Field of saxifrages

Бездна.

      Отражение страхов. Отражение надежд. Отражение сладостных мечтаний и горькой реальности.       Бездна — это кривое зеркало, выворачивающие наизнанку сознание и разум, душу и память человека. Все, кто хотя бы раз побывал там, понимали, что смотрели на свое отражение в воде, но не с городской пристани на морскую гладь, а будто бы из мутной глубины океана. Смотрели и видели всё: от раздутых гротескных неурядиц до забытых и много раз проклятых темных страниц своей жизни.       Однако Бездна никогда не упрекает, не судит, не жалеет. Это делает её Бог.

***

      Маленькая императрица спит беспокойно: она ворочается с боку на бок, поджимает ноги, крепче стискивает зубы и тяжело дышит. Она сжимает своей крохотной ладонью простынь в комок, с угловатых плеч съезжает пуховое одеяло — по коже пробегают мурашки и девочка морщит носик во сне. Каждый такая ночь даётся ей с трудом. Почему? Всё просто. Маленькой императрице снятся кошмары.       Мир перед глазами крутится калейдоскопом из картинок, звуков и запахов. Крики сменяются на выстрелы, звон клинков — на предсмертный хрип. Смазанный поцелуй в лоб от матери и грубая хватка за руку, испуганный взгляд отца и блеск мутных стекл в масках нападающих — всё, что успела запечатлеть детская память, превращается в один непрерывный поток страха и боли. Эмили закусывает губы, встряхивает головой и глубоко вдыхает, пытаясь проснуться.       Глоток свежего воздуха горящей ворванью обжигает горло — на языке вкус гари и чужой крови. Её толкают назад, и она почти что падает на мраморную плиту — колени дрожат так сильно, что ноги просто перестают слушаться — но в последнее мгновение чьи-то холодные руки ловят её со спины. Эмили зажмуривается и втягивает голову в плечи, надеясь, что её не ударят по лицу, а сразу свернут шею и она не услышит отчаянного крика матери.       Но всё вокруг замирает: нет больше ни звуков, ни взглядов, ни слов. Кто-то выключил неумолкающие громкоговорители, гудящие о смерти в голове у Эмили. Кто-то натянул поводья, и бешеная скачка резко прекратилась — кажется, что помутилось сознание, словно у всадника, вылетевшего из седла. Кто-то толкнул Эмили в воду, утащил на дно так, чтобы она не услышала больше ни звука. Тишина пугает, но в настоящий ужас приводят лишь нестерпимо холодные ладони, всё ещё лежащие у неё на плечах. — Так это ты, маленькая трусишка?       Жгучая обида горячим прутом стягивает горло — Эмили открывает глаза и, сдерживая подступившие слёзы, оборачивается. — Я не… — на мгновение она замирает — человек, так вовремя подхвативший её, но так невовремя открывший свой рот, совсем не похож на тех, кто был в день её похищения. Он молод, строен, если не сказать худощав, высок и как-то не по-аристократически, болезненно бледен. И главное: он не прячет лица. Чуть взъерошенные чёрные волосы, широкий лоб, на котором едва заметны мелкие морщинки, чересчур острые, словно выточенные из гранита скулы… Только вот глаза — то ли так странно падает свет в беседке, то ли это тень из-за косой чёлки — но Эмили кажется, что они чернее самых темных ночей в Дануолле. — Так ты не трусишка, Эмили? — незнакомец улыбается лишь краешком губ, и Эмили вспыхивает от подобной наглости. Кажется, что весь происходивший минуту назад кошмар девочки для него был лишь развлечением. — Или правильнее будет сказать… Воровка? Может, обманщица? — Я будущая императрица Эмили Первая Колдуин! — отчеканивает она, передергивая плечами, складывает руки на груди и, подавляя клокочущую обиду, вставшую поперек горла мучительным комком, приказным тоном отчитывает: — Вы не имеете права так обращаться ко мне! И вообще, кто вы такой? — Прошу меня извинить, — чуть заметный поклон и пристальный взгляд прищуренных глаз — даже после упреков наследницы престола незнакомец ведет себя так, словно титулы и власть для него — пустой звук. Он слегка наклоняет голову, и в его голосе звучат ноты любопытства и сарказма одновременно. — Не знал, что Её Императорское