Молитва, что приведёт тебя ко мне

В детстве она боялась опустить руку в карман и нащупать там вместо дорогой сердцу безделушки — одну лишь пустоту, от которой начинало невыносимо колоть где-то под рёбрами. Спустя годы этот страх трансформировался в почти что панический ужас перед обращением внутрь себя: Лоусе знала, что не обнаружит там ничего, кроме вороха пепла да осколок зеркал, разбитых в те мучительные ночи, когда из отражения на неё взирали чернильные глаза демона. Что страшнее: возможно, он пожал бы её протянутую руку в ответ, и рукопожатие это могло оказаться смертельным. Всё это закончилось. Внутри её души — лишь божественный свет, столь ослепительный, что ни одно живое существо более не посмеет приблизиться ближе дозволенного. Это греет так, как может греть только человека, долгие годы подвергавшегося нарушению всех границ (не)дозволенного, самыми омерзительными способами из ныне существующих. Она прикрывает глаза, лёгким взмахом руки отгоняя непрошенные видения прошлого. Они послушно отступают, не смея ослушаться воли Божественной. — Так-так. Посмотрите же на неё… Лоусе резко оборачивается, и полы тёмно-синего плаща, расшитого остроконечными звёздами, совершают оборот вокруг её ног, в кои-то веке облачённых в лёгкие туфли на плоской подошве. В волосах её поблёскивает хрустальный, почти неприметный венец, отбрасывающий блики яркого солнца на щёки, усеянные бледными веснушками. Они оба замирают, ошарашенно глядя друг на друга, изучая жадно, словно впервые. Впервые. Это было, кажется, так давно! В трюме рабовладельческого судна, в атмосфере тягостной потерянности, одиночества, тоски: у Лоусе — по свободной жизни, танцам и одиночеству у себя в голове; у Фейна — по миру, в котором он жил, казалось бы, ещё вчера… но стоило могильной крышке разрушиться за истечением срока наказания, как взору предстала совершенно чуждая цивилизация, живущая безумными законами и эмоциями. Сейчас он, в какой-то степени, снова стал самим собой, пусть и оставшись единственным в своём роде. На Лоусе смотреть тот Фейн, из их встреч в пределах его воспоминаний. Из настоящей плоти и крови — это стоило немалых усилий, но Божественная она или нет, в конце концов? Только вот душевную боль его даже она, кажется, унять не сможет — ни сейчас, ни когда-либо ещё. На Фейна смотрит Лоусе, и уловить изменения в ней… нелегко. Она кажется такой знакомой, родной, однако глаза её — совсем иные. Мудрые, серьёзные, несмотря на игривую улыбку. Вместе с Божественностью, как что-то осязаемое и тяжёлое, на её плечи упала не описываемая словами ответственность, и это чувствовалось всё явственнее по мере того, как между ними шаг за шагом сокращалось расстояние. Девушка вытягивает руку, осторожно касаясь самыми кончиками пальцев его груди, будто бы боясь, что он растворится от одного лишь касания. — Бьётся, — с улыбкой резюмирует она, наконец прижимая ладонь полностью. Фейн одет в тёмно-синюю рубашку, подогнанную к талии широким поясом, и Лоусе не может не думать о том, как сильно она ему идёт. — А твоё? — спрашивает он бархатно, тепло, и тоже опускает ладонь под её грудь, на ребро, вынуждая вдохнуть воздух чуть шумнее, чем хотелось бы. — Слишком быстро. Божественная Лоусе, что ускоряет твоё сердцебиение? Надеюсь, не вино? Он лукаво щурится, и девушка фыркает, уперев руки в бока. — Как грозно! — хмыкает Фейн, наконец вовлекая её в объятия, и Лоусе с удовольствием пристраивает подбородок на его плече, прикрыв глаза. Он вынужден закрыть их тоже — свечение, струящееся по её силуэту, слишком непривычно. В груди ёкает очередным напоминанием: в этой прекрасной смертной оболочке — огромная сила, когда-то частично принадлежащая его народу. Сила, которая была способна остановить их, в жажде мести врывающихся в этот мир в виде омерзительных