Конец мечтам

Если я буду говорить долго, то, может быть, и договорюсь до чего-нибудь разумного.

(Монтэг Г., пожарный. (Предп.) недалек. буд.)

— Сердишься? — осторожно спросил Генри, когда они отдалились от убежища. — Стоило бы, наверное, — призналась Эллисон, — вот только за что? Он ведь не тащил меня сюда силой. Честно говоря, меня больше интересует то, как я узнала, что он здесь. — Это хороший вопрос, — медленно произнес Генри. — Чертовски хороший вопрос. Знаешь, я не думаю, что тебе стоит злиться на него. По крайней мере, он ведь не хотел всего этого. — Генри, — Эллисон остановилась. — Я понимаю, ты стараешься, чтобы все вышло как можно лучше, но, сейчас, предоставь нам самим разобраться. Особенно теперь. — Мы все по-прежнему здесь, — напомнил Штейн. — И выбраться отсюда можем только вместе. — Так, куда мы идем? — спросила Эллисон, явно желая сменить тему. — Я вспомнил кое-что, — художник достал из кармана смятую телеграмму. — Чуть не оставил ее внизу. — «Дорогой Генри, Надеюсь, ты еще не забыл меня и нашу работу — эти тридцать лет пролетели так быстро. Будешь в городе, обязательно загляни в старую студию — мне нужно показать тебе кое-что. Твой старый друг, Джоуи Дрю.» — прочитала Эллисон. — И что это должно означать? — Что я вспомнил, как я вошел сюда. В здание студии. И, если я не ошибаюсь, то мы сейчас как раз около этого места. — Значит, отсюда все же есть выход? К которому можно так просто дойти? — в ее голосе явно слышалось недоверие. — Раз мы здесь, то проверить стоит, — сказал Генри, пожав плечами. — К сожалению, раньше такой возможности у меня не было.       После подъема по очередной скрипучей лестнице, вдали показался знакомый коридор, с плакатами на стенах и мигающими лампами. Дыра в полу чернела перед деревянной дверью. — Поверить не могу, что она здесь! — воскликнул художник. Забыв про усталость, он в мгновение ока перекинул через провал валявшуюся у стены доску. — Сейчас-сейчас, — повторял он про себя, пробуя импровизированный мост на прочность — не хватало еще свалиться в ту дыру во второй раз. — Генри? — неуверенно начала Эллисон. — А? — отозвался художник, укладывая вторую доску рядом с первой. — Генри я… я не вижу здесь никакой двери. Только провал. И голую стену за ним. — Не понимаю, — сказал Генри. Сквозь щель у пола отчетливо пробивался холодный воздух, — вот же она, перед тобой. — Помнишь, что я говорила тебе тогда, внизу? Точней, это ты сказал — что мне не суждено выбраться отсюда? Теперь я вспомнила, — добавила она, — я вспомнила почему не хотела идти через тот ручей, перед Чернильной Машиной. Наверняка, хотела закончить все это, как и ты. То есть, уже заканчивала. Пока не забыла кто я, и зачем здесь. Скорее всего, — Эллисон вздохнула, — я просто пробыла здесь слишком долго. — Послушай, должен же быть выход, и для тебя, и для Тома, и для остальных тоже! — Если это действительно выход, то тебе не стоит оставаться здесь, — мягко сказала Эллисон, дотронувшись до его почерневшей ладони, — Мы здесь… мы придумаем что-нибудь, обязательно придумаем.       Он перешел по шатавшимся доскам и встал на узкую полосу уцелевшего пола. Штейн взялся за ручку. Откуда-то снаружи донесся колокольчик трамвая — веселый и звонкий. Ему казалось, будто он слышит голоса, голоса живых людей из плоти и крови. Это казалось таким простым — повернуть дверную ручку и выйти в настоящий живой мир, оставив позади этот чернильный кошмар. Слишком простым.       