Высочество потворствует преступникам. Как жаль, что понятия о добре и зле не умещаются в рамках дворцового этикета. — Я… Я не воровка! — Эмили топает ножкой и буквально дрожит от злости. Ещё никто, кроме её матери, конечно, не смел ей перечить и её же поучать. — С чего вы взяли… — Волны океана неподвластны никому в этом мире: с приливами они разбивают рыбацкие шлюпки о скалы, а во время отливов прячут на глубине моря израненных китов — жертв человеческой алчности, — Эмили кажется, что от страха на затылке зашевелились волосы, когда вокруг её нового знакомого появляется небольшое черное облако, из которого на секунду проглядывают знакомые очертания. Короткий вздох — и в его руках искрится пурпуром та самая безделушка, которую Эмили нашла сегодня днем на берегу моря — странная, кривая, но с любовно высеченным на ней узором, точно бы срисованная со сказочных картинок китовая кость, о которой Эмили знает лишь понаслышке.       Незнакомец присаживается на корточки, заглядывает девочке в глаза — и её сердце не выдерживает. Оно дрогнуло и упало куда-то в пятки, словно рабочий, сорвавшийся со строительных лесов. Его глаза действительно чернее, чем тьма в тивианских шахтах. Темнее, чем воды в заливах ночной Карнаки. — Но океан щедр и великодушен, из века в век прощая человеческую злобу, одаривая людей своими богатствами, в тщетной надежде взывая к их совести, — чёрные глаза чуть щурятся, и кажется, что в глубине этой нескончаемой тьмы горят огоньки любопытства. — А Её Императорское Высочество даже не улыбнулась, заметив у собственных ног морской подарок. Что же она сделала? Ушла домой с новой игрушкой, и не подумав поблагодарить океан за его сокровище, подобно маленькой воровке.       Эмили не боится. Эмили просто чертовски стыдно, что кто-то будто бы вывернул её наизнанку и сейчас с едким самодовольством смакует её детские проказы. Ей казалось, что она не сделала ничего плохого, но прозвучавшие сейчас слова хлестким кнутом бьют по уязвленному самолюбию.       Незнакомец слегка наклоняется — по коже рук пробегают мурашки, теперь голос мужчины звучит строже, суровее: — Её Императорское Высочество маленькая лгунья. Она не рассказала о своей новой забаве ни гувернантке, ни отцу. Боялась, что её накажут или не поймут, потому что она ещё ребёнок, верно? Её Императорское Высочество спрятала под подушку найденную безделушку, чтобы никто её не увидел. Маленькая жадина боялась, что игрушку отнимут и выбросят на помойку, куда раньше выбрасывали поломанные карандаши и с десяток рисунков. Всего-то она боится, маленькая трусишка… Или я не прав, Ваше Высочество?       Уши и шея горят так, словно их прижгли каленым железом. Вспотевшие ладошки мнут подол хлопкового платья, носки лаковых туфелек уже стерлись о покрытую песком брусчатку — Эмили опускает голову всё ниже, сдерживая слезы и не желая смотреть в эти жуткие пытливые глаза. Назойливая дотошность, с которой этот мужчина говорит о ней, больше похожа на пытку, чем на разговор. Плохо то, что девочка по привычке прикусывает язык, потому что мама учила: правду надо уметь принимать и принимать с благодарностью. Но хуже всего то, что Эмили понимает: врать этому человеку, который знает о ней всё, бессмысленно.       Маленькая императрица ждет нового горького слова, новой издёвки — сил едва хватает на то, чтобы не растерять остатки достоинства — но новым упреком становится лишь тишина. Эмили отрывает взгляд от своих подрагивающих пальцев, поднимает голову вверх и вздыхает. Вокруг неё никого нет. Время застыло на месте, и ничего — ни тусклый блеск солнца, ни тенистый плющ, обнимающий беседку, ни помятые кусты роз — не выдает присутствие здесь ещё одного человека — Так кто вы, Ваше Высочество? — вкрадчивый голос раздаётся над самым ухом, и Эмили взвизгивает от испуга, возможно, впервые в своей жизни. Ладошки тут же прикрывают рот — никто не должен услышать её крик ужаса. Это первый и самый важный из маминых уроков: будь сильной, даже когда ты разбита вдребезги. Или хотя бы делай вид, что ты сильна.       