чудовищ… Однако он сам отдал ей Божественность. Всю — до единой капли, хотя Лоусе, вероятно, не стала бы сражаться за неё с ним. — Фейн? — она слегка отстраняется, взглянув на него серьёзно, и колдун качает головой, задумчиво накручивая локон её волос на окольцованный палец. — Просто думаю о том, что моя Молитва отныне затеряется среди миллиона других. Привилегия потеряна. Лоусе по-доброму закатывает глаза, неспешно проводя пальцем по линии пуговиц его рубашки. — Для неё в моём сердце всегда будет отдельное место, — заверяет она, понизив голос, и Фейн не сдерживается, ткнувшись в её висок поцелуем и тихо рассмеявшись: — Только лишь в сердце, Божественная Лоусе? Она не слабо тычет ему в рёбра, и Вечный дёргается, ещё не привыкнув ко всем этим осязаемым ощущениям. Лоусе уводит его ближе к борту корабля, опираясь о него локтями, и морской бриз путает рыжие волосы, словно напрашиваясь на то, чтобы Фейн осторожно завёл несколько прядей ей за ухо. — Планы остались прежними? Выдры и всё такое? — с усмешкой спрашивает Лоусе, вдоволь насмотревшись на волны, сверкающие в свете ослепительного солнца — кажется, оно торжествует вместе со всем Ривеллоном, чествуя новую Божественную своим теплом. Фейн лениво пожимает плечами, водя пальцами по рубцам на шее девушки и едва сдерживаясь, чтобы не припасть к ним губами в очень, очень долгом поцелуе — на палубу как раз выходят несколько паладинов, патрулирующих корабль. — Крайне точное описание. Выдры и всё такое, — колдун не сдерживает улыбки, жмуря глаза от ярких лучей, освещающих его необычную кожу. Греющих её. К этому определённо придётся привыкать довольно долго. — Я уже начал свои наблюдения: леса Аркса пользуются популярностью у большого количества живности. Взять, например, енотов… Их тяга к чистоте просто умилительна! Лоусе, улыбаясь от звучания его оживлённых интонаций, гладит Фейна по щеке, и ладонь её… Божественна. Кажется, этот эпитет отныне попросту неотделим от неё ни на секунду. Касание приносит удовольствие на грани с неестественным благоговением, разгорающемся в нём на уровне инстинктов, и это… пугает? Теперь, когда Фейну куда сложнее скрывать свои эмоции, это не ускользает от Лоусе: она видит перемену в потемневших глазах колдуна. — Что ты чувствуешь? — спрашивает она и смотрит так, словно он очутился на исповеди. Фейн сглатывает. — Ты изменилась. Не подумай, я не имею в виду ничего плохого, просто… Смею предположить, ты теперь больше Божественная, чем просто Лоусе, что бы это ни значило, и твоё касание пробуждает во мне какого-то одержимого паломника, в то время как… — Тебе хочется испытывать то, что обычно ощущают обычные возлюбленные, — завершает девушка, отнимая руку. Она кивает крайне понимающе, вновь создавая лёгкое напоминание о исповеди, и Фейн отводит взгляд к воде. — Мне сложно описать, каково это, — вдруг делится Лоусе, задумчиво прикусывая нижнюю губу. — Кажется, будто ничегошеньки во мне не изменилось. И в то же самое время — изменилось всё. Радужка её глаза на мгновение вспыхивает бирюзовым свечением — цветом Истока, теперь переполнявшим её сознание — и медленно затухает, оседая на дно глаз яркими всполохами искр. — Тебе следует быть осторожнее, — тщательно подбирая слова, говорит Фейн, вновь разглядывая её лицо так жадно, словно вынужден отыскать в её чертах что-то чрезвычайно важное и в самые короткие сроки. — В твоих жилах сейчас столько… силы. Прекрасной, заслуженной, но опасной. Представить не могу, как ощущается эта ноша. — Я знаю, — Лоусе мягко улыбается, почёсывая кончик носа пальцем, и это крайне родной жест слегка успокаивает всколыхнувшееся сознание Вечного. Он приободряется, кладя ладонь на её талию, и подаётся вперёд, лихо вскидывая бровь — и где только научился? — Я собираюсь отправиться к Чёрным