Конец мечтам

«Бедный Йорик! Я знал его, Горацио: это был человек с бесконечным юмором и дивною фантазиею» (Гамлет Ютландский, сын Гамлета, предп. XI–XII вв)

      В любой другой раз он бы и не заметил той неприметной двери, через которую они вернулись в Бендиленд. Впрочем, тогда ему не было дела до секретов и тайн — он все еще надеялся спасти своего друга. Наивный глупец. В этом месте слово «надежда» уже давно стоит считать ругательством. Он носился по комнатам и залам заброшенного парка, собирая детали механизмов, боясь опоздать, боясь не успеть — напрасно.       Сейчас заброшенный парк казался пустым, даже по меркам студии — не было ни Потерянных, ни Мясников, ни Демона. Штейну пришла в голову мысль. — Постойте, — сказал Генри, — мы ведь должны помочь Тому, верно? Я знаю место, где может быть то, что ему нужно. — Мы успеем? — спросила Эллисон. — Должны, — эту часть парка он помнил достаточно хорошо. — Генри, не знаю, сталкивался ли ты с ним или нет, но здесь небезопасно. И дело не в Мясниках. Здесь бродит существо, с проектором на голове. — Больше не бродит. Бенди убил его. — Демон убил его? Когда? — Не помню. Алиса отправила меня к нему, после того как забрала Бориса, сказала, что ей нужны сердца. Мне удавалось сбегать от него, пока он не загнал меня в «Маленькое Чудо». Тут-то и появился Бенди и оторвал ему голову. — Он, — что? — Прожекторист стоял прямо перед кабинкой, будто ждал, когда я выскочу, — Генри почесал голову, пытаясь вспомнить. — Бенди напрыгнул на него откуда-то сбоку. Я помню, что свет, он испарял его, что ли? Только в этот раз его это не остановило. Демон схватил его за шею и оторвал проектор, который швырнул в кабинку. А остальное — утащил куда-то, словно сквозь стену прошел. — То есть, это случилось до того, как мы встретились? — Определенно.       Том покачал головой. — Мы видели его. Ну, точнее Том видел, — ответила Эллисон, — незадолго до того как нашли тебя. — Так, — Генри замер, из-за чего шедший за ним Потерянный ткнулся ему в спину. Неприятное чувство, как будто по спине шлепнули мокрой тряпкой. — А его вообще убить можно?       Эллисон пожала плечами. — Наверное нет. Это как в той истории, про волшебную страну, в которой никто никогда не умирает.       «Волшебный» явно было не тем словом, которым можно было описать это место, но описание напомнило ему кое о чём. Детская сказка о девочке и собаке, унесенных ураганом. Ту девочку звали Элли, почти как Эллисон. Или все же Долли? Или Дороти? Он читал эту книгу кому-то — кому? Он не помнил. — Том? — волк остановился у стены и указывал на маленькую свечу, горевшую в консервной банке. Крохотный язычок пламени танцевал на ее кончике, то и дело склоняясь в сторону. — Тяга? — предположил Генри. — Том кивнул, и начал стучать по стене. Рядом со свечой и у выхода в зал, звук был глухим, но над опрокинутыми ящиками он изменился. Узкая щель скрывалась под досками и прочим мусором, а стена над ней оказалась искусно замаскированной дверью. Взяв трубу наизготовку, Генри плечом толкнул дверь и вошел внутрь.       Он оказался в небольшой комнате, бывшей, судя по полкам и швабрам, каким-то подсобным помещением. У дальней стены лежала холщовая сумка, изодранная и испачканная чернилами, над ней висел покрытый пылью гамак. Рядом лежал пустой термос и несколько таких же пустых банок из-под каких-то консервов. Позвав внутрь остальных, Генри подошел к небольшому столу, стоявшему рядом с самой дверью. На нем лежал маленький листок бумаги, с нацарапанным кривыми буквами предупреждением: «Эти твари боятся света. Нужен свет. Свет. Свет». Под ним виднелись карандашные строчки, едва различимые на пожелтевшей бумаге:       В этом нет смысла,       в этом никогда не было смысла,       в этом никогда не будет смысла,       Мы все сгинем здесь, внизу.       Чернильными тварями.       Я перепробовал все. Похоже, само       время не имеет здесь власти. По-       верить не могу, Джоуи в кои-то              веки говорил правду, должен был       свалить, еще когда старик выш-       вырнул меня за «лишние                    вопросы». Не знаю, сколько я                    здесь, сколько еще смогу                    продержаться. Попробую       прорваться через парк еще раз.       