Field of saxifrages

      Эмили Колдуин — мудрая императрица. Лучшая из тех, кто когда-либо встречался Чужому.       Он видел, как правители прошлого строили города на костях рабов. Он помнил, как ненависть, подогреваемая лидерами каждого из островов, столетиями горела внутри человеческих душ и в конце концов выливалась за края, стирая с лица земли целые народы. Он знал, что рано или поздно, но Островная империя рухнет, как карточный домик, и неважно будет, что станет причиной краха: чума, амбиции чиновников или убийство монарха. А может, всё сразу.       Но империя выстояла, выдержала удар. Маленькая девочка, сидевшая в императорском кресле, тогда не могла даже достать ногами до пола, но через несколько лет именно она смогла вернуть империи былой блеск, удержать её от падения вниз. Чужой наблюдал за ней с неподдельным интересом.       Эмили Колдуин — удивительная императрица. Она каждый день может резать глотки нерадивым солдатам, снимать скальпы с трусов и сворачивать шеи предателям. И она этого не делает. Это у неё вскрываются старые раны, с её некогда нежных ладоней теперь кусками сходит огрубевшая кожа. Это она сворачивается комочком в постели и пытается сдержать слезы при мысли, что ей не удастся спасти отца. Эмили пачкает руки в грязи, но не в крови. Её шелковая одежда покрыта чердачной пылью, её ноги в мозолях от постоянного бега, а на теле — ссадины и язвы от падений с лестниц и укусов трупных ос. Если Эмили и проливает кровь, то только свою. Именно поэтому Чужой наблюдает за ней с плохо скрываемым восторгом. Всё-таки Эмили Колдуин его любимая императрица.

***

      У неё новые духи, совсем не похожие на предыдущие — это запах гнилого мяса, экскрементов и тухлой воды. Да, ползанье по докам и сточным трубам Карнаки определённо пошло Эмили на пользу. Она уже привыкла к вкусу металла на языке, игре морского бриза в своих волосах и засохшей грязи под коротко остриженными ногтями. Однако глядя сейчас на неё, прижимающуюся спиной к холодной стене, Чужой понимает, что Эмили никогда не привыкнет к подобной жизни. Это Корво мог часами сидеть по шею в ледяной воде, безмолвно лежать в сугробах, без передышки бежать по скользким кровлям и всё только ради того, чтобы хладнокровно перерезать горло Королевскому Убийце, но Эмили никогда не опустится до такого. Конечно, она могла бы, но… Нет. Никогда и не под каким бы то ни было предлогом. Маленькая императрица слишком хорошо знает цену жизни. Поэтому ей страшно. Ей ещё никогда не было так чертовски страшно.       Когда она прижимает ладонь к груди и метка Бездны вспыхивает слабым синим огнем, Чужому кажется, что он слышит молитву её сердца, молитву, предназначенную только для него. Несмотря на то, что Эмили никогда не проводила ритуалов, ноги сами приводили её к алтарям и рунам, и она была подобна странникам в пустыни, которые чудом выходили к оазисам. Её жажда силы — танталовы муки. Сколько бы она не хотела дойти до грани, узнать, что ей откроется, если она отдастся Бездне, её всегда что-то останавливало. То ли совесть не позволяла броситься с головой в этот омут, то ли привычка императрицы — подходить ко всем вещам серьезно и с расстановкой — но Эмили всегда не переходила установленную ею самой грань. « — Пожелай она, и вся Бездна склонится перед ней, — Чужой отходит в тень, чтобы насладиться многообещающим зрелищем, и поджимает губы. — Счастливое неведение».        Эмили слегка потряхивает — меньше минуты назад Гипатия едва не вскрыла ей горло острыми когтями. Колдуин прищуривается, чтобы лучше видеть в полумраке, и старается сосредоточиться не на ощущениях, а на обстановке вокруг. Вверху, на проржавевших цепях, висят плафоны — света от них больше, чем от помутневших стекол на третьем этаже, но всё равно недостаточно для того, чтобы увидеть клинику целиком. Взгляд скользит от хирургических столов до металлических перекрытий под самым потолком. Эмили достаточно нескольких секунд, чтобы прикинуть свои шансы на побег и понять, что если она не поторопится, то Аддермийский институт может стать последним пристанищем для её неупокоенной души. Из глубины зала, где-то в полутемной нише, она слышит глухое придыхание и тихий свист, от которого в жилах стынет кровь — нужно бежать отсюда и как можно скорее. Если