Стоило Генри подумать об этом, как из-за двери донесся другой звук — низкий и протяжный, но такой знакомый — рев чернильного монстра. Из-под двери потянуло острым, едким запахом - так пахли чернила. Бывший художник посмотрел назад. Эллисон все еще стояла на другой стороне провала, скрестив руки перед собой. Три десятка лет назад, Генри Штейн позволил себе уйти. Он достал из кармана телеграмму Джоуи и карандашом нацарапал на ней несколько слов, после чего просунул кусок бумаги под дверь. Дурацкая идея, но попробовать стоило. С трудом развернувшись на узкой кромке, бывший мультипликатор перешел через дыру в полу, после чего ногой столкнул переброшенные через него доски. Два куска дерева, ударяясь друг о друга и о стены, с грохотом скрылись внизу. — Генри? — Ты была права, — сказал художник. — Никакой это не выход. Обычный тупик.       Дойдя до конца коридора, Генри оглянулся назад. Дверь исчезла, словно ее никогда и не было — самый обычный тупик, один из множества в этой студии. Они спускались молча. Это был не тот путь, по которому он шел раньше, впрочем, в этом Штейн не был уверен — залитые чернилами коридоры и небольшие залы с тусклыми лампами мало чем отличались друг от друга. Где-то здесь оставался его рабочий стол — один из немногих уголков студии, который он мог узнать еще по той, старой жизни. На этом столе обрели форму Бенди и Борис, там появились первые наброски Алисы, которую будет озвучивать идущая рядом с ним Эллисон. Наброски, которые его «старый друг» присвоит без зазрений совести. Как и, по существу, авторство всех остальных. Штейн не протестовал тогда, — это казалось ему справедливой платой за уход. Удивительно, что он забыл все это. Еще недавно в памяти всплывали лишь светлые образы. Теперь… теперь он понимал, почему так стремился уйти.       Время от времени они рылись в рассохшихся ящиках и покрытых пылю комодах. Не то, чтобы там было можно было найти что-то ценное, но и Эллисон, и Генри все равно переходили от одной комнаты к другой, разгребали завалы и шли дальше. Им обоим нужно было собраться с мыслями: бывшему художнику и бывшей актрисе озвучки, запертых в чернильном аду, но упорно пытавшихся собрать себя по кусочкам. Один такой кусочек нашелся на одном из столов, в небольшой, шитой бисером сумочке. — А вот и ответ на твой вопрос, — он протянул ей сложенный листок бумаги.       «Дорогая Эллисон, Возможно, наши пути разошлись не при самых лучших обстоятельствах, но для меня нет таких слов, как «бывший сотрудник». Именно поэтому, известие о пропаже Томаса взволновало меня до глубины души. Вы оба были невероятно ценны для меня, а потому, я считаю своим долгом оказать тебе любую посильную помощь. Приходи к старой мастерской и я посмотрю, что можно сделать.             С наилучшими пожеланиями, Джоуи Дрю.» — Беру свои слова назад, — сказала Эллисон, сжав в руках телеграмму. — О чем я думала тогда? — Хотела найти пропавшего мужа, — сочувственно сказал Генри, — И ведь Джоуи знал, где искать Тома. Как и то, что ждет тебя здесь. — Но зачем? Зачем мы понадобились ему? — Я не знаю, — Генри закусил губу. — Думаю, ему нужен был твой муж, — он ведь помогал с Машиной. Джоуи могло понадобиться что-то: починить или разобрать ее. А может, он просто хотел избавится от лишнего свидетеля. — Генри поморщился. — Дрю мог прибегнуть к шантажу, пригрозив, к примеру, что раскроет участие твоего мужа в создании Чернильной Машины. Вдобавок, он вполне мог заподозрить, что Том рассказал тебе часть правды. Отсюда ведь еще никто не возвращался, верно? — Верно, — мрачно сказала Эллисон. — Вот только это никак не объясняет, почему ты здесь. — Я уволился за полтора десятка лет до появления Машины здесь, — ответил Генри. — Думаю, это как-то связано с самой студией. — Извини, если это личное, но, ты не помнишь, почему уволился?       Генри почесал затылок. — Я и Джоуи, мы были друзьями, когда-то. Потом, в двадцать восьмом, кажется, Джоуи решил вложиться в анимацию — тогда студии открывались тут и там. Он написал мне, сказав, что получил наследство от какого-то богатого родственника. Договорились, что документы он на себя берет — я-то до сих пор рисую лучше, чем считаю. Он нашел место под студию, нашел оборудование и персонал. И тут рухнула биржа, — Генри развел руками. — Люди потеряли все тогда. Им стало не до мультфильмов. Кому интересен танцующий чертенок, когда на нечего нести на ужин?       