Маленькая императрица оборачивается, хочет сделать шаг назад, но свинцовые ноги её не слушаются, их будто бы намертво приварили к мраморной плите, чтобы навсегда оставить девочку живым свидетелем грязного убийства. Однако, обернувшись, Эмили не видит ни трупов, ни крови, ни блеска клинков — мужчина стоит так близко, что из-за его спины ничего невозможно увидеть. Да и если бы была такая возможность, у Эмили бы всё равно не получилось оторвать взгляд от этих глаз, пугающих и манящих одновременно. В их тьме есть все: от детского любопытства до вселенской усталости — и это делает их особенными. Но эти глаза сейчас смотрят на неё так испытующе, будто бы от ответа зависит нечто большее, чем просто её плохой сон. Руки скрещены на груди, улыбка сошла на нет, брови чуть нахмурены— незнакомец сам похож на мраморное изваяние, разве что взгляд выдает его заинтересованность. — Я… Я Эмили. Эмили Колдуин, — кажется, что с этими словами тишина в беседке треснула по швам, лопнуло скрипичной струной пугающее напряжение. — А вы кто? Мягкая улыбка трогает губы незнакомца, будто бы надеявшегося на подобный ответ. Он опускает плечи и разводит руками, словно бы обнимая не только Эмили, но и всю беседку сразу. — Я Чужой. И добро пожаловать в Бездну. — Бездну? — Эмили оглядывается и только сейчас замечает, что вокруг — ни души. От императорского сада и нищенских ночлежек Дануолла до рыбацких шлюпок и далекой линии горизонта, где сливались в одно целое небо и море — вся городская застройка растворилась в лиловой дымке кошмара. — Что это за место? — Бездна… Это не совсем место, — странно, но теперь Эмили кажется, что голос Чужого вновь раздаётся у неё за спиной. Или справа? Может, слева? Тихий и вкрадчивый тон исчез, теперь буквально каждый предмет вокруг разговаривает знакомым голосом. Даже земля под ногами у девочки гудит в такт словам, вибрирует между рёбрами холодный воздух и неровно стучит беспокойное сердце. — Считай её зеркалом, отражающим твои чувства, мысли, страхи… — речь прерывается на полуслове — девочка делает шаг вперед, будто бы надеясь и боясь одновременно, что за плечом у бога увидит обезображенный труп матери, но Чужой опережает Эмили и делает шаг в сторону чуть раньше. Девочка буквально налетает на него, нос-кнопочка смешно утыкается в его грудь, а её глаза — всё ещё полные слез от невыплаканной обиды и гнева — вновь встречаются с глазами Чужого. Секунда — по коже бежит толпа мурашек. Эмили кажется, что утонуть в этой непроглядной тьме легко. И страшно. Особенно если ты маленькая девочка. Особенно если перед тобой бог. — Но Бездна милосердна, она отражает… Мечтания. Да, мечтания, — Чужой выпрямляется и бросает взгляд куда-то в сторону, за спину изумлённой девочки. — Бездна не раскрывается тем, у кого нет мечты. Она может преломлять историю, подобно солнечным лучам, подтасовывать факты, как уличный шулер в бедном районе, разрушать и созидать человеческую жизнь. Как ни криви душой, она всегда покажет истинное «Я». И если быть честным с собой, то Бездна может дать то, чего человек хочет больше всего на свете… Например, прогулку на ките. Что скажешь, Эмили?       Взгляд падает на сгустившуюся вокруг беседки широкую тень. Эмили поворачивается и видит, как мимо неё легко, точно плавая на глубине океана, проплывает левиафан. Тяжелое, массивное тело кажется отлитым из стали, но животное двигается так плавно, что взмахи белыми плавниками кажутся вальсом. Он плывет беззвучно, будто бы не желая испугать маленькую девочку, которая кажется на его фоне не больше пылинки. Кит чем-то напоминает человека: глаза у него точь-в-точь как у Чужого — грустные и поддернутые печалью. Нет, совсем как человек! Только вот странная надпись «СХ-8», нарисованная человеческой рукой, смущает и настораживает Эмили. Где-то она уже видела этого кита… Точно. Несколько дней назад из окна, выходящего на китобойню. — Я… Хорошо, — кивает Эмили и делает несмелый шаг в сторону замершего на месте животного. Она не смотрит назад — Чужого уже не стоит за её спиной, но и встречаться лицом к лицу со своим главным страхом Колдуин не желает. Если у неё есть выбор: забыть об этом ужасе, об убийстве матери, впервые за столько месяцев или вновь с головой уйти в пучину отчаяния — то стоит ли лишний раз напоминать себе о трагедии? В конце концов, она уверена, что это не первый и не последний её кошмар, стоит ли тогда беспокоиться? Наступит тот день, когда она сможет смотреть своим скелетам из шкафа в лицо без дрожащих коленок и тошнотворного комка в желудке. Когда-нибудь… Но не сейчас.       