мне тебя обещали

В круговороте мыслей так и не сомкнул глаз. Просидел в гостиной под лунным светом. Думал о том сне, силясь понять, в чём его смысл, почему он постоянно в моём подсознании, будто подталкивает к чему-то важному. Вопросы за вопросами и полное отсутствие ответов. Вырывает меня из непрекращающихся размышлений шорох за входной дверью. Кто-то отпирает её ключами. Я не сразу понимаю, кому я понадобится так, чтобы являться незваным, да ещё и со своими ключами, без стука? Выбираюсь из кресла, направляясь в прихожую. Чёрт, а за окном самый разгар дня, значит, уже пятница, значит, вот-вот придёт Рыжая. Точнее, уже пришла. Худосочная и угловатая, она заходит тихо, с опущенной головой, кладёт сумку у двери, снимает обувь. Старые брюки, потрёпанная футболка, лицо бледное. Зато блестящие оранжевые волосы. Увидев меня, вздрагивает, как от приведения, прижимается к стене — Ой, простите... Вы дома? — Краснеет, вытирает маленькой ручкой пот со лба. Я же почти голый. В одних трусах. Совсем рехнулся, выпал из реальности. —Проходи-проходи. — Пропускаю её вперёд, а сам ухожу. Прячусь в комнате, одеваюсь, шарю по поверхностям в поисках сигарет. Где же они? Новая пачка была на столе, но как здесь что-то найти? Давно не видел Рыжую. Почему-то именно сегодня заметил её изящество, совершенно детскую робость, добрые глаза цвета поджаренного миндаля. Второй год она работает у меня, а я даже не знаю, как она живёт. Ни разу не интересовался, как у неё дела, не делал подарков к праздникам, даже имя её забыл. Рыжая и всё. Так нас часто просят о чём-то, а мы, поглощённые своими неурядицами, не сразу вникаем в то, чего от нас хотят. А когда наконец понимаем, то ответ уже не требуется, просто от нас уже давно ничего не ждут. В детстве мне часто приходилось вешать бельё: я всегда старался нанизать на верёвку все прищепки — чтобы оставшиеся не обиделись. Когда же из чуткого ребёнка я превратился в циничную скотину?... Из-за спины неслышно вырисовывается тонкая рука с сигаретной пачкой: — Вы не их ищите? На подоконнике лежали. — Беру сигареты, она сразу исчезает. У неё мелкие шажки и коричневое родимое пятно на правой пятке. Рыжая напоминает маленькую, но сильную гору у реки, у которой есть против воды маленькие, но тяжёлые камни. Не сказав ни слова, она приступает к уборке, а я открываю ноутбук. Я должен отыскать семью той женщины. Иначе не смогу найти что-то важное в себе. Или, быть может, в своём прошлом. Да, прежде чем узнать правду, надо как следует подумать, что с ней делать. Недосказанность иногда бережёт. Но сейчас — другое. Я словно в двух шагах от нового старта. Верю, что скоро всё решиться, и никаких весомых препятствий на пути к этому решению нет. Ни в коем случае нельзя упускать время, пока есть решимость. Обычно она быстро утекает сквозь пальцы, оборачиваясь сомнениями. И мы снова начинаем топить сами себя. ~ Совсем окраина. До ближайшей станции метро ехать сорок минут в переполненном автобусе. Он отходит раз в полчаса. Когда жарко, люди вынужденно задыхаются в железной коробке, дожидаясь времени отъезда. Если выйдешь на минутку, место моментально займут. Поэтому, пока автобус не двинется и не потянет из окон, нужно находится внутри — тяжело дышать, обливаясь потом, соприкасаться с липкими телами. Заброшенный двор. Цветущие сорняки, ржавая железная беседка, в ней играют потрёпанными куклами девочки. Вонь от переполненных мусорных ящиков, примыкающих к пятиэтажке кирпичного цвета. Захожу в подъезд. Двери квартир открыты, на лестничных клетках кипит жизнь. Сушится бельё, расставлены столы, на них — тарелки с остатками еды, сонные кошки, пожелтевшие газеты и детские игрушки. Много шума, ещё больше застоялого запаха, мало света. На лестнице первого этажа сидит девица лет пятнадцати. Сутулая, бледная, с роскошными волосами тёмно-сливового цвета. Блестят. Они будто чужие, краденые, не соответствуют общей