Скажи, что ты видишь

Когда привычная полутьма дома окутывает тело, Гермиона замирает, все еще не открывая глаз. Она чувствует его руку в своей ладони, но боится, что это лишь наваждение, что все это неправда. Что сейчас она откроет глаза, а его здесь нет. Кто знает, возможно, и ее здесь тоже нет. Может, они оба лишь молекулы, блуждающие в параллельных мирах, которые постоянно сталкиваются, но никак не могут замереть в пространстве. Она переминается с ноги на ногу и все же поднимает взгляд вверх. Северус стоит рядом, но волосы закрывают часть его лица. Он не смотрит на нее, лишь трепетно держит ее руку в своей, все еще не отпуская ее. Гермиона опускает взгляд. Ее пальцы тонут в его широкой, подрагивающей ладони. И сам он весь едва заметно дрожит. Гермиона сглатывает и начинает идти в сторону кухни, не выпуская руки Северуса из своей. — Идемте, — негромко произносит она, потянув его за собой. Северус старается не дрожать и идти прямо, но у него совсем нет сил, и храбриться безупречной выдержкой у него не получается. Единственное, что в данный момент может сделать Гермиона — не смотреть на него. Она знает, что он из тех людей, кто не терпит жалости к себе. — Присядьте, профессор, — выдвигает Гермиона стул из-за стола и подходит к кухонному гарнитуру. Гермиона достает небольшой таз, ставит его в раковину и включает воду. Она слышит, как Северус садится, пока достает хлопковую тряпку, перекись и любую доступную ей в этом доме аптечку. Она включает над плитой лампочку. Кухня озаряется бледным светом. Девушка берет таз с теплой водой и, набравшись смелости, поворачивается к нему. Северус сидит с опущенной вниз головой, темные спутанные волосы закрывают ему лицо. Гермиона ставит таз на стол, кладет рядом приготовленную заранее аптечку и, выдвинув стул, садится с ним рядом. Гермиона облизывает губы и кладет ладони под бедра, поставив ноги на маленькую жердочку между ножками. Сердце почти не бьется, так медленно и надрывно стучит, испытав за этот бесконечный день такой чудовищный стресс, что Гермиона даже не знает, с чего начать. Единственная мысль, набатом стучащая у нее в голове: он здесь. Он здесь. — Надо обработать раны, — ее голос совсем разбитый. Гермиона смачивает тряпку и крепко ее выжимает, после чего придвигается к нему и тянет руку. Северус отводит голову в сторону. Это ранит ее. Девушка облизывает губы. — Позвольте мне, — просит она, — пожалуйста. Ей и без того приходится одной жить с воспоминаниями, которые он ей оставил. Она соблюдает субординацию, хотя ей тяжело это дается. Это добровольная пытка: любить человека, который забыл об этом. Северус какое-то время колеблется, а после медленно поворачивается к ней, но голову сам не поднимает. Гермиона тянется к нему, убирает пальцами темные пряди, открывая взору его лицо, и внутри у нее все холодеет, но она не показывает виду. Его сильно били, неоднократно и жестоко. Здесь совсем нет ударов от заклинаний, мракоборцы применяли физическую силу, а он смиренно терпел, зная, что один ответный удар обеспечит ему билет в один конец до Азкабана без слушания. Она промывает раны, стирает с его лица запекшуюся кровь, осторожно касается болезненных ссадин. Вода в тазу после третьего раза окрашивается в бледно-красный. Гермиона делает вид, что держится. Она заставляет себя держаться. Над бровью ссадина настолько свежая, словно ее нанесли ему сразу перед тем, как доставить его в Министерство. Гермиона осторожно касается ее, и Северус, не сдержавшись, чуть морщится. — Вам больно? — осторожно спрашивает она. «Мне больно, что ты видишь меня таким» Северус молчит, лишь смотрит на нее, всё это время смотрит. Взгляда оторвать не может. Смотрит на ее усталые, полные иссякающей бравады глаза, темные круги под ними, непослушные каштановые кудри, наспех заколотые сбоку заколкой. Такая юная и такая взрослая. А сама смотрит так, что все сжимается внутри. «Что же ты делаешь, глупая девчонка? Почему не