Что было дальше?

Закончив уже за полдень, девушка отправилась в фотопечать к Лёне. ЧБД во всю обсуждали предстоящее выступление, заразившись энтузиазмом Чаки. Только Сабуров был был недоволен. Бывают люди, которые бесят просто, без причины, хоть они ничего и не сделали. Тебя до мозга костей вымораживает только его присутсвие. Тебе хочется перечить ему во всем не потому, что ты не согласен, а потому, что хочешь быть против. Ты хочешь найти в нём, в его действиях и словах хоть малейший недочёт, чтобы показать, что человек был не прав. И совсем не хочешь, чтобы он тебе указывал. Это чувство испытывал и Нурлан. Девушка была приятна ему и симпатична, она говорила умные вещи, которые всегда логически обосновывала. Но Масаеву приходилось слушать, а слушать никого он не любил. — Почему она нами командует? — взбунтовался Сабуров от этих размышлений. — Ну, она издесь главная потому что, — глаза Щербакова были наполнены страхом перед солистом, слова которого звучали язвительно и агрессивно, и в то же время преданностью Чаки, как у старого верного пса, боящегося опасности, но готовым заступиться за хозяина. — А какого она тут главная? — он всплеснул руками. — Она ж неадекватная. Вы видели, как она вчера то орала, то разревелась с нихуя… Тамби сжал челюсть, и лицо его свелось злостью. Ещё секунда — и группа осталась бы без солиста, если б Рептилоид не вышел вперёд друга, показывая и Нурлану, и Масаеву, что, мол, хватит. Выражение спрятанного наполовину за очками лица, всегда бывшие, как у любого хиппи из 60-х, вдруг стало серьёзным, и гитариста было не узнать. Многие говорили, что боятся Рустама — с расслабленный улыбкой и переодическими картавыми криками «Паркур!» он мог вытвортять такое, что никому в здравом уме - да и не в здравом - не пришло бы в голову. Но боятся стоило его такого, в состоянии холодного гнева — а именно холодный, спокойный гнев самый страшный, когда ни одна жилка на скуле не дёрнется, когда смотрят прямо в глаза и говорят тихим серьёзным тоном. — Имеешь против Чаки что-то? — ни от кого другого фраза не звучит так угрожающе, как от Саидохмедова. Казах был на две головы выше, но и при том боялся. Он нервно сглотнул. Видимо, он на улицу сегодня выйдет.

***

Вернулся Сабуров только поздно вечером. Инструменты уже стояли в зале, на привычном месте — видимо, группа репетировали. А сейчас парни молча копались в телефонах, не обратив на вошедшего никакого внимания. Они были злы. Нурлан, вздохнув, повесил пальто на крючок и прошёл на кухню, не поднимая глаз. Он долго думал о произошедшем днём. Ему стоило извиниться — и это сознание пришло резко и неожиданно.       — Посмотри, какое небо красивое! — мальчик, идущий парню навстречу за руку с мамой, ткнул пальчиком на запад.       Сабуров повернулся, устремив взгляд на багровеющий закат. Солнце медленно опускалось за горизонот, окаршивая облака в нежные цвета.       Такое простое зрелище глубоко поразило Нурлана.        День сменится ночью, ночь сменится днём.              Плохой становится добрым, добрый ведёт себя, как мудак.*                    Тот, кому ты нравился — начинает тебя ненавидеть.Тот, кому ты бил морду — становится твоим другом. Ну а тот, кто казался злобным тираном, становится чуть меньше.**       Ветер развевал аккуратно уложенные волосы. Вечерний воздух немного морозил кожу под бежевым пальто.       Парень вдруг почувствовал масштабы Вселенной, насколько мелочны по сравнению с ней проблемы человека и насколько презренно чувство ненависти к Чаки. Уткнувшись глазами в пол, Нурлан прошёл на кухню. Открыл окно. Поставил чайник. Достал колбасу, хлеб и какие-то овощи. Нарезал. Сделал бутерброды. Заварил чай. Поставил кружку и тарелку на подоконник. Сабуров медленно поглощал бутерброды, наблюдая за происходящим на улице. Становилось слишком холодно, но нарушать тишину не то, что словом или скрипом окна, а даже лишним движением не хотелось. И Нурлан был слишком истощён осознанием и занят размышлениями, чтобы предпринять что-то. Мы с Чаки знакомы только два дня, а я уже… Уже.

***

Нурлан, завернувшись в одеяло, повернулся к стене, прожигая её взглядом. Больно и противно от самого же себя, что сказал и подумал такую дрянь про Чаки. В комнату зашёл Артур. Как обычно слишком тихо, мягко и молча. Так и до инфракта недалеко… — Повёл себя как говно, — прокомментировал Чапарян. — Да. — Извинись. Сабуров залился краской. Ему было стыдно и потому тяжело. — Не могу. — Всё ты можешь. Да уж, нельзя человеку справедливости излить душу, если ты не прав… По головке не погладит, а только под жопу пинка даст. Нурлан собрался с мыслями. Набрав немного воздуха, он красиво стал насвистывать мелодию сойки-пересмешницы*** дрожащим и виноватым голосом. Из гостиной послышался короткий ответ. Сабуров, привстав, криво улыбнулся соседу, ожидая реакцию. Тот кивнул.