Пути рационального выбора (ГП МРМ)

Николо Андерсон медленно спускался по мрачной каменной лестнице, пусть и не такой древней, как существа, которые обитали здесь еще совсем недавно. Легендарный Азкабан, пугающий одним своим названием, вызывающий трепет и ужас всех преступников, которым было суждено столкнуться с ним в его страшном величии, уже не в первый раз открывался перед Андерсоном в своей полной необъятности, но каждый раз вызывал легкий восторг. Ох, сколько же допросов он провел, используя этот замок как главный козырь для получения признаний. Ничто, даже смерть, не было настолько эффективным, не вспыхивало в головах присяжных столь же ярко и отчетливо. Этот страх, так ясно читаемый в глазах людей, главным образом был связан с представлением о дементоре, постепенно высасывающем всю жизнь из человека, не оставляя на его место ничего, кроме выжженного поля. Но то было раньше. Полгода назад, в результате голосования Визенгамота, решением большинства было принято уничтожение всех дементоров. Это стало для Андерсона невероятным шоком. И не только для него: почти все, кто хоть как-то был связан с преследованием темных волшебников или, тем более, с делами Пожирателей Смерти, были совершенно озадачены этим решением. Уничтожить дементоров? Как?! И, что куда более важно, зачем?! Все эти вопросы так и остались без ответа, если не считать официальных заявлений, которые дала прессе глава Визенгамота Амелия Боунс. Теперь же, после уничтожения дементоров, Азкабан сделался почти бесполезным. Преступники здесь больше не находились. Замок представлял интерес разве что как объект с очень древними и могущественным охранными чарами, которые не сможет пробить, пожалуй, никто. Охрана здесь сократилась вплоть до одного сторожа — старого аврора, который вышел на пенсию, и его молодого напарника, сменяющегося раз в месяц, ибо больше месяца здесь было выдержать невозможно. — Так зачем, говорите, вы прибыли? — спросил аврор, старый бородатый мужчина в кепке моряка, поднимая палочку повыше, чтобы лучше осветить дорогу для своих спутников. Следом за ним по лестнице спускался Андерсон, и замыкал их шествие помощник следователя Фердинанд, Солнечный свет, пробивающийся сквозь бойницы, мог бы оказаться достаточным, если бы не разливался целиком на широченной спине Фердинанда, оставляя стенам Азкабана лишь крохи. — Расследование от Министерства, — произнес Андерсон очень спокойным, даже успокаивающим тоном. Его голос звучал приятно и обволакивающе, погружая слушателя в странное оцепенение, заставляя больше вслушиваться в мягкий и густой тембр голоса, нежели в смысл произнесенного, из-за чего многим собеседникам следователя приходилось сконфуженно переспрашивать еще раз. — Расследование? Ха, кажется вы опоздали с этим. Некого расследовать, все, тю-тю. Тут только я да одноглазая чайка, — усмехнулся сторож. — Теперь, когда дементоров здесь больше нет, стало гораздо проще сосредоточиться на важном. Да, следы не такие горячие, зато никто… не стоит над душой. — Да, с ними и впрямь нельзя было соскучиться, — вздохнул аврор. — Но думаю я знаю, зачем вы здесь. Побег Беллатрисы Лестрейндж? Сам Дамблдор на моих глазах обследовал тут каждый сантиметр на следующий день после ее побега. И даже это не помогло нам ее найти. Теперь, боюсь, уже поздно… — Ваша работа — это проводить нас вниз, — мягко перебил его Андерсон. — Все остальное оставьте нам. Когда они добрались до этажа, на котором начинались камеры заключенных, аврор оставил их и пошел обратно в сторожевую башню. Следователи спустились еще ниже, почти в самое сердце замка, и только тогда остановились. Андерсон шумно вдохнул сырой затхлый воздух. Несмотря на то, что замок был окружен морем со всех сторон, здесь пахло, как в пещере. — Ну что, шеф, начинаем? — спросил Фердинанд гулким басом, который, тем не менее, будто совсем не покинул пределы камеры, в которой они находились. — Приступаем к шоу, — кивнул Андерсон. Помощник следователя открыл свой огромный чемодан и точным движением вытащил небольшую метелку. Он положил ее на пол перед собой, после чего направил палочку и произнес заклинание трансфигурации. Метла превратилась в тучного человека около пятидесяти лет с короткими темными волосами. Его длинная мантия, напоминающая балахон, прикрывала