Перевернув лист, Генри прочел.                                                             Постскриптум.                   Оружие здесь бесполезно,                   но свое я оставил в ящике                   стола. Надеюсь, ваша ис-                               тория закончится лучше                                моей.                                     Норман Полк       Передав листок своим спутникам, Генри заглянул в ящик стола. Там лежал револьвер, черный шестизарядный «Кольт» с длинным стволом. — Бог создал людей сильными и слабыми. Сэмюэл Кольт сделал их равными. И ни слова о чернилах — пробормотал Штейн, взяв в руки оружие. Тяжелая вороненая сталь казалась чужой в этом мире дерева, бумаги и чернил. В барабане оказалось лишь три патрона, — больше не было ни в ящике стола, ни где-либо еще. Достав из кармана маленький металлический цилиндр, найденный ранее, бывший художник понял наконец, что это было — стреляная гильза из такого вот револьвера.       Генри осмотрел последнее пристанище человека, который, судя по всему, как и он сам когда-то, спустился сюда. Он готовился — это было ясно по наличию оружия, термосу, и припасам. Он, так же, как и сам Генри, бродил по этим коридорам, в поисках чего-то, или кого-то, пока не утратил разум, или не сгинул среди чернил. О чем думал этот Норман Полк? Имя казалось знакомым. Он работал здесь, пока Джоуи не вышвырнул его за «лишние вопросы». И вернулся, чтобы оставить после себя записку, изодранную сумку, револьвер без трех патронов, термос без крышки и пару пустых банок. Штейн отметил, что был не «местный» суп с беконом, а вполне «обычная» ветчина со специями от «Хормел Фудс», которой он вдоволь наелся еще во времена службы на Тихом Океане. — Генри, этот человек, Норман, ты знал его? — осторожно спросила Эллисон. — Я знал его. А может и не знал, — ответил Генри, повертев в руках банку. Сколько воспоминаний может вызвать простой кусок металла! Болтанку в море, крики чаек и людей, и треск пулеметов под палящим южным солнцем. Наверное, только поэтому он и смог продержаться тут так долго — ужасы реального мира слишком хорошо подготовили его к ужасам мира чернильного. — Генри, все хорошо? — Да. Наверное. — Он положил банку, будто это была урна с прахом. — Нужно идти дальше, здесь недалеко.       «Отдел разработок». Сколько раз он проходил здесь? В каморке все было по-прежнему. Пустые банки, покрытые пылью шестерни и узлы каких-то механизмов, запертый за решеткой Потерянный и разобранный аниматроник — жалкая пародия на главный кошмар заброшенной студии. — Никогда не была здесь раньше, — сказала Эллисон. — Ты хочешь разобрать его? — она указала на металлического Бенди. — Да. Видишь, у него нет руки, — она у Тома. Мы можем взять с собой другую и уже наверху разобраться с тем, как она устроена. — Ясно. А что насчет нее? — Нее? — Генри посмотрел на забившееся в угол чернильное существо, не переставшее тихо всхлипывать. — Ты знаешь, кто это? — Она кажется мне знакомой. Ты ведь выпустишь ее?       Пока Генри возился с замком, кто-то, — скорее всего Эллисон, — включила лежаший на столе диктофон.             Запись Лейси Бентон       Единственная вещь, которая здесь работает — это только моя язва. Половина этих людей не сможет отличить гаечный ключ от асфальтового катка. Сборище болванов, вот кто они. Они проводят свои дни на складе, споря о том, кто будет делать то или это, или играют в свои глупые игры. Однако я не жалуюсь. У меня есть много времени для себя. Меня вполне это устраивает. Единственное, что меня волнует — это только механический демон в углу. Бертрам работал над ним в течении целого месяца. Говорит, что когда-нибудь он сможет ходить и, может быть, танцевать. Единственное, что он сейчас делает — это заставляет бегать мурашки по моей коже. Я клянусь, что он начинает двигаться, когда я поворачиваюсь к нему спиной — Скорее всего ты права, — сказал Генри, — Том, ты можешь убрать его?       