холмам. Поговаривают, там какая-то особенная разновидность белолицых… наков? Маков? Ох… — он вытягивает из кармана свой не убиваемый, вездесущий блокнот, и Лоусе краем глаза замечает в нём ряд весьма искусных набросков, в том числе — изображающих её персону. — Саков! Точно. — Звучит как то, чем следует заняться прямо сейчас, милый, — девушка плавно обвивает его талию руками, оглаживая спину, и с явным удовольствием вдыхает не поддающийся описанию аромат его новоиспечённого, если можно так выразиться, тела. Среди него также выделяется ещё один новый для неё запах — запах Истока, тянущегося к её собственному, бурлящему внутри неистовым океаном. Фейн вновь замирает, чувствуя то же самое — как его природная магия тянется к её, словно желая отдаться, склониться перед этой Божественной мощью, лишь бы стать её частью. Колдун опускает взгляд, прерываясь на полуслове, и ловит взор Лоусе. Её радужки вновь мигают бирюзовым, притягивая к себе, точно в смертельный водоворот. Склонись, склонись, склонись перед Ней… — Лоусе, — тихо шепчет он, пребывая точно в трансе, и тянется к её губам с трепетом юнца. Она тянется в ответ, впитывая его благоговение, и когда губы их соприкасаются, по телу пробегается разряд, в её случае — сравнимый с экстазом, в его… с до одури сладкой, но болезненной агонией. Первым отшатывается Фейн, судорожно пытаясь проанализировать, на что это было похоже. На что-то очень родное, струящееся из его истоков, из его прошлого, пытающегося воссоединиться со своими частицами, заточенными отныне внутри Лоусе. Этот поцелуй стал похож на самую искреннюю, мощную Молитву, переданную прямиком в уста той, перед которой всё его существо хотело бы распластаться на коленях. Это ощущается крайне странно, противоестественно и в то же время — абсолютно правильно. И всё же… — И всё же ты влюблён в меня, Фейн, — поддразнивает Лоусе, довольно изгибая брови, и вновь окутывает его своим ароматом, стоит ей прижаться к нему ближе, чувственнее. Так близко, что низ живота охватывает огнём, касания языков которого оставляют на коже жгучие мурашки. — Это… приемлемое утверждение. Вообще-то, Фейн уже даже собрал их вещи, прихватив несколько справочников и излюбленный, но подзабытый за ненадобностью походный плащ Лоусе. Фейн берёт девушку за руку, старательно игнорируя свечение её плоти изнутри, и наклоняется, чтобы сказать что-то ещё, но его прерывает топот ног: на палубу быстро поднимаются несколько обеспокоенных паладинов. Лоусе тут же хмурится, выпрямляя спину и быстро обходя колдуна, чтобы выйти им навстречу. Те сперва кланяются, и судя по их глазам, в миг затуманившихся, её Божественный облик одурманивает даже тех, чьи мысли погружены в глубокую тревогу. — Исчадия, — взяв себя в руки, коротко говорит командир, и одного этого слова достаточно, чтобы изменить все планы. Изменить всё. — В самом центре Аркса. Фейн вновь чувствует это несносное давление в груди, всё по той же причине — это его люди… И он навсегда ответственен за то, что их, обезумевших от жажды мести, будут убивать, снова и снова, с особой жестокостью. Иначе убьют они. — Фейн? — Лоусе оборачивается к нему, и он видит — ей правда жаль. — Ты… можешь ехать. Полагаю, тебе незачем участвовать в сражении. Тот медленно кивает. Разум, как и онемевшие кончики пальцев, обволакивает странный, леденящий туман. — Мы скоро увидимся, — обещает Божественная, на мгновение подаваясь ближе и касаясь его ладони — позволить себе большего она сейчас не может. — Помни: Молитва приведёт тебя ко мне, что бы ни случилось. Всегда. И, выдержав его потускневший взгляд, она быстро уходит вместе с паладинами, не позволяя себя оборачиваться. Сердце — лучше уж было бы без него — стягивает силками колючей, едкой тоски. Но тоскует ли он по своей возлюбленной или по своему… Божеству?