Гипатия заметит её здесь, прижавшуюся к железным ящикам со склянками, то вряд ли примет Колдуин за очередной стеклянный стеллаж. « — Перекат к столу, оттуда — к лестнице и наверх, на балки! — план в голове складывается в единое целое сразу же, как только Эмили замечает едва видимую с другого конца зала лестницу на третий этаж. Метка начинает жечь сильнее, когда Колдуин опускает руку и на мгновение расслабляется, пропуская через себя силу Бездны. Не в этот раз. Согнутые руки в локтях, правильный перенос веса с ноги на ногу, напряженная спина — Эмили встает в боевую стойку, готовая к столкновению в любой момент. — Попробую её отвлечь и уйти ей за спину».        Кувырок — и Колдуин, сжавшись в комочек, прислоняется к ножке стола. Её плащ сливается с окровавленной простыней, на которой лежит мертвец, поэтому у неё есть немного времени прежде, чем её заметят. Хриплое дыхание становится громче, и Эмили, схватив со стола ближайший к ней пузырёк, швыряет его в сторону. — Ты здесь! Я чувствую твой запах… — под ногами Королевского Убийцы в метре от императрицы хрустит разбитое стекло, но Колдуин лишь стискивает стучащие от страха зубы и прячется под стол. В нос ударяет запах гнилого мяса и медикаментов, но взгляд Эмили полностью сосредоточен на метке. Все как раньше: закрыть глаза, представить, как уже стоишь на лестнице, разжать кулак и переместиться. Сила Бездны течет по венам вместе с кровью, но Чужой сегодня выглядит бледнее обычного.       И не зря. Бедро обжигает режущей болью, из горла вырывается сдавленный вскрик — императрица плашмя падает на ступени, в глазах темнеет и стук сердца раздается в ушах. Эмили пытается сквозь размытую пелену увидеть чужие глаза, и спиной чувствует взгляд — её заметили. — Не уйдёшь! — крик обезумевшего монстра звенит под куполом клиники и в голове одновременно. Колдуин цепляется за перила и ползет вверх по ступеням — бок неприятно пульсирует, ступни немеют, дыхание сперло, но Эмили даже через боль пытается скрыться на следующем этаже. Метка на ладони вновь слабо вспыхивает, когда в метре от ноющей ноги раздается свист острых когтей. У Эмили нет времени на раздумья, как и сил на перенос, поэтому она неловко виснет на перилах, но в следующее мгновение подтягивается и пускается прочь.       Картинка перед глазами перестает плыть, и Колдуин замечает в конце длинной галереи металлическую дверь — и судя по гулким шагам внизу, как раз вовремя. В голове пусто, всё разом заслонила одна мысль: лишь бы успеть!       Не проходит и минуты, как Эмили вспоминает, что на карте института этот этаж был обозначен в качестве отделения для выздоравливающих пациентов. Когда Колдуин распахивает дверь, то в груди колючей розой расцветает ужас: десятки, сотни трупных ос словно по команде с остервенением бросаются к выходу из ветхой комнаты, прямо навстречу испуганной императрице. Эмили не знает: то ли колени сами подогнулись от страха, то ли годы тренировок с Корво дают о себе знать — она падает на ледяную плитку раньше, чем острое жало вонзается между глаз. Она по-пластунски заползает под развалившийся каркас кровати и, быстро вытащив из-за пазухи пистолет и сняв его с предохранителя, стреляет в гнездо. Позиция крайне неудобная, но Эмили целится в кроваво-красную гущу из ос и попадает в яблочко — часть насекомых уже успела вылететь из дверей, другая же падает замертво, придавленная остатками развороченного гнезда. Назойливое жужжание прекращается, и Колдуин прикладывает ухо к пыльному полу, надеясь, что Гипатия не решится следовать за ней, однако послышавшиеся быстрые шаги и новый, ещё более жуткий животный крик вынуждают Эмили выскользнуть из-под кровати. Императрица бежит дальше и почти тут же натыкается на второе осиное гнездо, краем глаза замечая над головой воняющий гнилью перевёрнутый бутон гудящего чёрного цветка, в котором едва ли можно признать ещё один дом жужжащих тварей. « — Их слишком много! — отчаянная мысль едва ли успевает промелькнуть — Колдуин стреляет в гнездо, прилепленное к покосившейся стене, и, на ходу ловко перепрыгивая повалившийся медицинский шкафчик, вскидывает руку и наугад стреляет вверх. Гнездо падает ей под ноги с омерзительным мокрым хрустом, и брызги грязи и слизи летят Эмили в лицо. Осы взмывают вверх — императрица приседает на корточки, готовая уже убрать пистолет и давая возможность разозленным насекомым пролететь у неё над головой, но правую ладонь пронзает острой болью. Оружие падает на пол, и Эмили тут же теряет его из виду — резко появившиеся слезы в глазах мешают увидеть что-то, кроме покрасневшей руки и торчащего из неё обломанного жала осы. — Этого ещё не хватало!»       