Волк кивнул и оттащил обе части полуразобранного аниматроника в дальний угол комнаты, прикрыв его досками и прочим хламом. Всхлипы тут же прекратились. — Это действительно женщина, и, скорее всего, ее имя мы все только что услышали, — заключил Штейн. Осталось понять, почему она здесь? И кто запер ее?       За дощатой стеной послышались шаги. Что-то очень крупное двигалось по коридору снаружи. Мерный, гулкий топот, от которого тихо звенели лежащие на полу гайки. — Оно не уходит, — тихо сказал Генри, — Но это не Демон.       Шаги не стихали. — Стережет нас, — добавил художник. — Будто знает что мы здесь. — Что ты предлагаешь? Ждать? — Нет, — Генри достал револьвер, — мы должны отогнать это существо. Или хотя бы понять, что это, и увести отсюда. — Том ранен, — сказала Эллисон. Не совсем верное определение, но свободно действовать рукой он не мог, — я иду с тобой. — Ладно. Том, если мы задержимся, — Генри не мог позволить себе сказать «если с нами что-то случится» — бери этих двоих и прорывайся в музыкальный отдел. Мы догоним вас. Позже.       Уже знакомый коридор встретил их двоих тишиной. — Ушел? — прошептала Эллисон. — Нет, — так же тихо ответил художник, — слышишь?       Откуда-то спереди доносился стрекот, похожий на шум киноленты. — Помянешь черта, — вспомнил Генри старую поговорку. Он прокрутил барабан — старый револьвер отозвался щелчком. С собой у него был топор на длинной ручке — но держать его он мог только двумя руками. — Эллисон, — он протянул ей оружие. — Держи его крепко. Сейчас на нем стоит предохранитель, его нужно снять, — он оттянул курок, — и только затем жмешь на крючок. — Он нажал и барабан с тихим щелчком провернулся. — Эта камера пуста, поэтому выстрела нет. Попробуй.       Она несмело взяла револьвер и оттянула крючок свободной рукой. Не слишком быстро, но для человека, скорее всего впервые в жизни взявшего в руки подобное оружие, достаточно. — Неплохо, — ободрил ее Генри, услышав щелчок бойка, — Теперь слушай внимательно. Когда мы встретим его, ты встанешь за мной и положишь руку с револьвером мне на плечо. Только тогда можешь стрелять, поняла?       Эллисон кивнула. — Ты не хочешь, чтобы я задела тебя, да? — Огнестрельное оружие — не игрушка, особенно в неопытных руках. Будет громко, конечно. Самое главное — не зажмуривайся.       Все пошло не по плану. Они шли по коридору, когда монстр появился. Не спереди, откуда доносился стрекот, а сзади. Истошно взревев, чернильное существо побежало за ними. Генри запоздало подумал о том, что Прожекторист, если это был он, в принципе, не слишком уступал габаритами самому Демону. Сжав топор, он развернулся. Эллисон стояла перед ним, двумя руками держа револьвер. Монстр несся прямо на нее, — свет от проектора делал его похожим на мчащийся через туннель поезд. Он приближался. Генри казалось, что он уже чувствовал жар, исходивший от его лампы. Глухой хрип, доносившийся из динамика, расположенного на груди чернильного монстра, в момент сменился оглушительным звоном — в замкнутом пространстве, как оказалось, выстрел даже из небольшого пистолета довольно сильно бьет по ушам.       Монстр развернулся и, побежал прочь. Тонкая цепочка чернильных капель тянулась за ним, а на стенке в конце коридора виднелось темное пятно — след от пули. — Чего ты дожидалась?! — крикнул Генри, частично потому еще не отошел от звона в ушах, частично потому, что промедление могло стоить ей, — и не только ей, — жизни.       Эллисон молчала. — Он говорил, что ему нужен свет, — сказала она, наконец. Револьвер дрожал в ее руках. — Он верил, что свет защитит его от этих тварей. — О чем ты? — спросил Генри. — Автор записки, человек, которого ты знал, Норман. Это ведь он был перед нами сейчас, да?       Художник положил руку ей на плечо. — Мне не стоило кричать на тебя. Мне жаль, что тебе пришлось столкнуться со всем этим, но мы должны возвращаться назад, — сказал он наконец, — и вывести остальных. Затем решим, что делать с Прож… с Норманом.       