мне тебя обещали

Кондиционер в машине выдохся, раскалённое железо — и ты в нём. Странно, но я уже не ощущаю здешней жары, хотя снаружи вот-вот расплавлюсь. Полтора часа в дороге, под мышками и между ноги почти море, из открытых окон — знойное марево. Соскучился по этому пеклу. Оно же из детства, когда я бегал босиком по горячему песку, вытирал заляпанные тутовником руки о белую безрукавку и боялся ходить в туалет, где вместо унитаза была глубокая дыра, из-за угрозы появления ужей. Ужи частенько наведывались в тётин дом, речка была совсем рядом. Переползали неширокую дорогу, и всё. — Они приходят, чтобы проследить, не много ли вы съели арахисовый батончиков, — так тётя объясняла появление ужей. С тех пор я не ем шоколад, не посещаю террариумы. В детстве для счастья было достаточно одного мороженого. Бензин на исходе. Въезжаю на заправку. — Полный бак? — Да, пожалуйста. Я иду к кассе, она в центре магазина. Душное помещение, вентилятор на потолке, утомлённый кот на подоконнике и грузный мужик за кассой. Беру из морозильной камеры два лимонада, бутылку обычной воды и арахисовый батончик. Дань воспоминаниям. — Какими судьбами в наших кроях? — обычный для этих краёв любезный расспрос. — Приехал отпустить прошлое, — разглядывая кота, я сам не заметил, как сказал то, что редко говорю. Мужик заметно удивился такому личному ответу, даже привстал со стула, похлопал меня по плечу, перегнувшись через прилавок. — Если прошлое не отпускает, то оно ещё не прошло! — сам рассмеялся своей остроте и высыпал сдачу на тарелку. Горькие слова, но правдивые. — Оставьте, — говорю я, — И батончик оставьте себе, мне что-то совсем сладкого не хочется… Всего доброго. Отъезжая с заправки, пристально смотрю в зеркало заднего вида. Запоминаю картинки. Включаю радио, из колонок льётся «Falling into you» Дион. Я покидаю этот город с одним-единственным сожалением: я не успел привезти её сюда. Когда женщина решает отдаться мужчине, то она непременно хочет познать его истоки. Отдаться — это не единичное физическое действие, это процесс, прорастание в то, что становится самым родным. Женщине оно необходимо: знать, каким был его день до теперь уже их дня. Это для мужчины постыдно, обнимая женщину, заглядывать туда, где живут события и люди, раньше бывшие для неё настоящими. Она хотела понять меня вчерашнего, когда мы ещё только шли друг к другу. Понять для неё было тем, что нельзя спрашивать, но можно узнать, увидев или притронувшись. Находясь в сегодняшнем дне, она не вычёркивала всё тягостное из вчерашнего дня. В этом тягостном зачастую скрыт ответ. Я еду спокойно, без спешки, смотрю только вперёд, не желая замечать ничего вокруг. Голова переполнена воспоминаниями двухгодичной давности. Как её не стало. Как потом не стало той женщины с ребёнком. Здесь, вдалеке от эпицентров этих происшествий, всё кажется ещё более несправедливым. Даже быть лицом к лицу со случившимся не так болезненно, как попытаться убежать от него. По мере того как я приближаюсь к мегаполису, я снова возвращаюсь к мысли, что проще не любить, не хотеть, не знать — не быть самим собой, быть кем-то другим. Пусть унижают другого, пусть бьют и жгут заживо его, но не тебя, ибо тебя просто нет. Есть некто другой, склеенный из боли утраченного и попыток жить заново. Опустошённый и чего-то ждущий. — Клюква, скажи, ждать-то стоит? — Стоит. Главное, в процессе ожидания не утрачивать чувства меры. Чем дольше ты ждёшь, тем больше вероятность, что ты ждёшь не там. — И нет этому никого оправдания? — Почему же, есть! Иногда просто нужно больше времени. Нужно твёрдое знать, чего ты хочешь, и не отказываться от действий. Но если изменишь себе, откажешься от ожидания, то упустишь самое главное, самое нужное. В без него ни ждать не стоит, ни жить вообще.