Но времени на жалость к себе нет — Колдуин выхватывает левой рукой складной меч, как раз вовремя, чтобы защититься от заметивших её тварей. Воздух гудит от непрекращающегося жужжания ос и свиста клинка, так что Эмили на какое-то время даже забывает о том, что за ней гонится обезумевшая Гипатия. Когда последняя стайка насекомых рассеялась, боль в руке вспыхнула с новой силой и Колудин выругалась сквозь стиснутые зубы.       Вдруг под потолком раздается треск — Эмили складывает клинок, делает перекат и вскакивает на ноги быстрее, чем успевает подумать об этом. Через секунду ровно на то место, где она была, падает последний кусок разорённого гнезда. Колдуин осторожно наклоняется, чтобы подтащить к себе и поднять лежащий рядом и извалявшийся в грязи пистолет, но тут из вязкой жижи на полу раздается писк — и Эмили не успевает среагировать. Левая щека вспыхнула огнем, рядом с ухом пронеслось мерзкое жужжание и притаившаяся оса скрылась за упавшим шкафчиком. Колдуин падает на колени, игнорируя тупую боль в бедре, и пальцами здоровой руки касается места укуса — челюсть из-за яда с минуты на минуту начнет неметь, действовать надо быстро. Императрица напрягает слух в попытке понять, есть ли рядом ещё какие-либо гнезда, но тишину нарушает лишь скрежет металла. Видимо, Гипатия всё ещё пробирается через завалы в попытках найти Колдуин, однако уже с меньшим рвением, чем прежде.       Эмили оглядывается по сторонам в поисках укрытия (она прекрасно понимает, что принять бой в её состоянии равно что подписать смертный приговор), и замечает тусклое свечение слева от неё, в узком проходе между металлическими пластинами — очевидно, в лучшие времена это был солярий для местных толстосумов. Императрица подкрадывается к расщелине и прислушивается, и её сердце едва не ломает ребра. За стеной раздается знакомая песня. Она уже слышала эту мелодию. Она знает, что её там ждет.       Колдуин, осторожно прижимая ноющую руку к груди, залезает на выдвижную платформу, подтягивает ноги и, не мешкая, полусогнувшись, ползет на коленях вперед. Несколько секунд проходят в томительном ожидании, прежде чем Эмили неловко падает на продавленный матрас. Стены в тесной комнатке гудят: под потолком, в самом темном углу, расцвел кровавым цветком улей ос — однако всё внимание Колдуин привлекает к себе широкий алтарь, сколоченный из крепких досок и задрапированный лиловым атласом, который занимает почти все пространство. Он так сильно выделяется своей красотой на общем фоне упадка и разрухи, что Эмили не верится, что она его нашла. Ей кажется, что руны, по обыкновению ожидающие её на алтаре, в этот раз пели громче обычного.       Прицеливаясь дрожащей рукой в громко жужжащий улей — проклятые насекомые успели заметить её! — Эмили и не надеется попасть. Левая щека опухла настолько, что под глазом, наверное, успел появиться синяк: иначе Колдуин не может объяснить, почему ей так сложно навести мушку на гнездо. Эмили нажимает на спусковой крючок, закрывает глаза и бросается к алтарю, как в объятия матери. Свет вспыхивает под веками зелеными и голубыми звездочками, хлопанье маленьких крыльев под потолком становится ближе, но императрице уже все равно: она слишком сильно устала, чтобы думать о чем-то ещё, кроме усиливающейся боли.       Эмили не знала, сколько прошло: минута, час или вечность — но дышать стало легче, проще было упорядочить ход мыслей. Она прижималась щекой к чему-то твердому и гладкому (наверное, к доскам святилища) полулежа на прохладном полу, а пальцами крепко сжимала какую-то ткань — судя по всему, она уцепилась за драпировку алтаря. Прокручивая в голове ход событий, Колдуин стала раскладывать всё по полочкам и даже строить планы. Да, как она сама думала, в её состоянии ещё есть смысл планировать дальнейшие действия хотя бы ближайший час-другой, если она, конечно, не решила стать новой подопытной (или заслуженным ужином?) Королевского Убийцы.       