В отделе разработок их ждала картина, в любом другом месте способная показаться забавной: Потерянный, верней Потерянная, которую Генри выпустил из клетки, орудуя отверткой и щипцами, копалась в механической руке Тома, словно врач в операционной, с невнятным бормотанием выбрасывая комки чернил и погнутые железки. Эллисон и Генри стояли, не смея вмешаться. Наконец, вставив нужные детали, она захлопнула железную ладонь и, указав на нее, пошевелила рукой. Том повторил. Пальцы гнулись, так будто были сделаны из кости, плоти и крови. — Мисс Бентон, — начал Генри, — спасибо вам за помошь. Я — Генри Штейн, работал художником здесь, когда-то. Его мы зовем Энтони — он указал на стоящего в углу Потерянного. Это Том, а это — Эллисон. Вы понимаете меня?       Лейси, если это действительно была она, кивнула, а затем ткнула чернильным пальцем сначала в Тома, затем в Эллисон. — Ты узнаешь их? — спросил художник. — Ты сделала для него этот протез! — догадалась Эллисон. — Тогда, внизу. Поэтому ты и показалась мне знакомой. — А когда Лоуренс узнал об этом, то запер тебя здесь, — продолжил Генри. — Он знал, что ты не выносишь вида этого аниматроника, потому и поставил его прямо перед тобой.       Лейси кивнула еще раз и потерла плечи, словно ежась от холода. Том достал из сумки плед и укрыл ее. — Мы поднимаемся наверх, в Музыкальный Отдел, — сказал художник. — Это, возможно, единственное место в студии, где этот свихнувшийся композитор не станет нас искать.       Дальнейший путь прошел без проишествий — редкие Мясники разбегались при виде толпы в целых пять человек. До бывших владений Сэмми Лоуренса они поднялись по шаткой лестнице, располагавшейся за лифтовой шахтой с разбитой платформой, — Генри не без труда отмахнулся от малоприятных воспоминаний. Музыкальный Отдел ничуть не изменился — все те же залитые чернилами коридоры, мигающие лампы, но теперь к обычному гулу прибавился еще один — тихий хрип из разбитых динамиков, разбросанных тут и там.       Они решили обосноваться в большой, относительно чистой комнате, бывшей чем-то вроде мастерской — судя по разбросанному в ней оборудованию — микрофонам, магнитным лентам, проигрываелям — в большинстве своем уже разбитому и негодному. Несколько дверей вели в каморки поменьше, служившие складами. — Мы можем оставить вещи здесь и осмотреть соседние комнаты, — сказал Генри.       «Как скажешь» — раздался откуда-то мужской голос, показавшийся ему знакомым. — Кто это сказал? — художник развернулся. В этой студии можно было ожидать чего угодно, и бесплотные голоса были последним, чем он хотел столкнуться. — Это Том! — воскликнула Эллисон. — Ты говоришь! — Я… говорю? — рот волка не шевелился. — Да! Ты как тот чревовещатель в Джеймстауне! — Что?       У Тома был настолько сконфуженный вид, что Генри невольно усмехнулся. Глухой голос доносился из лежащего на полу динамика. — Ты стоишь у микрофона, — сказал он, — Но если машина слышит твой голос, то может слышать и голоса других?       К удивлению Генри, микрофон не сработал ни на Лейси ни на Энтони — они могли слышать только голос Тома. — Что же. Том, ты можешь рассказать нам что-нибудь?       Тот помотал головой. — Ничего. Ничего не помню. Ни о том, кто я, ни как стал таким. Все что осталось — имя «Том». — Тогда, нам стоит озаботиться тем, чтобы Том мог свободно ходить и говорить, — сказала Эллисон. — Не стоять же ему здесь. — Динамик и микрофон подключены к сети — Генри указал на провода, тянущиеся к стене. — Без электричества, они не будут работать.       Лейси вдруг начала крутить рукой, будто вертела что-то. — Ты думаешь о динамо-машине? Может сработать, если бы она здесь была.       Том указал на разбитый кинопроектор. — Ладно, — Штейн поскреб подбородок. — Давайте попробуем.       Получившееся устройство больше всего походило на шарманку — дощатый короб с ручкой сбоку и динамиком посередине. Микрофон приходилось зажимать плечом во время ходьбы или работы, а потому Том говорил не чаще обычного — короткие отрывистые фразы, которые не всегда были слышны из-за помех и скрипа ручки. Тем не менее, со слов самого Тома, оно «работало, и ладно»,       Потому, именно Том с Генри отправились на разведку для, как выразился художник, «полевых испытаний». Он зашли в небольшую комнату, заваленную хламом. Генри уже успел уяснить, что и среди хлама можно найти что-то полезное, а потому он принялся за разборку. Но одна мысль не оставляла его. — И долго ты собираешься молчать? — обратился он к волку, который перекладывал разбитый ящик к остальным доскам. — О чем ты? — даже сквозь скрип и помехи слышалось раздражение. — Ты ведь знаешь, кто ты такой, — это был не вопрос, — утверждение. — По крайней мере теперь.       