десятки ушибов и порезов, полученных в ходе предыдущих допросов. Человека звали Курп Атовис, и он был главным подозреваемым в укрывательстве Пожирателей Смерти после первой смерти Того-Кого-Нельзя-Называть. Именно благодаря его блестящим махинациям большая часть Пожирателей сумела без особых трудностей получить оправдательные приговоры в суде Визенгамота. В результате, рядовой сотрудник суда, чьей работой было вызывать свидетелей и хранить переданные вещдоки, под покровительством Люциуса Малфоя дорос до звания почетного члена Визенгамота и стал одним из главных адвокатов Люциуса, которого он называл своей красной таблеткой, подразуемвая экстренную помощь. Андерсон не раз видел его самодовольную ухмылку и слышал пренебрежительный тон, с которыми Курп обращался ко всем, у кого были недовольства по отношению к Люциусу Малфою. Что ж, тем приятнее было допрашивать его последние несколько дней. Но только старый сторожевой пес Малфоя оказался далеко не так прост. Блестящий окклюмент, мастер заклинаний, воздействующих на сознание, а еще, как подозревал Андерсон, Курп Атовис весьма искушен в заклинаниях памяти. Может быть даже, что часть его памяти вовсе стерта им самим или кем-то из Пожирателей. Но кое-что следователю все-таки удалось раскопать в ходе допросов. Это природный, глубинный, непостижимый ужас этого человека по отношению к Азкабану. Пустой, безжизненный, и такой закрытый ото всех Азкабан — разве можно представить место более подходящее для пристрастного допроса? — Буди его, — произнес Андерсон, но потом вдруг осекся. Он почувствовал что-то неладное. После допроса Гарри Поттера он в целом чувствовал себя неважно, будто погрузился в глубокое и склизкое болото, от которого было невозможно полностью отмыться. Будто часть Гарри Поттера так и осталась в его сознании. Но здесь было что-то ещё, хотя и странно резонирующее с тем ощущением, которое вызывали у него воспоминания о мальчике. — Что такое, шеф? — спросил Фердинанд. Было видно, что на него Азкабан также производит весьма дурное впечатление. Разве что его пальцы оставались все такими же точными и без колебания вытащили пробирку с пробуждающим зельем. — Что-то здесь не так, — медленно, по слогам сказал Андерсон. — Будто кто-то… или что-то… следит за нами. Ты чувствуешь? — Мне здесь с самого начала неуютно, — признался амбал. Андерсон напрягся и сосредоточился. Он направил свои безупречные способности легилимента на прочесывание любого разума, который мог бы следить за ними. Неужели это вернулся сторож-аврор? Или же, кто-то из дементоров смог спастись? Нет, явного разума он не чувствовал. И даже тот флер гниющей раны, который всегда предвосхищал появление дементора в зале суда, отсутствовал. На полу без сознания лежал Курп Атовис. Его разум работал медленно, закрыто, выполняя лишь простые функции, такие, как дыхание. Но было что-то еще. Тишина давила со всех сторон и заполняла пустоту чем-то густым и вязким, от чего становилось трудно дышать ровно. Не было понятно, должно ли сейчас что-то произойти или все это лишь злобная шутка воображения. Время шло медленно, в своем сознании следователь отсчитывал секунду за секундой, вглядываясь в окружающую их темноту, недостижимую для тусклого освещения. Андерсон судорожно схватился за палочку и свет от его Люмоса вспыхнул в два раза ярче, освещая все углы комнаты. В ней никого не было. Но Андерсон чувствовал, будто кто-то еще дремлет рядом… или под их ногами. Что ж, стоило проверить… — Экспекто Патронум, — выдавил Андерсон. Из его палочки вылетела юркая птица — жаворонок, и пронеслась вокруг следователей. Она вылетела прочь за пределы комнаты и пустилась вдоль длинных темных коридоров, которые вели в камеры. В те самые камеры, где еще недавно дементоры высасывали всю жизнь из заключенных. Патронус издал гневный клич, но чем дольше он летел, тем спокойнее становился его полет. В конце концов, он вернулся в исходное место и плавно опустился на плечо Андерсону. — Ну что? — напряженно спросил Фердинанд. — Все нормально? Тревожное и пугающее чувство внутри Андерсона притупилось. Отступило на второй план под теплой защитой патронуса. Но не исчезло до конца. Просто они закутались в пуховое одеяло, чтобы холодный осенний ветер не обдувал их со всей своей силой. — Давайте, постараемся