Эллисон понимающе кивнула. — Наследство Джоуи оказалось «несколько меньше, чем он предполагал», — продолжил художник. — Через полгода мы были кругом должны всем — поставщикам, банкам, инвесторам, налоговикам, сотрудникам, которые работали, по сути за обещания. В двадцать девятом, мы едва-едва выпустили пять мультфильмов, за несколько месяцев. Мы работали на износ — Дрю был в восторге. Он… будто не понимал, что делает, все время говорил о каком-то «большом куше», который намеревался сорвать. Раньше, я думал, что знал его, — Генри вздохнул, — Теперь вижу, что понятия не имел о том, что творилось в его голове. Мне нравилось работать здесь, нравилось творить, но в какой-то момент я понял, что провел в стенах студии неделю. Безвылазно. Знаю, сейчас это не кажется чем-то немыслимым, — Штейн позволил себе улыбнуться. — Но тогда я понял, что мне стоит переменить обстановку. — И твоему другу это не понравилось. — Он был в ярости. Ругался, кричал, так, будто я был его собственностью. Тогда, я уже принял решение, так что был готов ко всему, что он на меня выльет, — признался Генри. — К чему я не был готов, так это к тому, как отнеслись ко моему уходу остальные. Все — от Эбби Ламберт, моего заместителя, до лирика Джека Фейна, которого я вообще не видел пока работал на Джоуи, — все они просили меня остаться. — Я, кажется, знала Ламберт, — ответила Эллисон. Казалось, будто рассказ Генри заставил ее вспоминать. — Она всегда казалась очень усталой. А автор песен, Фейн, он… он был другом Сэмми Лоуренса, вроде бы. По крайней мере, он был одним из тех, на кого он не срывался. Надеюсь с ними все в порядке. — Не знаю, — ответил художник. — У Фейна еще котелок был, — задумчиво добавила Эллисон. — Не знаю, к чему вдруг вспомнила. Светлый такой, он с ним постоянно ходил.       Кое-что вспомнил и Генри. Бесформенная чернильная фигура, лишенная ног, но сжимающая в распадающихся руках вентиль от трубы. Чернильное существо, на голове которого красовалась светлая круглая шляпа. Бывший лирик, на чью голову он собственноручно опустил деревянный ящик. Добродушный коротышка, работавший в студии со дня ее основания. — Я видел Искателя с таким котелком, — сказал, наконец, художник. — На нижних этажах. — Ох. Мы ведь сможем помочь ему? — Обязательно, — кивнул Генри, — Когда найдем. И, — добавил он, — если Демон не найдет нас раньше. — Он ведь не появлялся с тех пор, как ты сломал бобину внизу, — заметила Эллисон. — И когда Лоуренс попытался его вызвать, он не явился, хотя наверху у него все прошло безупречно. Ну как безупречно — Бенди ему там голову чуть не оторвал. — То есть, у нас есть твой старый друг Джоуи, которому нужно, чтобы сюда приходили люди, и Демон, который на них нападает. — Ага, — художник тряхнул головой. — А потом отбрасывает Демона в начало, как и того бедолагу, что вставит бобину в проигрыватель. — Как проводник. — Уж скорей как тюремщик, — усмехнулся Генри. Было нечто задорное в том, чтобы смеяться над чернильной тварью, способной оторвать взрослому человеку голову. — Плохой из него тюремщик, раз тебе, с твоих слов, неоднократно удавалось дойти до конца. — Да. Неважный. — Штейн задумался. В конце концов, Бенди по-настоящему нападал на него, только когда он выполнял «поручения» Алисы. То есть, не подчинялся воле Джоуи. В остальное время, чернильный монстр лишь бегал за ним по студии, словно загоняя куда-то. Даже в комнате с проигрывателем, Бенди, пусть и принимал свою ужасающую форму, не причинял ему явного вреда. Это не могло быть простым везением. А если взять во внимание эпизод с Норманом, то это было чем угодно, но не везением. — Вот что, — он окинул взглядом их небогатый «улов». — Пойдем-ка обратно. Нам нужно будет обсудить кое-что.