Том не ответил. — Ты вспомнил. Когда услышал ту запись, в административных помещениях. Это был твой голос. И ты выключил запись, потому что не хотел, чтобы я услышал имя. — Не ты, — признался Том. — Скажи мне, Штейн, каково это, когда к твоей куцой памяти будто железнодорожный состав прицепили? — Я как будто заново войну пережил, — отозвался художник, опустив голову. — Ты тоже воевал? — Да. На Тихом Океане. Семьдесят седьмая вспомогательная бригада, триста седьмой батальон. — «Дивизия Статуи Свободы»?       Генри улыбнулся. Статуя Свободы действительно была изображена на знамени их подразделения. — Откуда знаешь? — Жил в Джерси некоторое время.       «Уже что-то», подумал художник, и продолжил, надеясь разговорить собеседника. — Нас мобилизовали в сорок втором, в сорок четвертом отправили отбивать Гуам. Затем Филиппины. В марте сорок пятого нас отправляли на Окинаву, а меня послали на Гавайи, рисовать плакаты. Два легких ранения, контузия. Ты? — Летчик. В каком-то смысле. Сначала собирал самолеты, затем чинил самолеты, затем самого посадили в самолет, бортинженером. Не то, чтобы у меня было необходимое образование, но тогда, как мне кажется, это мало кого волновало. Пятая воздушная армия, сорок третья бомбардировочная эскадрилья. — Ты на «Б-17» летал? На летающей крепости?       Том коротко хохотнул. Генри никогда не мог представить себе, что будет обсуждать с нарисованным волком войну на Тихом Океане. К тому времени, они оба сидели, прислонившись к стене, забыв о поисках припасов. — Я тоже на это повелся. На россказни о «неубиваемых самолетах», которе возвращались без хвостов, крыльев и моторов. Да что там, я — голос в динамике стих. Том легонько стукнул по «шарманке», после чего продолжил, — я же эти самолеты ремонтировал, там в некоторых случаях из трех один собрать можно было. А вот о том, что в подобных случаях становиться с людьми я, видимо, не думал.       Волк поправил микрофон и продолжил: — Это случилось над Новой Гвинеей. Насколько помню, отбомбиться успели, а вот набрать высоту — нет. С земли нам повредили мотор, так что один из их истребителей догнал нас и начал барабанить из пулеметов. Это был не первый мой вылет, к стуку мы привыкли. Но не к таранам. Он влетел в нас и выдрал кусок фюзеляжа. Хантер умер на месте, Джойса выбросило в дыру — нас болтало словно белье в стиральной машине. Перебило топливопровод, так что нам оставалось только молиться, что дотянем до австралийцев. Мы и дотянули… почти. — Том положил руку на свой протез. — До кенгуру оставалось примерно полчаса лета, когда пилот объявил, что, к великому сожалению, садиться придется в лесу. — А парашюты? — спросил Генри, тут же пожалев — такой вопрос явно был неуместен. — Осталось шесть целых, на нас восьмерых. Неплохая сценка для какого-нибудь драматического фильма, а? Восемь человек тянут соломинки, молясь и ругаясь на трех языках, пока их дымящийся самолет медленно ближется к земле? А, и еще девятый, мертвец в луже собственной крови, лежит на ящике с патронами и смотрит на всех нас остекленевшими глазами.       Генри промолчал. Слова здесь казались излишними. — Мне досталась короткая, — продолжил Том. — И радисту, Филлипу Брайду, так его звали, кажется. Они попрыгали, а мы остались вдвоем, на разбитом и падающем самолете. — И как вы выжили? — Топливо вытекло еще в полете, иначе из обломков выскребали бы не труп и два полуживых мешка с костями, а три неплохо прожаренных стейка. Руку свою я там и оставил. Мне потом протез сделали, хороший был протез, от обычной не отличишь. В декабре сорок четвертого меня демобилизовали и я вернулся в студию. — Ты так и не представился, — с легким укором произнес Генри. — Томас Джон Коннор, механик, к вашим услугам, — сказал нарисованный волк тоном британского лорда. — Почту за честь, — улыбнувшись, ответил художник. — Генрих