Три раза

Сидя и выжидая, Сейрен чувствует, как избыточная энергия рвётся наружу — время от времени неторопливо разминает руки и разгибается, но сдерживается. Очень скоро этой энергии ей будет не хватать. Плохо, конечно, что для захвата непосредственного контроля нужен близкий контакт, иначе она и одними песнями бы справилась — нет в этом городе того, кто способен за её голосом не пойти. Однако усиления есть усиления, и не нужно ими пренебрегать, особенно такими полезными. Если нанесённый себе вред окупится причинённым врагам уроном психологическим — значит, всё не зря. Она ещё боялась поначалу, что слышать теперь будет хуже — но каким-то прекрасным образом её уши чутко ловят каждый звук даже сквозь глухие раковины плотно прилегающих к ним наушников, а если и есть в её голове голоса помимо собственного, то он лишь один, и не посторонний — говорит мало и редко, зато исключительно по делу. Заприметив свою добычу, Сейрен принимает сигнал, что пора показаться — медленно выползает из своего закоулка, одну ногу нарочито подволакивая и страдальчески — но не излишне — морщась, имитируя дрожь и болезненное усталое напряжение. Всегда есть опасность, что её плачевным состоянием он будет слишком озабочен и не согласится с тем, что профессиональная помощь ей не нужна — но чем больше ослабляющей бдительность жалости, тем легче подобраться. Как ни странно, оказывается достаточным аргумент того, что живёт она недалеко, и о ней смогут позаботиться дома. Ещё более неожиданно — и приятно — только то, что он решается сам её нести, хотя поначалу Сейрен сомневается, что он сможет её поднять. Нарочито изнеможённым движением руки указав направление, она к его груди прижимается и в глаза заглядывает внимательно, испуганно, доверчиво, на что он легко, едва углами рта шевельнув, ободряюще улыбается. Пока один его шаг сменяет другой, Сейрен постепенно всё сильнее безвольно обмякает у него в руках — чувствуя, как невидимые, невесомые марионеточные нити вплетаются в волокна её собственных мышц, расползаясь до самых кончиков пальцев. Человеческой простудой болеть ей пока не доводилось, но очень похожа на один из симптомов одолевающая её слабость — немало усилий требуется для того, чтобы чувствовать в обвитых вокруг его шеи руках вес собственного тела, но разграничивать чётко — где заканчивается она, а где начинается он. Он не спрашивает, почему прошёл уже много дальше того места, на которое она указывала — ведь переставляет ноги он исключительно по её воле, по её воле не расслабляет уставшие руки, чтобы не выронить. На высоком — самом высоком, на её памяти — берегу моря приходится остановиться — его тело слишком изнеможено, чтобы и дальше её держать, она слишком напряжена, чтобы управлять и дальше; звенящая боль начинает обручем сдавливать голову, но она его не отпускает; сидя на земле, заставляет опуститься на одно колено рядом с ней, неотрывно наблюдая за местностью. Её наверняка заметили — и лучше бы прикюа узнали о случившемся побыстрее. Хотя бы до того момента, когда она перестанет справляться с болью, и ей придётся его отпустить. Только понимание того, что это первый раз, проба пера, помогает ей менее уязвлённо воспринимать то, насколько некрасиво получается — не больше получаса прошло, а у неё уже начинается жар, раскалывается голова и опускаются руки, а схваченный нитью за каждую мышцу парень то и дело дёргается неровно, неуклюже, потому что не может она его твёрдо держать, не свыклась ещё. Сейрен уверена, что со стороны они оба сейчас более походят на животных — припавшие к земле в одинаковом положении — спина дугой, упор руками, почти как на низком старте, не заваливаться бы ещё то и дело — но смотрит каждый по-своему: она — по-змеиному повелительно, пригвождающе, а вот в не до конца затуманенном взгляде Оджи ей видится недоумение, уступающее некоему подобию гордости. Гордости из разряда «умру, но в плен не сдамся». Это что, попытка воспротивиться? Сейрен ухмыляется этой мысли ненарочно, и только больше её забавляет то, как он плотно губы сжимает и пытается их зубами прихватить, не давая расползтись в зеркальном жесте. Твоё счастье, парень, что это первый раз, иначе ты бы даже подумать не в ту сторону не смог. Сейрен знает: сейчас он сам над собой не властен — но происходящее осознаёт прекрасно — что делает ситуацию ещё более унизительной; поднимает руку и волнисто проводит перед своим лицом — чувствует, как головная боль чуть отступает, а мышцы наливаются тяжестью, когда он повторяет, этому сопротивляться уже не в силах. И он, не желая наверняка, чтобы она приближалась хоть на шаг, даже отодвинуться не может, когда заслышавшая издалека знакомые голоса фея медленно, неотвратимо, сквозь тиски и звон в ушах, к нему подбирается; и ей даже не нужно представлять, как ему противно то, насколько беззастенчиво она довольствуется его беспомощностью. В данный момент, за неимением альтернативы — лучшее обезболивающее. Стоит только прикюа появиться на горизонте, как она не медлит; прижимается испуганно, обвивает его рукой свои плечи и что-то на ухо нашёптывает, заставляя направить в их сторону взгляд, наполненный туманом, всеобъемлющей