Эмили робко шагает вперёд, навстречу левиафану, и старается выбросить из головы его взгляд. Эти глаза слишком человечны для умершего животного. Эти глаза глядят на неё слишком осуждающе для животного, который часами в муках висел на чугунных крюках жироварни и пел свою последнюю песню. Впереди — плавник левиафана, услужливо лежащий на земле в качестве мостика между краем островка и спиной животного. Девочка на несколько секунд замирает перед китом, не зная, как взобраться ему на спину, но всё же делает ещё один несмелый шаг, ступая на плавник.       Вдруг детский каблучок соскальзывает с мокрой кожи — Эмили успевает лишь неловко взмахнуть руками, прежде чем зажмуриться и подумать, что сейчас она упадет вниз и разобьётся. — Осторожнее, Эмили, — холодные пальцы резко хватают её за локоть и уже знакомые руки крепко прижимают к широкой груди. Эмили ждёт несколько секунд и открывает глаза: она стоит на спине у левиафана, который уже взмахнул хвостом и нырнул куда-то в глубь Бездны. Обжигающая холодом ладонь слегка давит на плечо — Чужой удобно усаживается, устраиваясь на спине кита, и утягивает за собой девочку. Она вздрагивает и опускается на колени, поджимая ноги и стараясь не слишком потревожить животное. « — Слишком холодные, — проносится мысль в голове у Эмили, когда она бросает взгляд на сложенные в замок пальцы Чужого. — Как у покойников». — В Бездне многое что теряется, и мысли в том числе, — девочка закусывает щеку изнутри и отворачивается. Она так мало знает о Чужом, вдруг он умеет читать мысли? Но мужчина, заметив секундное замешательство и будто желая её успокоить, лишь качает головой, и на его лице появляется тень скромной улыбки. — В Бездне невозможно узнать чужие мысли, но при желании можно понять самого себя. Заглянуть в прошлое, принять настоящее, перешагнуть порог будущего — Бездна никого не оставляет равнодушным. И всё же, сложно держать лицо, когда ты смотришь в глаза страхам. Да, «Её-не-трусливое-Императорское-Высочество»? — Прекратите! — терпение Эмили лопается, она оборачивается и буквально сдерживается из последних сил, чтобы не столкнуть своего нового знакомого в пропасть. Волнение выдают лишь слегка подрагивающие плечи и тихий, но твёрдый голос. — Зачем вы всё это говорите? Что вам от меня нужно? У меня убили маму, я не видела Корво почти полгода! Для Каллисты, адмирала и лорда Пендлтона я лишь ребёнок, который живёт в мире сказок и фантазий. Мне никто не верит, у меня нет друзей, разве что лодочник иногда рассказывает интересные истории о пиратах на ночь, но Каллиста не разрешает ему долго со мной общаться. Я устала, что со мной обращаются, как с какой-то вещью…        Эмили закрывает рот ладонью и сдерживает всхлип, однако на розовых щеках уже блестят слёзы. Она подтягивает колени к подбородку, утыкается в них носом и крепко обнимает себя. Точно так же, как она делала это в «Золотой кошке». Так же, как сейчас она делает в «Пёсьей яме». Даже во сне она не может сбросить камень с плеч — давящую глыбу одиночества. — Я скучаю по маме… — Эмили не поднимает головы, нос заложило и из-за чуть охрипшего голоса можно подумать, что она едва ли не сипит. — Она разрешала мне часами рисовать в своем кабинете. У неё был отдельный ящик на замочке с карандашами и бумагой. Мой собственный ящик. Однажды я нарисовала её портрет и спрятала там. Хотела показать маме, когда она вернулась бы с очередной важной встречи, но вместо неё рисунок нашёл лорд-регент… Он сломал ящичек и приказал выбросить всё оттуда, все мои рисунки, а всё потому, что я нарисовала портрет на какой-то очень важной бумажке! Но мама ему не позволила, сказала, что сама решит, что со мной делать. Я тогда подумала, она меня накажет, но когда лорд-регент ушёл, мама взяла рисунок, положила к себе на стол и улыбнулась. И я поняла: она и не думала меня наказать — разве можно наказывать за любовь?       