сделать все быстро, мистер Фердинанд. Закончим и уберемся отсюда как можно дальше. *** Чайник закипел, радостно оповещая об этом гулким магическим писком, и чашки тут же взметнулись в воздух. Они закружились в упорядоченном гармоничном водовороте вместе с чайником вокруг профессора Флитвика, тем не менее, не пролив на него ни капли. Гарри уже не обращал на это внимания. Магия вокруг сильных волшебников всегда живет своей жизнью, особенной и индивидуальной, напрямую связанной с личностью волшебника. Может быть, профессор Флитвик был когда-то дирижером, или, по крайней мере, всегда мечтал сменить имидж седого и слегка неотесанного волшебника на прилизанного хормейстера в черном фраке и со смешными усиками. Они занимались уже больше недели, и Гарри наконец начал делать успехи. Он без труда вспоминал и десятизначные цифры, и небольшие предложения. Один раз удалось успешно забыть и вспомнить пятиминутный разговор, который они вели с профессором. Теперь перед занятием у них появилась привычка беседовать. В основном, Флитвик рассказывал о своем прошлом, а Гарри задавал вопросы о природе магии и комментировал все примерами из научных исследований. Правда, на этот раз профессор пытался вести себя сдержанно и строго, и несколько раз отчитал Гарри за исполненный вчера трюк в дуэли с Гилдероем Локхартом. Впрочем, он уже снял баллы с Когтеврана, и Локхарт, кажется, был этим удовлетворен, так что профессор быстро сдался и хитро намекнул, что восхищен смышленностью, которую проявил его ученик. — Мистер Поттер, — обратился Флитвик перед тем, как они достать все принадлежности для занятия. — Что для вас магия, зачем она вам? — Вас интересует определение, которое я могу дать для нее, или какой смысл для себя я вижу в ней? — Ваш личный смысл, — подтвердил профессор. — Что ж… — Гарри немного подумал. — Магия — это чрезвычайно эффективный инструмент. Знаете, как говорят: любая достаточно развитая технология неотличима от магии. В данном случае, я бы сказал, что этот инструмент настолько совершенен и в то же время плохо изучен, что он не просто похож на магию, его буквально и называют магией. Но у магии есть свои законы, и когда я изучу их все, она станет для меня таким же понятным инструментом взаимодействия с реальностью, как молоток или пила. Это, кстати, одно из самых простых объяснений, почему вся «магия» в мире магглов — лишь фикция и обман доверчивых людей. Любая магия, попавшая в руки ученому. рассматривалась бы им и изучалась с помощью экспериментов и написания научных работ. Любая магия, попавшая в руки предпринимателя, тут же бы коммерциализировалась им и масштабировалась, чтобы приносить постоянно растущую прибыль. Магия — это инструмент для изменений. — Хорошо, мистер Поттер, — Флитвик улыбнулся. — Но что же вы хотите изменять? — Мир к лучшему, — без колебаний ответил Гарри. — Побороть голод, болезни, войны. Сейчас я веду большую работу по разрешению использования Философского камня для спасения тяжелобольных магглов. Следующим шагом будет применение его для омолаживания всех людей, находящихся при смерти. До тех пор, пока я жив — а я надеюсь, что буду жить вечно — я буду бороться за улучшение жизни всех живых организмов во вселенной. В будущем непременно возникнут проблемы с потребностями искусственного интеллекта и магического интеллекта, и с ними я также намерен бороться, прикладывая всего себя. — Но не боитесь ли вы, что сделаете все хуже в попытке сделать лучше? — Хуже? — Гарри поморщился. — Вы имеете в виду что-то вроде ядерного или химического оружия? В голову почему-то пришла дурацкая мысль о трансфигурации нескольких граммов антиматерии, но Гарри отмахнулся от нее. — И это тоже, — печально кивнул Флитвик. — Прогресс имеет свою цену, профессор. И под этой ценой я имею в виду необходимость постоянно осознавать последствия своих действий и просчитывать все возможные результаты. Да, мы несовершенны, и периодически создаем что-то вроде ядерного оружия или экспериментов доктора Менгеле. Но в то же время, консенсус по вопросам о модификации генов человека все еще висит грозным табу над каждым исследователем. И каждый подобный случай, пусть даже он был во благо, осуждается и всем научным миром, и даже юридически. — Вы прямо Дамблдоровский герой, — сказал Флитвик странным