Штейн. Скажи, ты помнишь, как попал сюда? — Я не лгал, когда сказал, что ничего помню, — мрачно ответил Том. — Помню только, что бродил здесь один, не знаю сколько. — А Эллисон? — Эллисон… Она позвала меня и я будто проснулся. Тогда я и не знал, — я ведь и имени ее не помнил, — почему, но с ней было хорошо. Лучше, чем бродить здесь, одному. Ей не стоило сюда приходить. — Никому не стоило, — заметил художник. — Но, тем не менее, мы здесь. — У тебя ведь была подружка, Генри? Линда, так ее звали? — Мы женаты, — ответил художник, продемонстрировав кольцо, тускло блеснувшее в желтоватом свете лампы. — С чем и поздравляю. Скажи, ты был бы рад увидеть ее здесь?       Генри представил свою Линду, проходящую через все то, что видел он — от бесчиленных падений, до карусели Пидмонта, и замотал головой. — Это было бы ужасно. Постой, ты хочешь сказать, что… — Что мой худший кошмар воплотился в жизнь, а я так и не узнал об этом. — Черт, — только и сказал Генри, и неуклюже похлопал того по плечу. — Черт, — согласился Том. — Я помню, точно помню, что никогда не говорил ей. Не хотел, чтобы она знала. Ни о Демоне, ни о том, что я во всем этом участвовал.       Звук в динамике стих. Том размял пальцы и продолжил, будто вознаграждал себя за, возможно, годы, молчания. — Нас вышвырнули в сорок шестом. Тогда уже все катилось к чертям. Лоуренс воровал чернила и пил их на нижних этажах. Норман исчезал там же, пока его не уволили, хотя, как мне теперь кажется, и после. Дрю собачился с Пидмонтом, Грант доставал всех расспросами о каждом истраченном центе. Люди увольнялись, их никто не заменял, как и трубы, которые мне приходилось чинить по нескольку раз на неделе. И все это время, все эти месяцы, тварь сидела на нижнем этаже. Джоуи отмахивался, говорил, что все под контролем. Наконец, я не выдержал. Старик устраивал какой-то прием или еще что, хотел привлечь инвесторов. Я обратился к нему при гостях, а он меня при них и уволил. И Эллисон тоже. Утром, «Гент» прислал мне уведомление об увольнении. С дружеским напоминанием об подписке о неразглашении, конечно же. Эллисон попыталась вернуться на свое старое место в «Арчгейте», но тут уж Дрю подсуетился. Глава студии оказался его хорошим другом и получил от него соответствующую рекомендацию. Так что в Нью-Йорке нам делать было нечего. У нас оставались кое-какие сбережения, так что мы просто уехали в Канзас, — у Эллисон там жили родственники. Маленький городок в сельской глуши, окруженный фермами и полями. Там и поженились, — это все, что я помню. — Но и это невероятно много! — воскликнул художник. — Ты должен рассказать ей, сейчас же. — А что это исправит? — фырнкул Коннор. — Твоя жена хочет узнать о себе больше, узнать, кто она, и почему здесь! — вспылил Генри. — Как ты можешь быть таким эгоистом? — Дело не в эгоизме! Дело в том, что я виноват в том что она здесь! Ты еще не понял? Оглянись вокруг, Штейн. Трубы, лифты, будь они трижды неладны — их я собирал. И Чернильную Машину — тоже. Я создатель этого ада, Генри! — в динамике послышалось шипение, и Коннор свирепо пнул жестянку. — Вы все здесь, потому что я, как последний недоумок, согласился плясать под дудку этой сволочи! — Ты сейчас ничуть не лучше той сволочи. Она ведь уже начинает вспоминать, — тихо добавил Генри. — Джеймстаун, он в Канзасе, верно? — У нее могла быть нормальная жизнь и нормальный муж. — устало проворчал Коннор.       Прежде, чем художник успел что-то возразить, Томас продолжил: — Ты хочешь, чтобы я признался ей? Эллисон для меня — всё. Без нее, я бы давно сгинул здесь. И всё, чем я могу отплатить ей — признаться в том, что я собственноручно, запер ее здесь. — Борис, ты неправ. — Я не Борис, — едва сдерживаясь, отозвался Том. — Так, черт возьми, докажи это! Если тебе действительно дорога твоя жена — сделай это. — Я дал себе обещание защищать ее — глухо пробормотал Коннор. — И в этом провалился по полной. — Может ты и облажался, — примирительно сказал художник, — но у тебя все еще есть шанс все исправить. — Может, — отозвался Коннор. — Может. Но будь я проклят, — он стукнул по полу железным кулаком, — если еще раз позволю себе все испортить.