Судорога свела горло — Эмили запрокинула голову и постаралась глубоко и медленно сделала вдох. Ощущение, что она вот-вот задохнется, захлебнется в собственных слезах и боли, буквально сводило с ума. Когда её только-только похитили китобои, то ей постоянно снилась река — мутная вода Ренхевена, в которой её топили. Грубые руки Дауда, которые держали мертвой хваткой под водой её голову, тогда казались такими же реальными, как горящие лёгкие и сбившееся дыхание сейчас.       На этот раз Чужой слушал и не перебивал. Он лишь молча встал, протянул руку девочке и, не глядя на неё, обронил тихое: — Есть раны, которые Бездна может излечить. И ты здесь именно поэтому, Эмили Колдуин.       Один брошенный в сторону взгляд, и сразу стало понятно, о чём говорил Чужой. Левиафан замер у широкой садовой калитки, спрятавшей за чугунной решёткой небольшой императорский дворик. Эмили сразу же узнала это место — она вспомнила, как любила гулять по этому лабиринту из цветущих кустов роз, прятаться в щекочущей щиколотки листве деревьев и хихикать в кулачок каждый раз, когда Корво не мог её найти. В этой беседке она была бойцом, путешественницей, часовым, учёной, народной героиней и, конечно, капитаном собственного корабля — одним словом, кем угодно, но не будущей наследницей престола. И эта беседка — единственное, что осталось от её детства.       Эмили осторожно вложила свою маленькую ладошку в ладонь Чужого — пальцы снова обожгло холодом, но на этот раз ей было уже не так страшно. Сиреневая дымка на мгновение скрыла его фигуру, Эмили зажмурилась, а когда вновь открыла глаза, то вокруг неё уже никого не было. Только мощёная дорожка узкой змейкой уползала за ровно подстриженные кусты цветов прямо к беседке. — Эмили, ты идёшь?       Нет. Она не верила своим ушам. Она слышала этот голос каждый день, она узнала бы его среди тысяч других, но теперь Колдуин не может поверить, что слышит этот голос вновь. Он казался ей странным, словно отблеском приятной, но несбыточной мечты. Знакомые интонации никак не хотели складываться в голове в гармоничную мелодию, и это пугало Эмили больше всего. — Эмили, не заставляй меня ждать!       Ноги едва касались земли — она не бежала, она летела в эту беседку, даже не думая о том, что может запнуться и расшибить колени в кровь. Когда из-за очередного поворота неожиданно появились резные мраморные колонны, а взгляд зацепился за стоячий белый воротничок материнского костюма, у Эмили пожарным колоколом в горле застучало сердце. Часовые стрелки пригвоздили воскресенье в расписании императрицы в качестве дня отдыха с семьёй, как натурфилософы бабочку к пробковой доске. Именно в этот день императрица пила в беседке чай с дочерью и Корво, а если того не было во дворце, то его иногда заменяли игрушками Эмили, чтобы юная наследница не слишком сильно скучала. Джессамина даже за чашкой чая учила дочь держать спину ровно, вежливо улыбаться и всегда помнить, что быть главным лицом империи — это тяжкая ноша. — Она задолжала тебе это чаепитие, — от голоса Чужого в животе всё стянулось в колючий холодный узел, ноги стали ватными и отказались служить. Чужой слегка подтолкнул Эмили вперёд, навстречу улыбающейся Джессамине, но девочка споткнулась и едва не упала. — Она ведь… Как? Почему? — язык заплетался, а в голове оглушительно звенела пустота, но Чужой понял её и без слов. — Тебе были дороги ваши посиделки в беседке. Ты чувствовала себя в безопасности, ты была тогда по-настоящему счастливой. Ты возвращалась сюда даже в воспоминаниях, и Бездна даёт тебе шанс вновь обрести