тоном. — Но я рад, что осознаете все риски. — Ну а что же еще остается? — вспылил Гарри на Дамблдоровского героя, сам этого не заметив. — Когда ты способен на что-то повлиять и можешь что-то исправить, как можно сидеть сложа руки? Да, я сильно пожалел, что был чересчур самонадеян и почти проиграл, но это значит лишь, что стоило пересмотреть свой подход. — Не плодить ненависть, — мягко ответил Флитвик. — Не совершать еще больше насилия, пытаясь победить насилие. — Но я не… — хотел было запротестовать Гарри, но Флитвик его остановил взмахом руки. — Простите мистер Поттер, пожалуй, я больше говорю о Дамблдоре. В погоне за своими врагами, он погубил много жизней. У него было много врагов, Гарри, не только Гриндевальд и Тот-Кого-Нельзя-Называть. — А если бы Дамблдор не боролся, то всех нас бы уже тут не было, — мрачно ответил Гарри. — К сожалению, вы правы… но должны ли мы все от этого становиться Дамблдорами? Что, если каждый из нас начнет бороться со злом и поставит на карту все, что у него есть? — Нет, но… — Гарри запнулся, подыскивая слова. — Я не умаляю заслуг директора, — мягко добавил Флитвик. — Без него мы, действительно, могли бы быть мертвы. Но он превратил школу в театр войны и политических интриг. Он плодил своих героев и последователей, бросавших все ради великих целей. Таков, возможно, путь истинного Гриффиндорца. Но я все-таки декан Когтеврана, и не мне об этом судить. — Вы правы, — ответил наконец Гарри. — Дамблдор действительно разменивал человеческими жизнями как пешками. Но, во-первых, это не прошло для него бесследно… На этом моменте брови профессора поползли вверх. — А во-вторых, — продолжил Гарри. — Я все равно не понимаю, как можно сидеть без дела и не влиять на ситуацию, когда есть возможности и сила для этого. — Я влияю, — тихо произнес Флитвик. — Но не с помощью борьбы, мистер Поттер. Я защищаю детей от игр Дамблдора. Я веселю их и загружаю объемными работами на выходные. Я всеми силами стараюсь не плодить в них ненависть, а только дружбу и любовь к магии. И не только я: Минерва всегда разделяла мое мнение. Почему, вы думаете, Дамблдор не так часто прибегал к нашей помощи все последние годы? — Потому что Дамблдор не видел в вас игроков, — предположил Гарри. — Он играл в слишком серьезную политику. — Потому что он был отчаянным, — достаточно резко оборвал его Флитвик, от чего Гарри даже вздрогнул. — И притягивал к себе таких же отчаянных, как он сам. Северуса Снейпа, например. Не обязательно решать все проблемы мира с помощью геройствования и хитроумных стратегий, Порой человеческая искренность и нежелание примерять на себя навязанную жестокость сильнее. Я, разумеется, не говорю о бездействии, но нельзя пытаться построить мир с помощью войны! Нельзя воспитать будущее магической Британии, уча их жертвовать собой при каждом удобном случае. Только делая добро для своих ближних можно — безусловно, медленно, — но на самом деле изменить мир к лучшему, как вы того и хотите. Гарри хотел ему возразить, но слова куда-то затерялись, На самом деле, спорить с таким могла только холодная и темная сторона Гарри, но мягкий и миролюбивый тон Флитвика просто загнал ее куда-то вглубь. Если он — Гарри — несет внутри себя осознание человеческой жестокости и исключительного преследования собственных интересов, то должен ли он непременно выливать все эти мрачные мысли на профессора? Легко было спорить с Дамблдором, который принимал любые хитрозакрученные афоризмы за мудрость, и даже строил свое поведение исходя из этой надуманной мудрости, но почему-то морально куда тяжелее было делать это с Флитвиком. Как будто, Флитвик был лучше, чем он или Дамблдор, и оттого сбивать его моральный компас было бы так же разрушительно для баланса сил, как и пытаться сделать из Гермионы циника. Пока Гарри размышлял, маленький профессор успел налить им чай и вытащил все материалы для занятия. — Сегодня, — начал Флитвик, осторожно дуя на жидкость внутри чашки. — Мы попробуем очень важную часть заклинания памяти. Передачу памяти другому человеку. В данной вариации этого заклинания волшебник помещает в голову другого человека полноценную копию участка своей памяти. Это заклинание и есть основа работы Омута Памяти. Однако, — палец профессора взметнулся вверх, а его голос стал еще более