Семь дней

Этим утром я понял, что больше так продолжаться не может. Я обдумывал прошедший день почти всю ночь и уснул только под утро, однако, нескольких часов сна мне хватит, чтобы держаться на ногах. Так больше продолжаться не может. Ты мой лучший, да и единственный такой друг. И сейчас ты в N-ном пространстве между жизнью и смертью. Тебе нет до меня никакого дела. Но если меня каждую минуту будут разрывать воспоминания о тебе, то долго я не протяну. Я думаю, что смог бы отдать жизнь за тебя. Пожертвовать бытием не так страшно. Страшнее гнить, тлеть угольком от некогда пылающего пожара, осознавая, что ценная оставляющая твоей жизни теперь утеряна. И ты обречен проживать ее до конца. Раз уж… так вышло. Я собираюсь потренировать голос. Хотя в тренировке ли дело? Просто музыка способна вознести. Или же, напротив, опустить в глубины ада. И сейчас она для меня – живительное зелье. Поэтому стоит предупредить учителя, что я приеду. Ехать никак не меньше сорока минут, а обратно и вовсе целый час из-за вечерних пробок на дорогах. Но время для меня теперь не так существенно. Я еду уже гораздо дольше, чем ожидал. Точнее не еду – автобус застрял в потоке машин. Кто-то нервничает, кто-то опаздывает, но мне снова все равно. Плевать на время и опоздания, потому что никому нет дела до того, приеду ли я ровно к назначенному времени. Я часто опаздываю, и хоть Алекс тоже не отличался особой пунктуальностью, он всегда возмущался, какого же черта я не выхожу заранее. Но это Алекс. Сейчас я еду не к нему. У меня что-то скручивает в груди. Не к нему. И не с ним. Потому что… так вышло. Я понимаю, что уже несколько минут терзаю губу. Мне плевать, что подумают люди. Состояние души сейчас слишком пульсирующе-ноющее, чтобы думать о чем-либо еще. С утра я пообещал себе держаться до конца. Наконец, я захожу в квартиру к моему наставнику. Он знает меня давно, еще с тех пор, когда я только приехал в Глазго. Мистер Тиль Клютц долго помнил своих учеников, и я был не исключением. Разминка, бесконечные упражнения-всё это кажется нелепым и смешным постороннему человеку. Но все, все это накалившее ожидание, ради первого чистого звука. -Ник, почему у тебя так дрожат связки? Он снимает руки с фортепиано и устремляет на меня глаза, оставшиеся, как в молодости, светло-голубыми и проницательными. Я молчал. -Что-то с Мануэллой? Нет? Что тогда? Семья, родители? -Нет. Алекс. -Алекс… -учитель задумчиво опустил пальцы на белые клавиши. К Алексу у него было особое отношение. Алекс был не согласен с большинством, Алекс не заводил семью, Алекс просто не вписывался ни в какие идеалы и правила. И это отношение объяснялось, возможно, тем, что раньше мистер Клютц сам был таким. -Он в порядке? Он не приехал с тобой. Я снова не отвечал. Если я начну свой рассказ, то, наверное, захлебнусь кислородом. -Ник? -Да… нет, не в порядке. Ничего, черт возьми, не было в порядке. Учитель на мгновение задумался. Он понимал, что больше я ничего не скажу. Наконец, руки взлетели над черно-белыми клавишами инструмента, так же внезапно возобновив игру. -Тогда, Ник… Пока есть надежда, пусть крохотная, пусть, почти безумная… это того стоит. Фонация на вдохе, Ник.