мне тебя обещали

Луна в иллюминаторе — как желток в синей миске. Я лечу с грустью утраты внутри, но в ней больше светлых оттенков. Было много хорошего. Для меня, для нас. И это хорошее не перевешивает своего рода итог — потерю. Мы с Водопад каждое лето, распрощавшись с сессией, ездили на её родину. Там нас ждал большой дом, а в нём тётя Эльза и дядя Гурам, её муж-грузин. Почти сказочные персонажи со сказочной любовью друг к другу. Потом любовь прошла, дядя Гурам вернулся в Мегрелию, Западную Грузию, откуда когда-то уехал в Россию на учёбу. Тёте Эльзе остались воспоминания, дочь и рецепт отменных хачапури по-мегрельски. Она их готовила к нашему приезду, и мы почти не ощущали отсутствия большого грузина, словно свежеприготовленные хачапури исходили паром от тепла его кавказского сердца. Обычно мегрелы тесто для хачапури месят из муки, воды и соли. Тётя Эльза любила дрожжевое — с молоком, яйцами. Так вкуснее получалось. Тесто следовало обмять четыре раза за три часа, иначе хачапури выходят твёрдые. Дядя Гурам научил её выбирать сулугуни. «Когда нажимаешь на кусок, жидкость из него должна выделяться прозрачная. Если мутная, белого цвета, то сулугуни залежавшийся». Мы съедали хачапури и, выкурив по сигарете, бежали на природу, в пространство. За зиму уставали от многоэтажных лабиринтов большого города. Водопад убегала с Фредиком к пруду, я гулял между верёвками развешанного белья. Для меня это был непостижимо чистый лес. Первые месяцы без неё я пробыл здесь. Водопад привезла меня сюда буквально насильно, да и не было мочи сопротивляться. Я существовал тогда в каком-то облачном измерении. Включался, отключался с мыслью «больше ничего нет». Полная безъязыкость, литое молчание внутри, снаружи. Отчаяние без единого просвета. Не было алкоголя, слёз. Ничего не было. Пустота. Многоточия. В они — предвестники последней точки. И вдруг появилась Водопад. Снесла мощным потоком угрозу окончательного разложения. Она доверила меня тёте Эльзе, обняла и уехала. «Мам, дай ему время». Я влился в нечто неосязаемое. Была тёплая очень с уютными закатами, муторошной рябью невысказанных чувств. Запах вечера, ударяющий в нос, когда я выходил на веранду. До поздней ночи мы с тётей Эльзой сидели в тишине за маленьким деревянным столом, она неспешно загружала в чайник фруктовый ройбуш, каркаде и лакричник, заливала кипятком, засекала семь минут. Потом мы пили этот настой из кружек с потрескавшейся золотистой каймой, учились улыбаться пасмурному небу через печаль. Тётя Эльза лечила молчанием. Таким наполненным молчанием, когда суть не в словах, а в присутствии рядом. — Многоточие — это ведь приближающийся конец? — интересовался я. — Совсем нет, сынок. — Но в нём большая доля сомнений… — Неопределённости. А даже в самой туманной неопределённости есть надежда. Я не такая уж большая оптимистка, но я верю в то, что люди сильнее обстоятельств. Полночи после этого разговора я не спал. Искал её в воспоминаниях, прислушиваясь к абсолютной тишине за окном. Я думал, смогу ли дальше жить наедине с утраченным, не ища своего отражения в других глазах? Смогу ли я вынести самого себя, развернуть в себе продолжение? А днём мы вместе нарезали немытые яблоки для вина, дышали бризом прохладного моря, который заигрывал на столе с яблочными косточками. «Тщательно вырезай сердцевину, иначе вино будет горчить. Нам ещё гвоздику надо перебрать, подсушить. Яблочное вино без неё — как компот без сахара». В перерывах тётя Эльза зачитывала мне афоризмы Жюля Ренара, научившего её улыбаться несправедливым законам жизни. «Если бы строили дом счастья, самую большую комнату пришлось бы отвести под зал ожидания… Когда-то благодаря этим словам я закрыла двери, которые долго держала открытыми. Глупой была, растрачивала себя в ожидании того, кто никогда не пришёл бы. Женщин хлебом не корми, а дай поиграть в романтическую героиню. Нельзя дорожить чем-то и думать, что оно не изменится. У всего есть свой срок годности. Да и, в конце концов, нет ничего честнее одиночества». Я вернулся в город другим. Не прошло ещё полного исцеления, не отпустил всё и сразу, не подал заявку на новую жизнь. Мне не стало хорошо, но точно полегчало. Я возвращался туда, году потерял её, с осознанием, что пора учиться жить дальше. Без того, что было и чего больше не будет. Не знаю, получается ли у меня, но порой кажется, что вся моя дневная активность не имеет ровным счётом никакого смысла. Все действия не привязаны к причинам и результатам. Ибо «почему» и «зачем» бессмысленны.