привычно-профессорским. — То, как работает артефакт, в несколько раз превышает возможности передачи памяти даже самых сильных волшебников. — Можно внушить человеку, что это его воспоминания? — сходу спросил Гарри, переключаясь от своих предыдущих мыслей, Это был самый острый и логичный вопрос для подобного заклинания на его взгляд, но профессор Флитвик, тем не менее, удивился: — Что? Зачем? — Подать человеку определенную идею. Например, заставить его думать, что это он принял такое решение, а на самом деле это твои воспоминания убеждают его думать таким образом. — Но волшебник всегда осознает, когда на него накладывается заклинание. Там еще такое специфическое ощущение… — Хорошо, допустим, — перебил его Гарри. — А если усыпить его? Внедрить мысль во сне? Или, еще проще, человек будет думать, что ему внедряется одно воспоминание, но на самом деле их будет два или три? Что, если воспоминанием будет не осмысленный полноценный участок памяти, а простая ностальгия о вкусе маминого ирискового пирога и надоедливой лохматой собаки, которая пытается его своровать? Значит ли это, что человек полюбит ирисковый пирог и захочет устроить геноцид? — Мистер Поттер! — строго пропищал профессор. От его прежней миролюбивости философа не осталось и следа, теперь вновь был профессором Чар. — Вы отклоняетесь от нашего основного дела! Если ввести в память человека свое воспоминание во сне и даже не сказать ему об этом, то он и не вспомнит об этом! Придется будить его, использовать заклинание Реверсо Когнита, и только затем, может быть, он и сумеет вспомнить эти мысли. Но еще не было того, кто перепутал бы свои воспоминания и чужие. Это совсем другие ощущения, образы… к тому же, воспоминания можно и подделать. И вот почему это не используется в суде для доказательств, мистер Поттер. — А, — произнес Гарри и моргнул. — Ну да. — Если вопросов больше нет, то приступим. Сначала профессор Флитвик предложил Гарри запомнить три строчки из учебника по заклинаниям за пятый курс. Когда Гарри смог воспроизводить их по памяти точь-в-точь, мальчик применил на себе Обливиэйт реверсиум, сосредоточившись на воспоминании о том, как он читает эти строчки, как запоминает их и повторяет про себя много раз. После использования заклинания Гарри, как обычно, почувствовал резкую усталость и головокружение, но они держались совсем недолго. — Ну как? — спросил профессор Флитвик. — Мистер Поттер, вы помните, что мы сейчас делали? Гарри напряг память и призадумался. Он уже знал, что заклинание не столько стирает память аккуратной ровной линией, сколько вырывает его с клочками памяти вокруг. Поэтому, какие-то образы все равно непременно остаются на месте. В данном случае, он вспомнил, как водил пальцем по толстой книге. — Я что-то прочитал в книге, — ответил Гарри. — Вероятно, отрывок из одного из учебников, которые тут лежат. Я помню, что потратил некоторое время, чтобы запомнить их, значит там несколько предложений. Больше ничего не помню. Флитвик довольно кивнул. —А теперь, — сказал он. — Я передам вам воспоминания об этих строчках. Он направил палочку на лоб Гарри и произнес заклинание: На секунду Гарри показалось, что его мозг окатывает ледяная вода. Это чувство длилось всего мгновение, и было даже не неприятным, но скорее совершенно непривычным. Затем поток стих, превратившись в небольшой холодный ручей, который продолжал затекать прямо в голову. Когда он прекратился полностью, Гарри наконец вышел из оцепенения и посмотрел на профессора. — Что-то вспоминаете? — поинтересовался Флитвик. — Это было… очень необычное чувство: профессор, А вот помню ли я про книгу… Нет, кажется нет. — В том и дело! — профессор цокнул языком, — Вот почему так сложно внушить что-то человеку. Ведь мало внести воспоминание, нужно еще, чтобы ваше сознание приняло его и захотело вспомнить, Для этого используйте на себе Реверсиум Когнита, сосредоточившись на мыслях о переданном воспоминании. Гарри послушно применил заклинание, В этот раз усталость ударила его еще слабее, чем в прошлый раз. И он вспомнил… о книге в руках профессора… вспомнил какие там были строчки. А еще вкус клубничного кекса, который был съеден прямо перед прочтением этих строчек. А еще…. бесконечную, бездонную тоску и безнадежность. Это чувство свалилось на него тяжелым, неудержимым