Выбор был невелик: сначала надо было привести себя в порядок и вытащить обломившееся жало из руки, что Эмили и сделала, правда, наощупь. По коже опухшей кисти, пальцами которой она едва могла пошевелить, тут же что-то потекло и закапало на пол: то ли яд, то ли кровь, то ли вовсе гной — Колдуин поморщилась и продолжила размышлять, не открывая глаз. Если ранена ведущая рука, то придется пользоваться левой, благо, что Корво научил её блестяще владеть клинком обеими руками. Ноющая боль в бедре притупилась, так что Эмили предпочла и не замечать её. Одним синяком больше, одним меньше — нет разницы, главное, что она могла передвигаться с прежней скоростью правда, с чуть большим усилием, чем обычно.       Припухшая щека беспокоила императрицу куда сильнее, да и рана сама по себе была серьезнее. С собой у неё нет элексира Соколова, следовательно, Эмили не может ни обработать рану, ни тем более, перевязать как раненую руку. Можно было дождаться подходящего момента и попытаться выбраться из института через крышу, вернуться на «Падший дом», но Колдуин, ещё немного поразмыслив, рассудила, что у неё, вероятно, ничего не выйдет. Карабкаться раненой по хлипким черепицам на высоте несколько метров над острыми рифами, окружающими остров, у Эмили не было никакого желания. Оставалось только надеяться, что она сможет выскользнуть из этого крыла незамеченной и найти что-то или в кабинете Гипатии, или на нижних этажах института прежде, чем ей станет хуже. « — Или прежде, чем у меня начнется лихорадка. Кто знает, больны ли были эти осы или нет. Час от часу не легче», — Колдуин расслабляет руку, сжимавшую ткань, и пальцы, соскальзывая вниз, нащупывают что-то металлическое. Императрица цепляется за кожаный хлястик, слабо тянет его на себя и хмурится. Ресницы едва заметно дрогнули: она приоткрыла глаз и сдвинула брови ещё сильнее. — Что это? Пряжка?»       — Будь аккуратнее, Эмили, — секундный шок сменяется стыдом, когда Колдуин приподнимает голову и её взгляд сначала встречается с глазами Чужого, а потом падает на собственные пальцы, всё ещё сжимающие застёжку его костюма. Она отталкивает его в сторону, позабыв о больной руке, — скорее интуитивно, нежели осознанно — и испуганно падает спиной на старый матрас, поднимая в воздух облачко пыли. Во рту резко становится сухо: слова рыболовными крючками застревают в глотке. Впервые в жизни императрица с таким трудом может подобрать подходящие слова. — Что… Что ты тут делаешь? — ей кажется, что она немного шипит из-за припухшей щеки. — Встречный вопрос, — страх и смущение сковывают движения, и Эмили боится даже пошевелиться. Чёрт возьми, ну почему именно сейчас! Она чувствует, что против воли заливается краской, и хуже всего то, что подтверждением её мыслей служит ненавистная ухмылка на лице Чужого. Он, однако, не спешит подниматься с пола, а только слегка наклоняет голову и кладет руку на колено. Он делает паузу, будто бы наслаждаясь замешательством Эмили, и она, мысленно коря себя за растерянность, замечает, что его улыбка становится шире. Кажется, эта ситуация даже позабавила его. — Задумайся, что именно привело тебя сюда: желание жить или вновь соприкоснуться с Бездной? — Почему ты не явился мне там? Почему здесь? — она игнорирует вопрос, зная, что её вот-вот загонят в тупик, и подрагивающий голос срывается на хрип. Эмили чувствует себя как никогда уязвимой: она позабыла все те бесценные уроки, которым пытались научить её родители. Она никудышная ученица, которой хочется одного: разрыдаться от осознания своей слабости. — Потому что ты нуждалась во мне, — проходит какое-то время, прежде чем с губ слетает простой ответ без тени самодовольства, однако Колдуин замечает, как по лицу Чужого пробежала тень неудовольствия и усталости. Сердце беспокойно ёкнуло и пропустило удар. Врёт? Не хочет видеть её в Бездне? Хочет поизгаляться над ней? Не похоже. Нет, здесь что-то другое, только вот что? — Я справлюсь, — язык всё ещё заплетается: подобные рубленные фразы можно услышать от неотёсанного солдафона, но никак не от императрицы. Сейчас, правда, Эмили и не надеется на присущее ей красноречие. — Сама. — Конечно, — всё тело напрягается как скрипичная струна, готовая лопнуть в любой момент, когда Колдуин слышит в спокойном тоне ноты едва уловимого сарказма. Чужой придвигается ближе, и Эмили к своему ужасу вспоминает, что всё ещё лежит на полу, а не стоит на ногах. Она пятится, и попытка приподняться заканчивается крахом: одеревеневшие ноги не держат и она вновь неуклюже падает на пол, на этот раз упираясь в стенку. Колдуин смотрит в его глаза прямо как в бездонную пропасть — пугающую темноту, в которой она боялась потеряться, утонуть, исчезнуть, будучи маленькой девочкой. Чужой нависает над ней, и весь мир отступает на второй план — его заслонил собой Бог. — Но не в этот раз.       