***

      Эллисон, по-прежнему держа в руках злосчастное письмо от Джоуи, увела мужа в небольшую каморку. — Ублюдок! — громыхнуло из-за закрытой двери. Генри рывком распахнул ее и остолбенел:       Перед ним стояла пара — светловолосая женщина и мужчина с железным протезом вместо руки. На протяжении какой-то доли секунды они просто смотрели друг на друга, не замечая художника. Видение исчезло и в каморке вновь стояли Том и Эллисон — такие, какими он встретил их внизу. — Я сверну ему шею, — пророкотал Коннор. — Генри? — Я видел вас, — художник потер глаза. — Мы тоже тебя видим, — проворчал Том. — Эллисон показала мне то письмо. И сказала, что у тебя появились кое-какие мысли по поводу нашего положения. — Откровенно говоря, я все еще допускаю, что все происходящее, — сон, а я лежу в больнице с проломленным черепом, — признался Генри, когда они расселись за относительно чистым столом.       Все, включая Лейси и Тони удивленно уставились на него. — Не, ну а что? — с невинным видом спросил художник. — Заброшенная студия — проекция моих мыслей и чувств из-за ухода, Лоуренса я знал, Коннора могло подсказать мне мое военное прошлое. Демон — олицетворение того, как со мной обошелся мой старый друг, присвоив авторство себе.       Динамик Томаса издал нечто похожее на смешок. — А что насчет меня? — поинтересовалась Эллисон, — откуда я появилась? — О, тут все просто, — ответил Генри, улыбнувшись. — Вероятнее всего, ты — собирательный образ. Этакий ангел-хранитель, созданный моим подсознанием, как средство для самозащиты. — Вот как? — она не казалось довольной таким «объяснением», — В таком случае, не соблаговолит ли его величество создатель, сделать это место чуть-чуть более приятным?       Коннор положил руку на лицо. Эллисон посмотрела на мужа, а затем продолжила, уже улыбаясь: — Почему бы вам не перейти в иной сон, мистер Штейн? Лично я, на правах ангела-хранителя, настаиваю на переводе!       Том уже не кашлял, а просто хрипел. Вскоре все трое смеялись. Лейси и Энтони пораженно смотрели на них. У Генри промелькнула мысль, что большинство запертых здесь уже давно забыли о том, что такое смех. — Ладно, — сказал он, отдышавшись. — Я от всей души прошу прощения за это выступление, друзья. Просто, это самое легкое объяснение всей той чертовщины, что здесь происходит. — Нет-нет, Генри, это было прекрасно! — отозвался Коннор. — На какое-то время я даже поверил. — Что вы все — плод моего воображения? — Нет, что ты свихнулся и нам придется опять запирать тебя! — Не нужно веревки! — художник постарался изобразить испуг и картинно закрыл лицо руками. — Халтурите, Штейн, — деланно строгим тоном сказала Эллисон. — Не спорю. В конце концов, я художник, а не актер, — согласился Генри. — Но я все равно рад, что чернилам не удалось окончательно смыть одно из немногих чувств по-прежнему доступных нам — чувство юмора. Я прошу вас вспомнить все ваши встречи с Чернильным Демоном. Как именно это проходило. Важна каждая деталь. — Боюсь, здесь мы мало чем можем помочь, — сказала Эллисон. — Обычно все сводилось к тому, что я или Том натыкались на Демона, после чего, либо прятались, либо убегали. — Не то чтобы у нас было желание познакомиться с ним поближе, — добавил Том. — К чему ты ведешь? — Из всех в этой студии, я был последним, кто пытался пройти весь путь. Все остальные — либо забыли, как вы, либо не знали, либо, как Лоуренс, начали заниматься не тем. Это объясняет то, почему Бенди, по сути «спас» меня от Сэмми и Нормана. Как и то, почему мне удавалось дойти до конца. — А когда это он успел тебя от Сэмми Лоуренса спасти? — настороженно спросил механик. — Он оглушил меня, привязал к стулу и пообещал принести в жертву «своему господину». Вызвал его, как внизу недавно пытался. Только в тот раз он пришел, но напал на самого пророка. Тогда я думал, мне просто повезло, а Демон — бездумный монстр без цели и сознания. Теперь, я в этом сомневаюсь. — Но это не объясняет сам, как ты его называл, — Коннор махнул рукой, изобразив оборот, — Цикл? — Я думал об этом. Вот скажи, как механик, ты не находишь в этом месте ничего странного? Ну, помимо чернильных созданий? — Лампы горят, — односложно ответил Том. — Если