покой. Не упусти его, Эмили, — Чужой сделал шаг назад, лиловая дымка окутала его силуэт, как Эмили вдруг схватила его за край рукава и резко дёрнула к себе. — Не уходи! — просьба (или приказ?) слетает с губ быстрее, чем Колдуин может понять. Она уже и забыла, что обращаться на «ты» к Богу не очень-то прилично, но сейчас её это мало волновало. Важнее было то, что Эмили не хотела оставаться одна — мозг упрямо не хотел принимать тот факт, что императрица Джессамина — та самая, что стоит прямо перед ней и терпеливо ждёт, когда девочка подойдёт к ней, — это её мать. Нет, она была от кончиков волос и до пят сплошным горьким воспоминанием. — Останься с нами…       Чужой осторожно высвободил рукав из цепких детских пальцев, и Эмили стало неловко, что она позволила себе подобное. — Зачем? — вопрос без тени упрёка или отвращения. Теперь и Богу интересно, зачем он должен остаться тут — на одном из тысяч скучных и пыльных островков в Бездне, которые для него ничего не значат. — Я расскажу тебе сказку, ту, что мне рассказывала мама, — Эмили цепляется за любой предлог, лишь бы не оставаться наедине с собой. Почему-то она уверена, что эту рану Бездна сможет излечить потом, спустя многие годы, но не сейчас. Ещё слишком рано, а она ещё слишком мала, чтобы вынести этот груз на своих плечах. — А ты расскажешь ту, что знаешь. Мы будем рассказывать их друг другу и, может быть, даже сочиним свою собственную сказку!       Чужой наклоняется и, чуть прищурив глаза, поджимает губы. Эмили начинает мелко дрожать, когда слух едва улавливает его тихий, размеренный голос: — Однажды на свет появилась одна храбрая императрица…

***

      Эмили по возвращении Корво сразу же отдала ему руну, а на вопросы о том, где она её нашла, девочка лишь отшучивалась. Странно, но ей, безоговорочно доверяющей Корво, не очень-то хотелось говорить отцу о новом «друге». У маленькой императрицы вспыхивали щёки — то ли от злости, то ли от стыда — при одном лишь воспоминании об их общем знакомом. Она была уверена, что отец не оценит такой «дружбы» между наследницей престола и Богом, с которым, между прочим, так яростно борются смотрители. Да и стоило ли говорить о Чужом, если он больше не являлся ей? Никаких рун и амулетов, никаких левиафанов и древних легенд, никаких проблем с Аббатством и новым Верховным Смотрителем. Только кошмары об убийстве матери, которые с каждым годом становились всё тускнее и тускнее, словно надпись на её могильной плите. Эмили почти к ним привыкла, как привыкают алкоголики к дешёвому виски, курильщики — к сигарам, а спасшиеся от чумы — к ноющим струпам на теле. Она была уверена, что будет править империей долго и счастливо, прямо как принцессы в тех сказках, которые ей на ночь рассказывала Каллиста. «Долго и счастливо» продлилось всего пятнадцать лет.       Бесценное для Корво время утекло сквозь пальцы: он понимал, что едва ли теперь мог защищать Эмили, и осознание этого жгло сердце сильнее каленого железа в руках палача из Колдриджа. Для Эмили время пролетело куда быстрее и незаметнее. Она перестала носить белые одежды — у Корво стали белеть виски. О первой встрече с Богом она вспоминала лишь в тоскливые вечера, когда на улице было слишком сыро для тренировок и приходилось оставаться в башне, за окном которой, если прислушаться, можно было услышать вой китов. Колдуин надеялась, что если она и встретит Чужого вновь, то только после смерти отца. В противном случае она бы или сошла с ума, или отправилась бы за Корво на тот свет.       