грузом. Оно обдало все его сознание холодом, потом ужасом, тревогой, и наконец наступила кровоточащая, болезненная горечь. Все рациональные потуги в его голове, которые изо всех сопротивлялись этой тоске и этой горечи, были раздавлены в считанные мгновения. Что имеет логика и здравый смысл перед лицом вселенской печали? Какую надежду или ценность они могут поставить на чашу весов, если с другой стороны лежит безмерное безразличие к собственной жизни, отсутствие всякой мотивации в самой ее идее. Он не хотел, он не мог думать о чем-то успокаивающем, это было против природы того, чем являлся его разум в данный момент. На этом выжженном поле эмоций не было места идее о надежде, он утратил эту идею и забыл, что это такое, он мог лишь воображать себе надежду в разных очертаниях, представлять то, какой она бывает в головах других людей, но самому ему данное знание, казалось, больше недоступно вовсе. — Что случилось, мистер Поттер? — взволнованно пискнул Флитвик спустя несколько секунд молчания, — Вы побледнели! Давайте, я налью вам крепкий чай. Или, может, мне отвести вас в лазарет? Гарри посмотрел на него совершенно пустым взглядом. А затем заплакал. Он рыдал, и его плечи дрожали так сильно, как никогда. Многочисленные полотенца, пледы, кружки с чаем и кексы, обитающие в этом кабинете и следующие прихоти профессора Флитвика, взметнулись к мальчику, но он этого совсем не заметил. Он продолжал рыдать несколько минут, пока профессор, охваченный паникой, предлагал ему то одно, то другое. — Мистер Поттер, Гарри, прошу вас, — умоляюще пропищал он. — Объясните, что случилось? Вам больно? — Я чувствую печаль. В ней совсем нет хорошего, совсем ничего. — сквозь слезы проговорил Гарри. — Я… я не понимаю, — испуганно произнес профессор. — Я передал вам лишь память о строчках из книги и о вкусе кексов. Что за печаль вас настигла? Может быть, вы за последние дни стерли себе память о чем-то очень грустном, а сейчас из-за заклинания вспомнили об этом вновь? Ох, мой мальчик, не стоит так делать, это будет ужасным испытанием для вас всякий раз. — Нет, — всхлипнув, ответил Гарри. Его сознанию удалось зацепиться за эту мысль и сосредоточиться на ней. Нет, безумная тоска никуда не ушла, не отступила. Но даже сквозь нее размышления могут проходить, и Гарри схватился за эти размышления, как за спасательный круг. Безусловно, он не стирал себе память. Как объяснил и доказал профессор, крайне сложно стереть себе память о том, как ты стираешь себе память. Обычный Обливиэйт не способен восстанавливаться, он выжигает воспоминания навсегда. Возможно, это все-таки Флитвик передал ему эти эмоции. Но был еще один вариант. Пугающий вариант, при мыслях о котором перед Гарри вставал страшный образ Василиска, говорящий, что приказы ему отдавал Гарри. Возможно, он действительно помнит не все о себе. Или это воспоминания Тома Риддла, отпечатавшиеся в его шраме, и они произошли гораздо раньше. Он уже вспомнил, что печаль связана с некой деревней. В ней жили волшебники и их дети. Но с ними что-то произошло… Неужели профессор Квиррелл был способен испытывать такие чувства, такие сильные невыносимые переживания. Это казалось невозможным для столь психопатичного человека, не способного на эмпатию. Но ведь не просто так все эти чувства оказались стерты, Гарри почувствовал, что понемногу успокаивается. Печаль давила все так же сильно, но сосредоточенность на собственных размышлениях помогла. Он согласился принять помощь от профессора Флитвика, и они вместе проследовали к мадам Помфри. Та диагностировала у Гарри переутомление из-за использования заклинаний и потребовала, чтобы этот день мальчик пролежал на больничной койке, отдыхая и восстанавливаясь. Гарри было все равно. Он чувствовал крайне мало смысла в продолжении этого дня в принципе, а потому сразу согласился. Мысли в его голове текли достаточно медленно, вязко, перебираясь с одной на другую. С одной стороны, ему было тошно от самого существования у него каких-либо мыслей. С другой стороны, он жадно упивался ими в неком бесконечном цикле рефлексии и попыток осмыслить свою тоску. Это продолжалось еще долгое время: мысли куда-то свободно текли, а взгляд Гарри был устремлен в потолок. Он пытался зацепиться за осколки своих воспоминаний. Несколько