ты говоришь, что вас уволили в сорок шестом, а все сыпалось на части уже тогда, то с того момента, как студия была заброшена, должно было пройти по меньшей мере с полтора десятка лет. — А выглядит это место так, будто его забросили несколько месяцев назад. Лампы горят и большинство механизмов в рабочем состоянии, — согласился механик. — Даже проекторы до сих пор работают. А учитывая размеры, количество электричества, которое потребляет студия должно быть просто огромным! — И я не видел поблизости электростанций, — добавил Генри. — Полагаю, этот «цикл», призван поддерживать в студии жизнь… тем или иным образом. — Уж скорей продлевать агонию, — задумчиво сказала Эллисон. — Мы ведь сейчас пытаемся понять то, что в любом другом месте назвали бы волшебством, верно? — Когда-то и это — Том указал на тусклую лампу, — назвали бы волшебством. Я думаю, Генри прав в одном: если мы хотим выбраться отсюда, то нам нужно хотя бы понять, как это место работает. А вот чего до сих пор я понять не могу, так это то, зачем Джоуи нужно было все это. Он, конечно, та еще тварь, но неужели ему действительно доставляло удовольствие запирать нас здесь? — Мы с Эллисон предположили, что вас он заманил, чтобы скрыть существование Чернильной Машины, — ответил Генри. — Вот только я здесь, а значит дело не в этом. — Тебе он мог отомстить за твой уход, — заметила Эллисон. — Но зачем ему нужно было ждать столько лет? — Месть, конечно, блюдо, которое подают холодным, — ответил Генри. — Вот только эта версия не объясняет то, почему Цикл можно перезапустить. Или, если быть точным, почему Джоуи позволяет этому случаться. Если бы он хотел нашей смерти, разве не проще было бы избавиться на месте? Или сразу же скормить Демону? — Если он его вообще контролирует, — вставил Том. — Он ведь не в студии, Джоуи-то. Иначе не мог бы отправлять телеграммы. — Контролирует, — возразил Генри. — В определенной мере. Насколько я понимаю, до тех пор, пока попавший сюда будет выполнять задачу, поставленную моим «старым другом», Демон не будет, скажем так, столь опасен, как к по отношению к «отступникам». — Тогда что насчет твоих слов о том, что в конце Демон умирает? — спросила Эллисон, — он что, сознательно ведет тебя к своей смерти? — Не сознательно. Более того, это, — Генри поднял палец, — еще одно доказательство того, что наш чернильный друг — всего лишь марионетка. Я боюсь, что наше положение, намного хуже, чем вы можете себе представить. Мы не просто узники, но топливо. Батарейки, если хотите. — Генри, о чем ты… — начала было Эллисон, но ее прервал Том: — Цикл продолжается, пока есть те, кто будет его продолжать. Ты это имеешь ввиду?       Художник кивнул. — Не могу утверждать наверняка, но, практически уверен в том, что Джоуи всеми силами стремится сделать так, чтобы эта студия продолжала существовать. Даже в такой извращенной форме. Зачем — не могу сказать. Возможно, мой старый друг продал душу Сатане или еще чему. Предположим, в сорок седьмом году, после условного «ритуала», — мы пока не знаем, это место — он окинул взглядом комнату, — стало как бы, отрезанным от остального мира. Это объясняет исправную работу механизмов. — И размеры, — добавил Том. — Пока мы поднимались наверх, я считал шаги. До «дна» — он топнул ногой по дощатому полу, — тут метров тридцать, не меньше. — Но это значит, первыми жертвами должны были стать оставшиеся здесь сотрудники. И посетители парка, если он был открыт, — сказала Эллисон. — Господи, это ведь сотни людей! — И ему этого оказалось мало, — добавил художник. — Он ведь невероятно рисковал, когда устраивал все это. Кто-то непременно заметил бы, что все исчезновения так или иначе связаны с этим местом. И тем не менее, я не слышал ни о чем подобном, пока был наверху. Хотя уже вроде лет двадцать живу на Восточном Побережье. — Значит, он не действовал в одиночку, — процедил Коннор. — Все эти годы, пока люди гнили здесь заживо, кто-то ведь должен был заметать следы. Возможно даже несознательно. А, возможно, задававшие лишние вопросы, сами в итоге отправлялись сюда. — Где их уже ждали чернила, — Генри закатал рукав и показал покрытую черными пятнами руку. — Ты не выглядишь обеспокоенным, — заметил