Эмили не знала, что до встречи с Чужим её отделял лишь один день. Один чёртов день, за который она лишилась всего: от трона до близких ей людей. Поэтому она лишь шумно втянула воздух сквозь зубы, когда дверь каюты впустила в комнату не сырой воздух из трюма, а холод Бездны. Эмили уверенно шагнула в пропасть, зная, что раз она здесь, то хуже уже быть не может. — Рад этой встрече, Ваше Императорское Величество… — голос раздался над самым ухом, но на этот раз Эмили не вздрогнула, выдержала, лишь пальцы неосознанно сжались в кулак. Она просто мысленно отметила, что годы тренировок с Корво прошли не зря. — Бывшее Императорское Величество, — Эмили нахмурилась, но едкая самоирония, видимо, понравилась Чужому, который прежде чем исчезнуть и вновь появиться уже перед девушкой, тихо шепнул: — Я так не считаю. — Что ты от меня хочешь? — Эмили криво усмехнулась и повела плечами. Первый и самый главный урок отца: никогда не расслабляйся, всегда держи собеседника в поле зрения и будь готова дать отпор в любую минуту. Даже во сне. Тем более во сне. — Я наблюдал за твоим отцом пятнадцать лет назад. Я наблюдал за убийцей твоей матери всё те же пятнадцать лет назад. Их пути пересеклись. Признаюсь, они оба удивили меня, — чёрные брови слегка приподнялись, будто бы выражая искреннее восхищение, однако тонкие губы, изогнутые в кривой улыбке, выдавали насмешку. Чужой склонился к лицу Эмили, так что она неосознанно затаила дыхание и поджала губы. Его большие глаза прищурились, словно у кошки, загнавшей добычу в угол. Колдуин вновь почувствовала себя маленькой девочкой, которую заметили за чем-то непристойным и вот-вот отчитают. — Но это дела минувших дней. Я никогда ничего не требую взамен тех сил, что я даю, но ты не будешь спокойна, пока… — Ты предлагаешь мне свою помощь? — Колдуин отшатнулась и закачала головой. Она вспомнила этот долгий и сложный разговор с Корво — буквально месяц назад она допытывалась у отца об обитателях Бригморского особняка, который надо было восстанавливать после эпидемии крысиной чумы, и о той чертовщине, что там творилась. Отец говорил неохотно, буквально каждое слово из него надо было вытаскивать клещами. Оно и понятно: Корво не хотел подвергать Эмили опасности, тем более посвящать её в свои взаимоотношения с Чужим. Лорд-защитник знал, что рано или поздно, но за всё придется платить по счетам. И за связь с Бездной тоже. Корво был готов: к тому моменту, когда душа покинет его тело и будет вечно скитаться по всепоглощающей пустоши среди левиафанов и обломков чьих-то воспоминаний, Эмили будет спокойно править империей, в окружении тысячи преданных ей солдат и служителей Аббатства, которых выдрессировал он, лорд-защитник. Так должна была бы править Джессамина…       Однако сейчас, стоя перед Чужим, Эмили как никогда остро осознала, что если Корво без утайки говорил ей правду, то сейчас на кону стояла не только её жизнь, но и судьба её империи. — А ты отказываешься? — Чужой чуть склонил голову, на этот раз действительно не скрывая удивления. Шаг вперёд — его бездонные глаза вновь глядели Колдуин прямо в душу. Расстояние между ними не изменилось. « — Я не могу так рисковать своей жизнью, тем более как императрица. Связать себя с Бездной — значит опорочить не только себя, но и бросить тень позора на всю династию. Императрица-еретичка — чёрное пятно в истории государства, худшее, что могло только случиться с монархией… — первая пришедшая в голову мысль отрезвляла не хуже удара под дых, но Эмили, уже готовая сказать твёрдое «да», прикусила язык — в сознании ярко вспыхнуло свежее воспоминание. — Отец!»       Дальше Эмили уже не раздумывала. Не успела она ответить «нет», как левую руку обожгло, язычки синего пламени на секунду скрыли ладонь, чтобы через миг Колдуин поняла: обратной дороги нет. Это клеймо, растекающееся неровной чернильной кляксой по её белоснежной ладони, было выжжено не только на руке, но и на сердце. Очередной скелет в шкафу, о котором никто ничего не должен знать. — Развесели меня, Эмили. Я чувствую, что тебе это по силам. Справишься — я буду рад. Если же нет… — Чужой растворяется в серой дымке, чтобы вновь появиться рядом с Эмили, но уже за её спиной. Его голос шелестит ветвями плакучей ивы у неё в черепной коробке, и императрице кажется, что она слышит ласковый шёпот морского прибоя. — В таком случае, весело будет только тебе. Я лишь в очередной раз стану свидетелем человеческой жестокости. Решать, конечно, тебе. Но собирать себя по кусочкам проще, когда их больше, а руки чище.       