домов… какие-то люди… злость, страшная ярость осознания. А затем бесконечная печаль. Кажется, будто все это повторялось не один десяток раз. Заученным движением он несильно ударил левой рукой по правой на уровне запястья. Механизм скрытой палочки выдвинулся вперед, обнажая Старшую палочку. Некоторое время Гарри просто рассматривал ее и крутил в руках. В один момент ему даже хотелось разломать ее на части, но он поборол этот позыв. Он направил палочку к себе на голову, сосредоточился на мыслях о странной деревне, о страдающих людях и о тоске. И тихо произнес: — Реверсиум Когнита. Яркая вспышка света вылетела из Старшей палочки. Если бы Гарри мог оценивать ситуацию со стороны, он бы, наверное, удивился, как мадам Помфри в соседней комнате не заметила этого. На этот раз усталость навалилась гораздо сильнее, чем в прошлые. Его мышцы моментально расслабились и он распластался на своей больничной кровати тряпичной куклой. Ватной рукой Гарри поднял свою палочку, чтобы посмотреть на нее. И в этот момент его накрыло видение. То самое поселение магов, которое он старательно вспоминал, стало обретать более четкие формы. В ней было всего около десятка домов. Гарри вспомнил, что это была небольшая община магов. И среди них была она — Анна. Гарри помнил о своих бесконечно теплых чувствах к ней. Кажется, она была дочерью одного из волшебников, которые проживали в этой общине. Но она училась в Хогвартсе и больше не жила с ними. Чем больше он думал о ней, тем сильнее ему хотелось рыдать. Но в этот раз он сумел остановить в себе это чувство. Через пару минут видение повторилось. Эти люди точно страдали. Гарри, или, может быть, профессор Квиррелл их видел очень явно. И Анна была среди них. Она подняла свою палочку очень странным, неестественным образом. Весь ее облик был неестественен и ужасен. Она взлетела вверх на огромной скорости, затем ее хрупкое тело пронеслось вокруг, снося деревянные конструкции и даже стены амбаров. С несколькими ее односельчанами случилось то же самое. А другие волшебники были оглушены. Кажется, они были оглушены так много и сильно, что это вызвало отек легких и они погибли. Один был запытан с помощью Круциатуса, параллельно умирая от того, что не мог дышать. И знаменателем всего этого воспоминания был и страх, и ужас, и сильнейшая тоска. Гарри не мог знать, сколько времени он провел в полусне-полуреальности, раз за разом прокручивая эти воспоминания. Из этого состояния его выдернуло прикосновение чьей-то теплой руки. — Гарри, как ты себя чувствуешь? — спросила Гермиона, смотря на него крайне взволнованным взглядом. — Что случилось? — Гермиона… — произнес Гарри и попытался сесть. — Я. Мне… Он не смог договорить, потому что снова зарыдал. Гермиона прижалась вплотную к нему, и, обхватив его голову руками, крепко обняла. Так продолжалось некоторое время, а затем Гарри почувствовал, что бесконечная тоска уходит, и на ее место встает тепло. Его всхлипы становились все реже и реже, после чего он перестал дрожать. Гермиона гладила его по голове, легонько качая из стороны в сторону, как маленькое дитя. — Что случилось, Гарри? — спросила она тихо, почти шепотом. Мальчик глубоко вздохнул. Единорожья магия действовала успокаивающе, отгоняя все страхи. Или, может быть, в этом была заслуга самой Гермионы? Гарри не мог сказать наверняка. Он рассказал ей о том, что случилось на занятии с профессором Флитвиком. Рассказал о бесконечной тоске, которая вскрылась в его сознании пульсирующей язвой. О страданиях людей в поселении волшебников, которых кто-то убил весьма жестоким образом. Гермиона также, как и он сам, предположила, что это связано с памятью Тома Риддла. Она расспрашивала его о видениях, правда, сторонясь вопросов о некой Анне. Они проговорили почти час, после чего Гарри совсем успокоился. — Гермиона, я хочу попросить у тебя мантию-невидимку. — произнес Гарри в один момент. — Ненадолго. — После вчерашнего я уже сомневаюсь, что тебе можно ее доверять. Кому на этот раз перепадет тысячелетняя боль? — пошутила Гермиона. — Профессор Локхарт, кажется, оценил ее по достоинству, — ответил Гарри сквозь слабую улыбку. — Он сильно на меня обиделся? — Дафна говорила, что он требовал снять с Когтеврана все имеющиеся баллы, пока его не успокоила директор Макгонагалл. Гарри, — она