Том. — Ну, я надеюсь, что мои товарищи по несчастью не дадут мне сгинуть в бездне чернильного безумия. — Это меньшее, что мы можем сделать для тебя! — воскликнула Эллисон. — Но, Генри, если твоя идея верна, значит ли это, что с прекращением Цикла, всё в этой студии, включая нас, ну, умрет? — Сомневаюсь, — покачал головой художник. — Не думаю, что нам что-то грозит прямо сейчас, — заверил ее Том. — В первую очередь, нам стоит подумать о свете. Если не хотите остаться в кромешной тьме, нам нужно будет раздобыть фонари. Наверное, получится найти и разобрать еще несколько старых проекторов. Затем, придет черед труб, насосов и всего остального — гермозатворов, шлюзов, резервуаров. Чернила, если они еще остались, стекут вниз и затопят нижние этажи, может снесут пару перегородок. — И сколько у нас, по-твоему времени? — спросил Генри. — Не забывай, по идее, я уже должен был перезапустить Цикл.       Коннор развел руками. — Здесь, как ты успел заметить, с самим понятием «время» не все в порядке. — Это тоже нужно решать. Я видел часы здесь, так что можно будет понять хотя бы, сколько времени прошло. А времени у нас не так много, если ты говоришь, что аппаратура скоро начнет выходить из строя. — Что ты хочешь сделать? — спросила Эллисон. — У меня есть идея. Безумная, конечно, и ужасно наивная, но сработать может, — сказал Генри. — Когда я был «мальчиком на побегушках» у Алисы, она отдавала приказания через интеркомы. Есть вероятность, что в ее логове сохранился рабочий центр внутренней связи. — Ты хочешь попробовать позвать на помощь? — Нет, — Генри покачал головой, — в лучшем случае, нам не поверят, а в худшем будут новые жертвы. Я хочу попробовать обратиться к Потерянным. В моем и вашем случаях, в случае мисс Бентон, — он кивком указал на Лейси, с явным интересом наблюдавшую за их разговором, — потеря памяти не была безвозвратной. Я не врач, и уж тем более мало что смыслю в подобных делах, но мне кажется, дело в имени. Я хочу попробовать… позвать остальных. — Но, Генри, с тех пор как ты работал здесь, прошло три десятка лет! Даже я едва помню тех с кем работал. Откуда же мы возьмем имена всех этих людей? — спросил Том. — Вы начинаете вспоминать. Ты уже назвал несколько имен, я вспомнил еще двоих, пока был «снаружи». Что до остальных, то будем искать, — добавил художник, — Записки, документы, счета, — все мало-мальски ценное.

***

      Меньше всего Генри хотелось возвращаться в «угодья Алисы», как он про себя называл владения обезумевшего ангела. Он хорошо запомнил изуродованные тела всех тех, кого она пустила под нож. Однако там же был, возможно, единственный способ помочь десяткам томящихся здесь людей. Хоть как-то помочь. Том и Эллисон пошли с ним — возражения не принимались. Несмотря на то, что ангел был мертв, внизу все еще бродили Мясники, Норман Полк с проектором на голове и Сэмми Лоуренс с чернильными бреднями в голове.       Генри с грустью посмотрел на, теперь уже навеки, закрытую дверь убежища Бориса. Бедолага, кем бы он ни был раньше, не заслуживал застрять здесь. Как и все остальные. Миновав знакомые коридоры, они вошли в зал с досками, на которых прежде лежали жертвы. Теперь, залитый чернилами зал был пуст — безжизненные тела будто испарились. До цели осталось не так далеко, когда в буквальном смысле из стены раздалось:       Я милый маленький ангелочек, посланный с небес и я знаю, как надо танцевать.       У меня есть маленький яркий нимб, и я наполнена любовью —       Я — Ангел Алиса! — Черт, — тихо выругался Генри.       Я — хит вечеринки, я великолепие бала, я огонёк каждого города.       Только один небольшой танец, и я знаю, что ты упадёшь —       Я — Ангел Алиса! — Зря мы сюда полезли, — одними губами прошептала Эллисон.       Я не простушка, но королева дня, а как эта девушка может петь!       Исполню любое ваше желание —       Штейн уже приготовился услышать истошный вопль, но вместо этого из динамика донеслось:       Я — Ангел Алиса!       После чего песня начала играть заново. — Это запись. Просто запись, — с явным облегчением прошипел Том.       