Эмили закрывает глаза, опускает голову вниз и медленно считает до десяти. Простой трюк занимает немного времени, но бережёт куда больше её сил. Ей надо просто перетерпеть мысль, что Бездна — это теперь такая же её часть, как и любая другая часть её души и тела. Чужой терпеливо молчит, зная, какой шторм сейчас бушует внутри Эмили, и этот шторм — она сама.       Раз. Она поспешила, нельзя было так опрометчиво бросаться с головой в эту пропасть. Два. С другой стороны, Далила сильна, она тоже связана с Бездной, значит, довериться Чужому — увеличить свои шансы на победу. Три. Нет, уже поздно отступать, некогда жалеть.       Когда она опускает голову вниз, то первое, что бросается в глаза — мелкий яркий лиловый бутон, приветливо выглядывающий из расщелины под ногами. На мгновение в голове Эмили испаряются все мысли, кроме одной: откуда он взялся? — В Бездне можно найти всё то, что когда-либо дарило тебе покой или вселяло в тебя надежду, заставляло кровь стынуть в жилах или сводило с ума, — Колдуин и не заметила, как произнесла вопрос вслух. «Дарило покой»? «Сводило с ума»? Ещё никогда прежде слова Чужого не казались ей такими странными. Она заметила, что и он глядел на этот цветок, но со злостью и настороженностью. Так, как если бы в этом ещё не раскрывшемся бутоне заключалась его погибель. Он не меньше её удивлен этому крохотному растению посреди Бездны? — Это же камнеломка, верно? Она не растет в императорском саду… — Эмили присела на корточки и осторожно, словно боясь сломать хрупкий стебелёк, коснулась лилового бутона. Она попыталась поймать глазами взгляд Чужого, но тот как будто на зло ей отвернулся, скрывая лицо. Судя по тому, как прямо он держался и как сильно зазвенел от напряжения его голос, эта тема разговора не доставляла ему обычного удовольствия. — Такие цветы не водятся на островах, разве что на берегах Пандуссии… Я думала, что Бездна может отражать только то, что мне знакомо не понаслышке. — В таком случае, пусть это будет маленькой загадкой для тебя, — вновь раздавшийся из-за спины вкрадчивый шёпот не обнадёживает, а лишь сбивает с мысли и без того раздраженную императрицу. Колдуин надо думать над тем, что она будет делать дальше, в Карнаке, а не разгадывать головоломки во сне. — Ты же знаешь, откуда взялся этот цветок, — Эмили даже не спрашивает — утверждает, и голос её звенит сталью. Конечно же, он наверняка знает, почему в этой холодной каменной пустыне растёт что-то живое, только от чего-то молчит, желая предоставить ей пищу для размышлений, себе же — очередное, как она уверена, жалкое зрелище. Колдуин поднимается на ноги и, сложив руки на груди, буравит взглядом затылок Чужого, будто бы надеясь просверлить в его голове дырку и узнать причину, по которой он, к её удивлению, стал так неразговорчив. Почувствовав на себе чужой взгляд, он исчез и вновь появился в нескольких шагах от Колдуин, но ожидаемого ею объяснения не последовало. Только поджатые губы и побелевшие костяшки пальцев, сложенных в замок, говорили о серьёзном волнении. Чёрт возьми, да что не так с этим цветком? — Время расставит всё на свои места. То, что должно произойти, рано или поздно случится, и лишь тебе решать, что делать с теми, кто окажется в твоей власти, — холодный тон его голоса после затяжного молчания приводит Эмили в чувство как ушат ледяной воды. Не хочет говорить? Что же, его право. Если он считает, что она будет тратить драгоценное время и силы на подобные мелочи, то ему скоро предстоит жестоко обмануться. Бог сделал несколько шагов прочь, предоставляя возможность девушке остаться одной и, очевидно, считая беседу оконченной.       Колдуин показалось, что Чужой вот-вот исчезнет в последний раз, но он неожиданно остановился и, чуть обернувшись, достаточно для того, чтобы она смогла заметить нахмуренные брови и помрачневший, тяжелый взгляд, вновь прикованный к цветку, коротко сказал, — И не делай опрометчивых шагов, Эмили. Бездне, в отличие от меня, безразлична судьба смелых императриц.