серьезно посмотрела на него. — Не надо так обращаться с преподавателями. Мальчик вздохнул и потер виски. Он чувствовал себя спокойно и хорошо, но знал, что как только Гермиона уйдет, это спокойствие исчезнет. — Не волнуйся, — ответил наконец Гарри. — Мне нужно попытаться разобраться с этими участками памяти. Я думаю, что осмотр некоторых залов Хогвартса может мне помочь. Никаких унижений профессоров мракобесия. Пока что. *** Ближе к ночи, когда большая часть учеников и профессоров разошлась по своим гостиным, а мадам Помфри провела вечерний осмотр (она отметила, что его состояние становится куда лучше, и завтра он может возвращаться к занятиям), Гарри надел мантию-невидимку и вышел в коридор. Октябрь постепенно шел к своему концу, и ночью в замке становилось прохладно. Ночной Хогвартс не такой, как днем. В дневное время он полон учеников, их шумных разговоров, все они бегут куда-то в бессмысленной суете и спешат на занятия, перескакивая с одной левитирующей лестницы на другую. Ночью все иначе. Замок будто замирает и отдыхает после дневной кутерьмы, насыщаясь долгожданным спокойствием и умиротворением. Ах, Хогвартс! Есть ли что-то более желанное для маленького волшебника, хоть однажды услышавшего про это чудесное место? Гарри вытащил из своей бездонной сумки банку газировки, к сожалению, всего лишь газировки, а не кальвадоса, совершенно холодной, хотя сердце в такой момент более всего хотело тепла. Не душевного, так хотя бы физического. Гарри неспешно шел по коридорам замка, заходя то в одну, то в другую открытую комнату. Он побывал в Большом Зале, где долгое время смотрел в окно, наблюдая за птицами, которые даже в это время пролетали вокруг школы. Он знал, что любая неосторожная мысль снова приведет его к воспоминаниям о поселении волшебников, и снова его охватит неодолимая печаль утраты. Утраты войны, в которой он лично даже не участвовал, но которая отняла у него так много, ничего не дав взамен. Он понимал также, что нет в ночном Хогвартсе места, где он способен по-настоящему найти отдушину, забыться в задумчивом созерцании безмолвных стен и отражений на окнах. Возможно, такие места и существуют где-то в мире, но Гарри был бы в них совершенно лишним. Какой-то Хогвартский призрак зашелся в неудержимом кашле. Голос был тонким, женским, возможно, его обладательница погибла и осталась в форме бессмысленного отпечатка собственного сознания в совсем раннем возрасте. Странно. Гарри никогда раньше не слышал, как призраки кашляют. Возможно, она болела туберкулезом. Знают ли волшебники о существовании туберкулеза? Спустя полчаса Гарри стоял возле кабинета директора. Вообще-то, было еще одно место, куда ему хотелось сходить за поисками ответов — к Василиску. Но пробраться туда будет даже сложнее, чем в кабинет директора, а потому Гарри оставил это на более поздний час. Он остановился подумать, и в этот момент услышал позади себя шаги. К нему приближался профессор Флитвик. Гарри отстранился от прохода и прижался к стене. Мантия-невидимка должна была полностью скрывать его даже от такого волшебника, как Флитвик. Профессор подошел к каменной горгулье и произнес пароль. Он тут же наложил квиетус на всю комнату, таким образом, что вообще все звуки резко пропали. Профессор начал подниматься, и Гарри пошел за ним. — Я слышу твои шаги. Мой квиетус особенный и глушит все звуки, кроме тех, что издают другие люди, — спокойно произнес Флитвик. — Покажись, кто бы ты ни был. Гарри вздохнул. Он снял капюшон мантии, и поднял палочку с Люмосом. — Ах, Гарри, это очень хорошо. Я как раз искал тебя, — все таким же безэмоциональным тоном произнес Флитвик. — Правда? Почему? — удивленно спросил Гарри. Он даже забыл на мгновение о своей печали. И тех людях. И о девушке. — Та ситуация никак не давала мне покоя. Я не мог понять, что же произошло, — медленно проговорил Флитвик. — И тогда я очень старательно исследовал свою память. Применил очень много Реверсо Когнита. Гарри ничего не ответил, только молча уставился на профессора. — Ты, наверное, думаешь, что вспомнил что-то из своей жизни? Или из жизни Того-Кого-Нельзя-Называть, если связь между вами и впрямь существует? Не волнуйся, Гарри. Это мои воспоминания. Это я стер свою память об этих людях и этом поселении. Потому что это я убил и истязал их.