преданностью и враждебностью — окончательно лишённый зарождавшейся там мгновениями ранее гордости. Приятнее покорности, с которой он вынужден подчиняться любому её движению, лишь стремительно меняющееся выражение лица Канаде — близкое всего к маске созерцания предательства. Ну, полно же, разве может предать тот, кто тебе ничего и не обещал? Нехорошо обижаться на людей за то, что они оказываются не такими, какими их хочется видеть. Самой Сейрен нужно немногое — всего лишь извлечь магические скрипичные ключи из их модулей, и, хочется думать, жизнь этого парнишки они посчитают достойной за это ценой. Поэтому, стоит им только вытащить артефакты, издалека уже так её зовущие (и одним своим видом обжигающие ладони) и изготовиться к бою, она резко выставляет вперёд руку, приказывая остановиться — и ей многого стоит сохранять более-менее серьёзное выражение, когда у обеих лица вытягиваются при виде того, как Оджи воспроизводит её движение точь-в-точь, секунда в секунду. Когда они встают, когда она почти обыденно берёт его за руку — быстро усмехаясь жалкой, незаметной почти попытке вырвать из её хватки ладонь — когда они отступают до тех пор, пока за спинами не остаётся ничего, кроме бескрайней переливающейся морской глади, девушки за этим наблюдают с беспомощным неприятием, а Сейрен впитывает каждую черту, готовясь к главному моменту. Сейрен — останавливается, руку его отпустив, а Оджи делает лишний шаг назад, так, что пятки его на земле уже не стоят, и отклоняется — пока Хибики и Канаде одновременно не вырываются оторопело-отчаянно вперёд, а фея не перехватывает его снисходительно за запястье. Вес ответственности на плечах можно почувствовать лишь фигурально, а вот человеческую жизнь в своих руках — вполне буквально. Сейрен думается, что она всё ещё несколько мягкотела — слишком бесстрастно и непринуждённо звучат её условие и её требование; уж за то, сколько эти двое отняли у неё времени и доставили проблем, заставив перейти к решительным действиям, стоило бы поиздеваться побольше, но не стоит отвлекаться — чревато. И за вынуждение прибегнуть к усилению стоило бы их поблагодарить — при должной тренировке навык исключительно полезный. Ей нравится, как она вынуждена ждать их решения — Хибики смотрит со смесью ненависти и бессилия, свободную руку в кулак сжимает-разжимает нервно, и даже Канаде — от которой Сейрен колебаний вообще не ожидала — кажется, сейчас расплачется, но тоже недвижна и безмолвна. Улучив момент, она оборачивается посмотреть на Оджи, которому её волей безразлично то, что он висит над своей верной смертью. Усваивай, парень, неприятные побочные условия общения с героями — им при случае положено во имя мира приносить жертвы. По крайней мере, компетентным героям точно, а подошедшие ближе Хибики и Канаде, положившие на траву модули и отступившие обратно, только что зарекомендовали себя не самыми надёжными защитницами. Пока у Сейрен нет основания своё слово не держать — поэтому, когда и без того разрывающиеся от недоверия девушки готовы вернуться и использовать по артефакты назначению, она лениво дёргает парня, заставляя встать ровно и твёрдо рядом с собой, и они нога в ногу спускаются обратно — медленно, правда, неверными шагами — Сейрен не задаётся вопросами о его самочувствии, но ей трудно уже не то что стоять, а просто думать. Синхронно они опускаются на колени перед белеющими в траве модулями, и Сейрен отпускает Оджи ровно в тот момент, когда её снова обжигает — на этот раз руки, но она заставляет себя терпеть, стискивает до скрежета зубы, ключи удерживая и принимая — это раньше она к ним даже прикоснуться не могла, а сейчас сможет, боль — не страшно, боли ей и так выносить приходится достаточно. Потускневшие модули похожи теперь на старые пластиковые игрушки, но, глядя немного размывшимся от напряжения взглядом на по-прежнему стоящих на своих местах Хибики и Канаде — явно до конца не принявших произошедшее — Сейрен не ликует, не думает, что их ликвидировала, ведь ключи они наверняка создадут вновь. Сейрен не волнуется и не считает свои действия бесполезными: они снова создадут — она во второй раз заберёт, людей в городе много, а спасти хочется, как водится, всех. А третьего раза не понадобится, ведь на странице партитуры находится всего четыре нотных стана. Ноги у неё сильно дрожат, когда она поднимается с земли, но она не может просто уйти, не попрощавшись. Сомнительно, что он истратил больше энергии, но его телу, куда менее выносливому и прочному, пришлось труднее, поэтому он и встать не может, пытаясь дыхание перевести; упёртые в землю руки дрожат, грозя подломиться, спина дугой изогнута, а всё ещё мутноватые глаза широко раскрыты. Сейрен терпеливо ждёт, пока он сможет голову поднять и на неё посмотреть — не будет же она сама, едва на ногах держась, склоняться. — Спасибо большое, что так любезно согласился помочь, — и даже несмотря на боль, исчезающую мучительно медленно, улыбается она настолько очаровательно, насколько способна. — Не знаю даже, что бы без тебя делала. Она чувствует что-то похожее на наставническую гордость, когда видит в сгустках солнечно-тёплой смолы нарастающие всполохи ярости.