понимаешь, что я обязан тебя отпустить?» За пределами дома слышатся хлопки. Северус чуть дергается, но скорее от неожиданности, чем от испуга. Гермиона на мгновение смотрит в окно гостиной, ведущее во двор, и снова возвращается к нему. — Мракоборцы, — устало сообщает она. — Патруль ежедневный, приказ министра. Девушка убирает пальцем прядь с другой стороны его лица и ей хочется, чтобы Северус посмотрел на нее так же, как сделал это тогда. В тот самый первый вечер ее сна в его гостиной. Она даже на мгновение замирает, хочет поймать это мгновение. Хочет, чтобы он вернулся к ней. Не так много она и просит. Стены дома дрожат, и Гермиона снова бросает безучастный взгляд в окно. Темные пятна мракоборцев мелькают за окном, виднеются вспышки света. — Защитные чары, — поясняет она. — Еще одно условие министра. Гермиона ведет прохладной марлей по изувеченной коже и вглядывается в каждую черту его лица. Несмотря на все ссадины, все наливающиеся гематомы и грядущие шрамы — это все тот же Северус. Ее Северус. Человек, который даже не представляет, что олицетворяет сейчас весь ее мир. — Почему вы молчите? Гермионе так хочется услышать его голос. Хоть слово, что угодно. Она боится, ужас как боится, что за время, проведенное в Азкабане, они что-то сделали с ним. Северус лишь тяжело, с дрожью вздыхает, глядя на нее. «Потому что не могу. А если бы мог, ты сразу бы обо всем догадалась» — Я что-то сделала не так? — а что она еще может спросить? «Ты всё сделала так. Ты сделала даже больше» Девушка чуть морщится, думая о чем-то своем, а Северус не может заставить себя сказать ей даже слово. Он трус, самый настоящий трус. И он признает это. Он боится привязать ее к себе, боится давать надежду. Боится забрать ее жизнь, украсть ее молодость. Он всегда любил ее, он ничего не забыл. Он не позволил бы этому исчезнуть. — Нужно поменять воду, — отводит она взгляд. Гермиона суетится, встает с места, подходит к раковине и включает воду. Стоя спиной к нему, Гермиона позволяет слезе стрелой скатиться по щеке. Она с остервенением смахивает ее, глубоко вдыхает и выдыхает. Северус видит, как напряжены ее плечи, как вся она дрожит. Ему хочется наплевать на свою физическую боль, хочется подойти к ней, сжать маленькое тело в объятиях и крепко прижать к себе, защитив от пули. Хочется целовать ее уставшие веки, россыпь веснушек на щеках. Хочется забрать у нее всю печаль. Хочется сделать так, чтобы она больше никогда в жизни не испытывала боли. Но… Она снова присаживается за стол и берет в руки марлю. Ей так нестерпимо досадно, что он совсем не идет ей навстречу. Она совсем не знает, как ей поступить. Гермиона многое бы отдала, чтобы снова заснуть. И оказаться там с ним по второму, третьему, бесконечному кругу. Северус снова чуть морщится, когда она касается ссадины над бровью. Гермиона тут же склоняется вперед. — Сейчас, — шепчет она и, слегка прикоснувшись к его лицу пальцами, осторожно дует на рану, прикрыв глаза. Ворвавшись в его личное пространство, Гермиона снова чувствует, как мысли пронзает воспоминаниями. Она почти ощущает его ладони на своих лопатках, растворяется в этом мгновении, едва касается губами его лба. И кругом запах дождя, луговых цветов и солнца. Гермиона усаживается на место и, не отпуская его лица, смотрит ему в глаза. Он не мог не почувствовать, ведь он замер в этом мгновении так же, как и она. Он не мог не увидеть. Пожалуйста. Мерлин, пожалуйста. Почему она не умеет читать мысли? Такое чувство, словно он что-то глушит в себе. Гермиона пытается найти в его взгляде ответы, бегает лихорадочным взглядом по его лицу. Хочет найти ответы, почему так происходит. Почему он не помнит. И не находит. Она с болью кусает нижнюю губу и кладет тряпку обратно в таз. В грудной клетке болезненно ноет. Гермиона забирает за уши волосы и облизывает пересохшие губы. В мамином костюме немного неудобно, но это сейчас последнее, что ее беспокоит. Гермиона на мгновение