картинке, выбиваются из окружающей бедности. Играет с зажигалкой. Как только вспыхивает пламя, задувает его. Потом снова нажимает на кнопку, удивляется огню и моментально избавляется от него — Подскажи, где здесь квартира сорок три? Она поднимает на меня безразличный взгляд. — Вы бабу Владу ищите? Третий этаж, слева. Поднимаюсь, обходя коробки с пустыми банками, тазики с бельём, кривоногие табуретки. Белая дверь, на ней ручкой мелко написано «43». Краска потрескалась, жирные следы от рук. Стучу дважды. Тишина. Дверь, оказывается, не заперта. Заглядываю: — Кто-нибудь есть? Тишина. Тёмная маленькая прихожая, ведущая в комнату. С правой стороны — маленькая кухня и дверь, кажется туалет. В этой квартире словно нет жизни, хотя, видно, когда-то она была. Сложённая коляска без колёс под вешалкой, чуть дальше коробка из фанеры, в ней пыльные мягкие игрушки, пара штук выцветших ползунков. На столике рядом несуразный кусок зеркала, под ним коробки с таблетками. — Бушир, это ты? Дай мне воды. — слышится голос из комнаты. Голос пожилой, измученной женщины. Я захожу в комнату, откуда донёсся голос. Темно, шторы плотные, практически не пропускают дневного света. Хорошо, что входную дверь оставил открытой, хоть какое-то освещение. Увидев меня, хозяйка нисколько не удивилась. Она лежит на раскладном диване, накрытая до груди одеялом, точнее, тонким ковром с проплешинами. Рядом с ней две табуретки, на одной — пластмассовая бутылка с водой и пакет с таблетками, другая — пустая. С минуту осматривает меня бездумным взглядом, после чего отворачивается к стене, на которой приклеена чуть размытая фотография. Той самой женщины с младенцем. — Присаживайтесь. — пробормотала женщина. Влада не так уж стара. У неё мало морщин, волосы не совсем седые, руки чистые, почти гладкие. Но у неё старые глаза. Да, глаза затухают. Когда реальность смывает последние капли надежды и больше ничего не оставляет впереди. — Я ждала тебя, — вдруг раздаётся у стены глухой голос. — Знала, что придёшь... Во сне видела... Остальных дел у меня здесь не осталось, только тебя ждала. Я наливаю ей воды, подношу ко рту. С трудом приподнимается, делает глоток и снова откидывается на подушку. Нет сил. — Влада... Почему она так поступила? — я не жду, сразу проступаю к разговору. — Время из неё вытекло, сынок, время. — А разве им нельзя заполниться заново? — Заново... Это больше обман, который обязательно закончится, как сон. Да и не все могут такое пережить — рубежи. Вот она, Лёгкая, не раз пыталась обмануться. Поэтому... да... — Вы что-нибудь ели? Я принесу вас еды. — не могу больше смотреть, как она выдавливает последние силы. — Не суетись, сынок. Мне ничего не нужно. Моё время на исходе. Были мы с ней как две нити сплетённые, две ниточки в одном узелке. Если одну перерезать, другая сама истончается да обрывается. Где-то на кухне раздаётся слабый треск, похоже, радиоприёмника, а потом начинается тихая музыка. Незнакомая печальная песня. «Я бы не хотел быть в другом месте, кроме этого», — выводит голос. Влада автоматически поправляет подушку, я смотрю на неё исподлобья, и мне становится страшно от мысли, что моё время может закончиться без предупреждения. Мне-то хочется напоследок подышать свежим осенним ветром... Не слишком ли романтическое желание для такой скотины, как я? — Почему вы назвали её Лёгкой? — нарушаю эту тишину первый. — Её так называл отец. Налей-ка мне ещё воды, сынок. Столько ты всего спрашиваешь... А главное-то забыл. Для чего ты здесь? — Сам не знаю. — Узнаешь. — Скажите... — Сказала же, узнаешь. — Что же вы загадками разговариваете? Влада вдруг заходится грубым, лающим кашлем, потом закрывает глаза. — Новое не может появится из ничего. Рушится один мир, возникает другой. Для кого конец, для кого начало. И тут в комнату вошёл ужасно тонкий парнишка с шаловливым выражением на физиономии, похожий на фавна. Судя по всему, Бешир.