Россыпь битого витражного стекла

Телиндрил будто спала. Она лежала на самом краю кровати, натянув одеяло до подбородка, и если бы не кинжал, торчащий из её спины, можно было бы подумать, что сестра просто отдыхает после очередного контракта. Люсьен присел на край кровати, выдернул кинжал — тот со звоном покатился по каменному полу, слишком громким был звук для вымершего Убежища. На секунду показалось, что так шуметь невежливо, что это потревожит покой братьев и сестёр, которые нашли в этом доме не только новую жизнь, но и свою погибель. Люсьен поправил одеяло на Телиндрил так, чтобы не было видно расплывшегося по ткани кровавого пятна, неловко погладил её по плечу. — Мне жаль, — надтреснуто произнёс он, отводя прядь волос сестры за её острое ухо. Всего лишь слова — что они могут изменить? Всего лишь набор звуков, который пронёсся шорохом вдоль каменных стен. Он помнил, как сидел так же возле неё, гладил по плечу и шептал заклинания исцеления, чтобы облегчить жар. … — Не спи, — Люсьен пошевелил Телиндрил за плечо, и та моргнула, уставившись в слабо горящий костёр. — Говори со мной. Телиндрил тяжело закашлялась, морщась от скребущей боли в груди, выдохнула прерывисто: эта засада кого угодно с ног свалит, и если люди более привычны к холодам, то для теплолюбивой босмерки этот контракт принёс не только глубокое моральное удовлетворение, но и сильнейшую простуду. — Я до сих пор не чувствую ног, — сипло произнесла она. Люсьен беззвучно вздохнул — пещера уже достаточно прогрелась, да и на сестру сейчас было навалено всё тёплое, что они взяли с собой. Подумав, он снял с себя робу, укутывая миниатюрную Телиндрил в зачарованную ткань. Огонь бросал тёплые оранжевые отсветы на её лицо, сглаживал черты, подкрашивал мягкий изгиб губ, превращая его в полуулыбку. — Скоро согреешься, — утешил сестру Люсьен, снова читая заклинание лечения. — Расскажи что-нибудь, только не засыпай, ладно? Телиндрил немного помолчала, медленно моргая и глядя на огонь. Приручённая стихия, способная сжечь дотла огромные города, сейчас послушно согревала, даря покой и умиротворение. — Когда я была маленькой, отец иногда брал меня с собой на охоту, — произнесла она спустя несколько мгновений. — Мы всегда жили в Сиродиле, и охота была единственным его развлечением. В такие дни он даже не упрекал меня в том, как я похожа на мать… мы долго сидели у костра, смеялись, иногда пели, ели свежую дичь, которую жарили на вертеле. Олень с можжевеловыми ягодами, совсем молоденький оленёнок! Как же это было вкусно, брат. Однажды я приготовлю его дома, и ты попробуешь. Ты только появляйся почаще, хорошо? — Хорошо, — привычно солгал Люсьен, зная, что чаще, чем раз в пару месяцев, у него всё равно не выйдет возвращаться домой. — Обманываешь меня, да? — Телиндрил перевернулась на спину, снова закашлялась, и в медовых глазах её читалась печальная улыбка. — Да, сестра, — признался тот, укрывая её лучше, чтобы ещё и не просквозило. — Но я постараюсь найти время. … Время он так и не нашёл. И теперь, когда на рыжеватых волосах Телиндрил играли блики пламени очага, Люсьен очень ярко вспомнил тот разговор, и тот костёр, и ту пещеру. Телиндрил — то самое приручённое пламя, греющее тех, кто ей дорог — и сжигающее дотла тех, кто это заслужил. Яркое, рыжее, цвет Телиндрил — оранжевый, в её медовых глазах, прищуренных перед выстрелом, в её звонком смехе, в бликах огня на её коже. Снова поправив одеяло, Люсьен склонился, касаясь губами холодного лба сестры и поднимаясь под тяжёлым взглядом Анголима. Нужно проверить остальных.