опускает взгляд и замечает его руки, устало брошенные на колени. Она чуть хмурится, осторожно берет его руку в свою и смотрит на ссадину, которая торчит из-под рукава его мантии. Гермиона холодеет от одной только мысли, что с ним могли сделать, и что скрывается под черной одеждой. — Вам придется снять мантию, профессор, — произносит она. Северус убирает свою руку из ее ладони. — Ее нужно постирать, это первое, — продолжает она и на мгновение замолкает. Глупость настоящая. Гермиона чуть морщится. Лучше правду. Правда всегда лучше. — И я должна увидеть, что они с вами сделали. Северус впервые отвечает ей: отрицательно качает головой из стороны в сторону. Гермиона сухо сглатывает и чуть вздергивает подбородок. — Я вынуждена настаивать, профессор. Эта деланная вежливость с каждой новой фразой встает ей поперек глотки. Этот монолог также встает ей поперек глотки. Да, он здесь, но какая же должна быть веская причина для этого молчания? «О чем ты молчишь, Северус?» Профессор какое-то время сидит неподвижно, а затем все же не без усилий тянет темный материал вверх и снимает убитую мантию, бросая ее на пол. Он остается в рубашке, брюках и сюртуке. Он тянется пальцами к пуговицам, но руки его совсем не слушаются. Он пытается, старается, но ничего не выходит. Гермиона знает, что, стоит ей предложить помощь, она сразу получит полный неприязни взгляд от человека, который не терпит к себе жалости. Гермиона знает, что этого взгляда не выдержит. Поэтому она делает это без слов. Лишь тянет к нему руки, выдавливает одну пуговицу из петли за другой, не поднимая на него взгляда, но зная, что он на нее смотрит. Гермиона помогает ему снять жилет. И снова делает все молча. Пуговицы на рубашке выдавливаются из петель одна за другой, в комнате только тишина, нарушаемая их дыханием. Эта тишина другая, она не давит. Она просто есть. Гермиона уже почти заканчивает, но Северус вдруг обхватывает ее руки и девушка замирает. Он поднимается на ноги, встает спиной к ней и, расстегнув последнюю пуговицу, осторожно начинает снимать рубашку поочередно с каждого плеча. Гермиона видит, что материал почти отдирается от кожи, поэтому тут же вскакивает с места, но не знает, что предпринять. Северус зажмуривается и старается не издавать ни звука, закусив нижнюю губу, потому что ему больно. Когда рубашка падает на пол, Северус тяжело вздыхает и сутулит плечи, опустив вниз голову. Руки мужчины безвольно висят вдоль тела. Гермиона делает два шага вперед, не в силах произнести ни слова. Вся его спина была в опасных ссадинах от режущих заклинаний, раны эти кровоточили, блестели, почти пульсировали. Северус потерял в весе за период сна, и острые лопатки мужчины выглядят сейчас так, словно ему отрезали крылья. Гермиона сжимает губы и, взяв тряпку, подходит к нему, осторожно начиная смывать засохшую кровь. Северус хватается руками за спинку стула в поисках опоры. Гермиона держится из последних сил. Слезы сжимают глотку, и ей приходится часто моргать, чтобы проклятые слезы не мешали видеть. Она смывает кровь до тех пор, пока не остаются одни лишь красные полосы ссадин, и, сделав полушаг назад, рвано выдыхает. На светлой коже алеет вырезанное не без помощи магии слово. «Предатель» Гермиона чувствует, как щеки стягивает от слез. Ей так жаль, так невыносимо, безумно жаль. Ей так хочется забрать его боль себе. Только бы ему стало легче. Она подходит к нему, останавливаясь след в след, и, не давая отчета своим действиям, прикасается губами к нетронутому участку кожи на его лопатке. И весь мир сжимается, когда их атомы снова сталкиваются. «Оттолкни меня» Гермиона ждет всего, что только можно. Ждет, что он одернет ее, что оттолкнет. Что скажет, как она глупа, но… Этого не происходит. Гермиона не видит, как он стоит с зажмуренными глазами. Не видит, как он корит себя за то, что сделал это с ней. Сделал это с собой. «Я не могу» Гермиона прикасается лбом к плечу Северуса и делает полушаг