мне тебя обещали

Мы вместе купили эту квартиру, вместе начали обставлять, здесь «всё наше». Но всё равно в этих стенах горчичного цвета не так холодно без тебя, как вне их. Ты ведь всё ещё здесь. На этом подоконнике ты любила сидеть, подобрав ноги, и, если даже там были печальные октябрьские сумерки, всё равно улыбалась. «Никогда не разлюблю осень, никогда». Ты же обещала мне это никогда! В этой маленькой комнатке с большим окном мы планировали сделать детскую. Она ни для чего другого не подходила — слишком узкая для спальни и слишком личная для гостиной. Ты могла сидеть здесь часами. Читать потрёпанный томик с рассказами о кубинском зное или рассуждать о материнстве так, будто вырастила уже троих детей. Ты хотела мальчика, мне было всё равно, лишь бы от тебя. — Сначала я влюбилась в саму мысль о нём, затем в две полоски теста, тело с ручками и ножками, а потом и пухлощёкого человечка, сующего себе ноги в рот. Чувства к нему быстро меняются. В первый год кажется: ну нельзя любить. Потом эта любовь расширяется, углубляется, умножается в каких-то совершенно невероятных измерениях. И каждый новый день становится очередным шажком на длинном пути. Теперь мама уже спутник, рука на руке, а не просто кров и питание, — это были твои рассуждения. Я удивлялся, возмущался, пытал, откуда у тебя такие глубокие познания. Признаюсь, ревновал — хотелось, чтобы всё, что было до меня и будет вместе со мной, проходило через меня. Я хотел тебя себе, всю целиком. В любви есть светлая и тихая ревность, растущая из желания принадлежать ко всем временам года твоей половинки. Это как сжать в кулаке тёплый никому не принадлежащий прибрежный песок, но чувствовать, как он высыпается именно из твоей руки. — Будто я пережила уже это в прошлом, в прошлой жизни… Не смейся! Такое бывает, я читала в Интернете… И вообще, кажется, я и тебя знаю миллиарды лет. Ты веришь, что такое бывает? — вопросы отпадали сами собой, и мы целовались так, будто во всей вселенной нет ничего важнее. Я не могу простить себе случившегося. Я сам потерял тебя и того малыша, которого ты унесла с собой туда, куда не добраться, не утратив жизни. А может, того места, где вы должны сейчас находиться, вовсе нет? Что, если это ещё одна иллюзия человечества? Мне холодно и страшно от слова «никогда». Ты думала парадоксально. Твои мысли были прекрасны даже в ответ на какие-то повседневные несуразности. Твои наушники постоянно запутывались, и ты по-детски хмурилась, пытаясь их разделить. Уже вот-вот ты отбросишь их в приступе раздражения, неожиданно рассмеёшься, беззащитно поясняя: «Они запутываются не для того, чтобы позлить меня. Просто левый наушник любит правый. Они обнимаются. Это любовь». В твоих наушниках музыку сейчас слушаю я. Первая песня всегда «Every time i close my eyes i see your face». Закрываю глаза, вижу твоё лицо. И почти слышу твой голос. Теперь эти стены окончательно принадлежат нам. Или мне? В руках документы, за окном шумят шины редких автомобилей уходящего понедельника. Опять зарядили дожди. Когда тебя не стало здесь, в этом мире, Клюква посоветовала мне съехать отсюда. — Хватит мучать себя, здесь всё напоминает о ней. Ты погибнешь под этим, слышишь, погибнешь! Отпусти её. Ты разве не понимаешь, что своими терзаниями изводишь их? Отпустить не значит забыть! — я не съехал. Да, я привожу сюда девушек, которых не люблю. И я отчаиваюсь здесь, задумываясь о смерти. Но всё это не имеет значения. Это уже другая жизнь другого человека. Все связи с прошлым остались внутри, заперты в ядре сердца, как смерть Кащея. Ничем не запачканные, ничем не развеянные. Каждый в той или иной мере торгуется со временем, каждый нацелен выиграть, зачастую во имя самых примитивных целей. Всё война, внутри каждого война, вокруг меня война. А в войну всё самое ценное относят в укрытие.