мне тебя обещали

Наверно, я таким родился. Хотел бы быть ребёнком, но как-то не получалось. Приходили новые и новые обстоятельства, и приходилось доказывать, что я сумею их победить. Доказывать себе и своей никудышной семье. Всегда легче не пробовать, чем прилагать усилия, а тот, кто сам неудачник, и других хочет видеть неудачниками. Я же шёл напролом — для меня не было никаких репетиций, всё писалось начисто и прямо сейчас. Если скажу, не жалею, что беззаботного детства не было, выйдет враньё и цинизм. Конечно, были мгновения, которые растягиваются в целую пору. Но это просто лечебный самообман. Само собой, мне хотелось, чтобы мой отец был героем. Тем, кто не отмахнётся, когда я погряз в проблемах, а крепко, по-мужски, обнимет за плечи, честно скажет: «Это плохо, сынок, но я с тобой». Но так не произошло ни разу. А теперь уже и не нужно. Ждать помощи — как брать взаймы. Самому делать проще. Маленький, я никогда нигде не забывал свои игрушки, не разбирал розетку, не засыпал в обнимку с родителями, когда пугают ночные призраки. У меня не было любимой сказки перед сном, любимой книжки, любимого папы. Всё как-то мимо. Но и никакого чувства ущербности не было, только сожаление. Всё сам купил себе. Поздно, но купил. Даже машинки, так похожие на настоящие. И настоящую машину тоже. Ничего никому не доказывая. Самое светлое в моей жизни началось, когда появилась она. Мы засыпали в тени высокого эвкалипта, и в этот миг прежнее одиночество казалось вполне оправданным — стоило так долго мечтать о ней, чтобы спустя годы её встретить. Даже нелюдимый ветер казался только шалостью непогоды, а не колкими нападками былых тревог. Я готов был горстями вычерпать наше море, излить его к белоснежным ногам твоим. Но никакая поэзия не заменит поступков. Тебе было важнее, что я делал изо дня в день. Да, мы спорили, расходились, я обвинял тебя в собственных упущениях, потом понимал подлость своих действий, просил прощения. И ты, возвышаясь вершиной над мужскими провалами, прощала, избегая банального «да всё хорошо, забудем». — Я люблю, когда ты говоришь со мной, мне нравится то, что ты не всегда одобряешь мои поступки, и твоя резковатая оценка всего, что я делаю, и твою аккуратную нежность… Я не знаю как, но я сделаю всё для тебя, — вот как ты отвечала. От такого признания, не подчиняющегося какой-то хитрой женской политике, мне становилось стыдно. Я больше не смел сказать никаких слов, чтобы заживо не сгореть в них. Клал голову на твои колени, ты перебирала мои волосы, а потом спрашивала что-нибудь совершенно житейское: «Ты что сегодня ел? Пойдём, я что-нибудь приготовлю». Мужчины тянутся к женщинам за утешением или спасением. Ты меня спасла. Нашёл в тебе семью. Сейчас скажу благодарность: жизнь двоих гораздо счастливее, когда желание понимать важнее, чем быть понятым; когда желание сделать приятное не таит в себе планы получить что-то взамен, даже благодарность. Когда любовь не меняется даже на любовь, а только дарится. Вот только теперь я не знаю, кому молиться, у кого искать счастье, которому я научился, к которому приучился. Я как потерянный пёс, у которого была семья, и вера, и желание отдавать любовь, но всё внезапно исчезло. Крыша над головой осталась, еду добывать ещё удаётся. Но нет больше прикосновений своего человека — ничем не заменимых, самых желанных. От этой пустоты начинаешь уменьшаться, заканчиваться, хотя ещё бегаешь и вглядываешься. Живёшь. Вдруг всё вернётся. Вдруг. И тогда всё пережитое покажется обычным страшным сном. Стоило лишь проснуться, и всё исчезло. А ты, дурак, испереживался, хвост повесил.