вперед, осторожно просовывая ладошки под его руками и обнимая дрожащее тело, трепетно прижимая к себе. Еще розовый, свежий шрам, оставленный Беллатрисой Лестрейндж, обжигает Северусу кожу. Предатель и грязнокровка. Это лишь буквы на теле. Ничего не значащие каракули. А этот момент принадлежит только им двоим. Это их мгновение, минута слабости. Миг, когда их атомы столкнулись. Когда они видят друг друга с закрытыми глазами. Она отпускает его, и впервые за долгое время в ее мыслях тишина. Никакого гомона и переполоха. Никакой тяжести. Приятная пустота. Гермиона впервые радуется тому, что не приходится говорить, лишь берет его за руку и ведет за собой. Этот день был долгим. Гермиона без слов понимает простые нужды Северуса, поэтому дает ему полотенце, темную широкую футболку и домашние штаны и показывает, как работает маггловский душ. Он кивает, но снова не произносит ни слова. Гермиона осознает, что молчит он от воздействия жалящего заклинания, одним их побочных действий которого является временная немота. Пожалуй, Гермиона может с уверенностью сказать, что никогда в жизни ей не было настолько комфортно с кем-то молчать. Когда Северус выходит, он выглядит очень домашним, на какое-то время кажется, что на самом деле ничего не происходит. Что они живут вместе в магической Британии, что носят маггловские вещи, ходят за покупками, вместе завтракают, ходят гулять по городу. Словно никакой войны не было, никакого Азкабана Северусу не светит, и никакого слушания в Министерстве не будет. Это только кажется. — Идемте, я покажу вашу комнату, — наконец произносит она. Она проводит его вдоль коридора в гостевую спальню. Северус следует за ней. Гермиона останавливается и открывает дверь. — Моя спальня будет напротив, — указывает она себе за спину и на какое-то время замирает. Столько хочется всего сказать или… Не хочется говорить ничего. Они словно знакомы не одну тысячу лет. — Вы сможете заснуть сами? — спрашивает она. «Я спал четыре месяца один» — Я могу помочь, знаю одно заклинание. Имея еще одну возможность задержаться с ней подольше, Северус кивает. — Хорошо. Гермиона дожидается, пока он ляжет, укрывает его одеялом и достает волшебную палочку. — Давно не практиковалась, — шепчет она. — Надеюсь, получится. Девушка взмахивает палочкой, воплощая ментальное заклинание, и у нее впервые за долгое время получается не просто хорошо, а отлично, потому что она полностью сосредоточена на одной мысли: помочь Северусу уснуть. В темной комнате вспыхивают синие бабочки, вырвавшись из палочки, и начинают кружить над головой Северуса, медленно и плавно позволяя тому сомкнуть уставшие веки. Гермиона наблюдает за тем, как он засыпает, осторожно убирает с его лица прядь. Он такой умиротворенный. Больше всего на свете ей хочется, чтобы он вспомнил. Чтобы он не оставлял ее одну. Она не выдержит этой жизни без него. Этой новой жизнью она обязана только ему. — В мире моих детских грез, — негромко произносит она, — есть луг. Там ветер играет ветками дерева, — делает паузу Гермиона, — рассыпая блики света по глади пруда. Бабочки кружат, их бледный синеватый свет заливает комнату. — А дерево высокое, — продолжает она, — большое и одинокое… Бросает на траву широкую тень. Гермиона поджимает губы и убирает прядь волос за ухо. — И в этой колыбели, где хранится все, что дорого моему сердцу, я берегу воспоминания о тебе. Бабочки все кружат, взмахивая волшебными крыльями. — Если случится что-то совсем плохое, я вернусь в мой мир, закрою глаза и лучшим моим утешением будет то, что я знаю тебя. Когда она говорит вслух те мысли, которые мучают ее, становится необъяснимо легче. Она позволяет себе улыбку и мягко целует Северуса в лоб, поднимаясь с места. — Доброй ночи, Северус, — закрывает она за собой дверь. А бабочки все порхают. — Доброй ночи, мисс Грейнджер. Не догадываясь, что никакая магия подобного рода на человека, проспавшего четыре месяца, больше никогда не подействует.