Она вскидывает ладонь, будто желая одним взмахом раненой руки рассеять морок, вставший перед глазами, надеясь, что Чужой исчезнет так же неожиданно, как и появился. Дать пощёчину не выходит — он ловко перехватывает ладонь и сжимает её до хруста тонких пальчиков. Эмили кажется, что она превратилась в один оголенный нерв — дотронься и её бросит в дрожь. Сердце сбивчиво стучит в горле, когда пальцы Чужого, холодные как у покойника, осторожно дотрагиваются до открытой раны — Колдуин только сейчас замечает до сих пор кровоточащую шишку. Чужой поворачивает её кисть бережно, будто в его руках сейчас самое ценное сокровище в мире, и она забывает, как дышать, когда его губы касаются раны. Всё происходящее в миг сводит с ума: пристальный взгляд чёрных глаз, наблюдающих за ней из-под длинных ресниц, легкие, почти невесомые движения пальцев и странный запах цветов, которым, кажется, теперь пахнет и она сама. — Умеющий ждать дождется большего, — ни один мускул даже не дрогнул на лице Чужого: ни грусти, ни удивления — лишь тень мягкой улыбки смогла увидеть Эмили. Не видя со стороны Колдуин взаимности, но и не встречая отказа, он отнял её ладонь от своих губ и продолжил говорить спокойно, будто бы ничего не произошло. Эмили же, наоборот, не знала, куда себя деть, поэтому когда взгляд упал на свою руку, всё ещё покорно лежавшую в ладони Чужого, постаралась сосредоточиться на тех странных, непривычных чувствах в груди и подавить глупую улыбку. — Гипатия ужинает, — Колдуин вздрагивает, когда Чужой называет Васко, ещё недавно говорившего с ней человека, «ужином» Королевского Убийцы. — Она уже и забыла о том, что час назад хлопотала над бедолагой и старалась отсрочить его встречу с неизбежным. Она спасала шахтеров, работая над лекарством по ночам, и она же разрывала аристократов на куски; она лечила детишек из Пыльного квартала и облизывала окровавленные пальцы, надеясь в следующий раз напиться от души. Её разум затуманен, она позволила злым людям загнать в ловушку себя, человека с добрым сердцем и лучшими намерениями. Теперь Александрия Гипатия ведет преинтереснейшую жизнь, заслуживающую порицания и жалости одновременно. Поможешь ли ты ей вновь обрести себя или проявишь милосердие победителя, не позволив узнать жестокую истину, — решать тебе. Исцели её или подари ей желанный покой.       Императрица по прежнему хранит целомудренное молчание, и Чужому на мгновение кажется, что ей противно от одного только его присутствия, однако её с головой выдают едва подрагивающие ресницы и широко распахнутые глаза. Даже если сейчас её сковали смущение и страх, он знал её достаточно хорошо, чтобы убедиться в том, что она в любой момент могла взять себя в руки. Если бы пожелала, конечно. В конце концов, она бы давно могла прикончить его. Если бы захотела, конечно.       Эмили кажется, что в глазах темнеет, когда Чужой наклоняется ниже. Пальцами раненной руки она крепко сжимает его ладонь — удивительно, она почти не чувствует боли. И она теряет своё королевское самообладание, рушится с оглушительным треском, слышимым ей одной, та стена невозмутимости и стойкости, которую она ещё с детства возвела вокруг себя, когда Чужой целует её в больную, измазанную кровью щёку. — Береги себя, Эмили: ты ходишь по краю, — она не выдерживает, закрывает глаза и прикусывает язык, чтобы не задохнуться от нахлынувших эмоций. Волнение, страх, трепет, ужас, стыд! — нужно иметь поистине нечеловеческую силу воли, чтобы вместить в себя столько чувств и не дать слабину. — Однажды некому будет уберечь тебя от падения в Бездну. Чужой исчезает в серебристой дымке, оставляя Эмили одну, со слезами на глазах и зияющей дырой в груди.