сам подойдёшь и протянешь руку человеку, нуждающемуся в спасении. Спасая другого, спасаешь себя. — Пусть хоть на этот раз у меня получиться. — Тебе пора. Бешир, проводи нашего гостя. — Но я всё равно вернусь, как бы вы ни противились. Позвольте мне самому выбирать свой путь. — Решай сам, сынок. Что будешь делать завтра? — Не знаю. Буду жить. — Вот это то, что я хотела услышать. Теперь кошмары закончились. Бешир проявляется в воздухе перед кроватью и кивает мне как старый знакомый. Я забыл дорогу обратно. Детали выветрились из головы. Я уже сомневаюсь, выглядело ли всё так, как я это видел. Не плод ли моего воспалённого воображения эта странная встреча? Если это был сон, его реальность не была хуже любой другой. Что, если вся моя реальность — это сон?.. Стоило мне выйти из мрачного подъезда, как вернулось лето. И потом тонкий мальчик всё ещё идёт рядом со мной лёгкой походкой. Летит вприпрыжку. Он ступает абсолютно беззвучно, хотя я вижу, как галька под его зелёными ботинками разлетается в стороны. Превращается в прозрачные кварцевые самоцветы, после каждого шага обставляющие круглые пятна на земле. Бешир. Странное имя. Пока я был в холодной квартире, он молча сидел на подоконнике, щёлкал пальцами, и небо за окном меняло цвета. С красно-лилового на серо- коричневый. Временами он подходил к Влада, подносил ей воду. Когда я заговаривал о Лёгкой, он выглядел взволнованным: вскакивал, заглядывал в нагрудный карман своего старого пальто и, как будто убедившись в наличии там чего-то важного, успокаивался, возвращался на место. В стенах квартиры сорок три чудеса казались обычным явлением. Влада настояла на том, чтобы её сосед фавн проводил меня: — Бешир должен пойти с тобой, сынок. Он поможет тебе добраться до начала и вернуться обратно. Не пытайся запомнить донору — пустое, это тебе не пригодиться. Такой шанс даётся один раз. Сейчас, покидая магический дом, я встревожен и собран одновременно. Будто мне предстоит операция по удалению немаленький части жизни, которая ещё недавно была жизненно важной. Тревога вполне объяснима — я отпускаю прошлое, ничего не получая взамен. Что-то вдруг уходит на покой, что-то, что делало меня мной. И я чувствую себя медузой, меняющей форму и расплывающейся в бескрайнем океане. Оглядываюсь, пятиэтажки уже не видно, исчезла за зарослями высоких тополей. Бешир убежал чуть вперёд. Что-то напевает себе под нос. Прислушиваюсь: «Время тень, без дней, без лет. Оно так прекрасно совсем не напрасно». Догоняю парня: — Ты теперь возвращайся. Я сам дойду. — он замирает, поднимает на меня огромные глаза, молча протягивает кусочек белого картона размером с фотографию. — Что это такое, Бешир? — А вот увидишь. «Может, он ненормальный?» — думаю я с тоской. Он вообще-то не похож на обычного парня. Брови — два горизонтальных мазка чёрной краской. В лукавых глазах добродушно сдерживаемая удаль. Ресницы чёрные, как трава выгоревшего поля. Тонкие бледно-розовые губы и выпирающий подбородок. В Бешире есть сказка; он не отсюда — из какой-то мифической долины героев, где тучи в гневе опрокидывают с небес белых птиц. — Ты-то хоть можешь говорить без загадок? Лучше скажи, что нужно Владе, завтра привезу. — Она ни в чём не нуждается. — Послушай, да она очень больна! Ей к врачу надо! — Нас всё равно скоро здесь не будет. Уезжаем. Я злюсь, готов съездить фавну по лицу. Самоуверенный болван! Но что-то останавливает меня — чувство, что он не врёт и не издевается. Кажется, он говорит правду, какую-то нереальную правду, почти непостижимую. Я наконец беру из его руки картонку, смотрю на свет — ничего. Тем временем Бешир исчезает где-то в кустах — только слышны отголоски его песенки: «…без дней, без лет… совсем не напрасно». Как я оказался на заброшенном пустыре? Рядом магистраль, и больше вокруг на километры ничего нет. Никакого дома, ни мусорных баков, как будто я шагнул в другое измерение. Вспоминаю о картонке — она превратилась в фотографию. Её фотографию. Самого главного человека в моей жизни. Бешир же сказал «увидишь». Значит, она тоже связана с этими людьми, с этой квартирой. В голове крутиться «совсем не напрасно». В «Волшебнике изумрудного города» каждый получит необходимое — кто ум, кто сердце, кто храбрость. Мне так хочется получить знание. Такое кристально чистое знание, когда уже не сомневаешься. Когда твоя уверенность в правильности сделанного выбора выбита в сердце, как клише на запястье.