Впереди показалось разбитое стекло, за которым виднелся микрофон, похожий на оплетенную лозой ветку дерева. Том металлической рукой выломал торчавшие в стене куски стекла, после чего все трое перебрались внутрь. Панель казалась относительно целой, огоньки лампочек мерцали рядом с полустертыми названиями комнат. — «Музыкальный отдел», «отдел разработок», «райские игрушки», «чернильная река» — Эллисон перечисляла места, — «город-призрак» — это ведь поселение Потерянных? — Воистину нет конца иронии, — пробормотал Генри, щелкая тумблерами и опуская микрофон. — Ну, что, попробуем? — Подожди, — сказал Том и оттащил к проему рассохшийся шкаф, после чего встал рядом с ним. Эллисон встала около двери напротив, — теперь, валяй.       Бывший художник достал из сумки стопку бумаги. Всего, они смогли собрать сто два имени. Старые записки, измызганные чернилами, хрипящие диктофоны, бесполезные теперь графики — все они стали свидетелями жизни тех, кто когда-то работал в этих стенах. — Внимание. Внимание, — донеслось из старых интеркомов, разбросанных по всей студии. — Я обращаюсь ко всем потерянным душам, запертым в стенах этой студии. Мое имя — Генрих Роберт Штейн. Хотя тем, кто еще может помнить меня, я известен как Генри. Много лет назад, я работал художником и вернулся, остался здесь, чтобы помочь вам. Я не хочу никем руководить или править, я хочу помочь каждому из вас, ибо каждый из вас заслуживает помощи. Чернила отравили ваши души, пробудили в вас злобу, втянули в бездну забвения и угасания. Тем, кто слышит меня, я говорю: не отчаивайтесь. Несчастье, которое теперь постигло нас, — не проклятие и не кара Божия, но дело рук человека. Чернильная пелена спадет, лжепророки уйдут, и свобода, которую они отняли у вас, вернется к вам. Пленники студии! Не отдавайте себя на заклание безумным пророкам, не забывайте, вы не скот, не жертвенные агнцы, но люди! Люди, способные любить, способные мыслить, способные чувствовать! Чернильную Машину создал человек, и только человек может ее уничтожить. Узники студии! Не боритесь за чернильного демона, боритесь за себя! В вашей власти облегчить ваши страдания, в вашей власти освободиться от чернильного ига, от ангелов и демонов! Восстаньте из чернильных оков, ибо я обращаюсь к каждому из вас и прошу об одном: вспомните! Вспомните кто вы и откуда, вспомните свет солнца и синеву неба, вспомните родных и близких, вспомните имена, данные вам при рождении, имена, под которыми вы пришли сюда! — Самюэль Лоуренс, Натаниэль Гарди, Джейкорн Оверсир, Рауль Техада, Шон Флинн, Френк Брайс, Сьюзен Кэмпбелл, Джулико Бокко, Грант Коэн, Эбигейл Ламберт, Уолтер Френкс, Эдвард Олбинет, Роберт Хаус, Норман Полк…       За каждым именем скрывалась история, за каждым именем стоял человек, однажды полный жизни и надежд, возможно, низведенный теперь до участи, немногим отличной от смерти. Генри отложил список и откинулся на спинку кресла. В горле пересохло — никогда еще он не говорил так долго. — Ну, что теперь? — спросил Том. — Пока не знаю, — ответил Генри, отдышавшись, — как вам? Я думал, получилось слишком пафосно, что ли. — Замечательно вышло! — поспешила ободрить его Эллисон, — Ты был как Чарли Чаплин! — В «Великом Диктаторе»? — спросил Генри. Эллисон кивнула. — Я думал об этом фильме, — признался художник. — Вспомнил, когда начал говорить. Маленький Бродяга протащил нас через тридцатые, улыбался, когда все рушилось на части. Я помню, теперь, мы с Линдой чудом достали билеты, тогда на первые показы. Кто-то смеялся. Кто-то недоуменно хлопал глазами и вертел по сторонам, словно не понимая, о чем речь. Кто-то выходил из зала. Но, когда пришло время зажигать свет, одно можно было сказать наверняка — все были напуганы. Человек, над похождениями которого смеялась вся страна, стоял теперь перед нами, вещая о вещах, куда более страшных, чем бедность и безработица. Он больше не улыбался, этот маленький человек. — Прощание с мирным временем, — проскрипел Коннор. — Через два года нам уже показывали «Битву за Мидуэй». — И тем не менее, вы пережили и это, — заметила Эллисон. — Кстати, — она указала на одну из мигающих лампочек, — запись еще идет. — Пускай, — Генри махнул рукой. — Вряд ли эти бедняги слышали хоть что-то, помимо бредней свихнувшегося проповедника. — В таком случае, пока эта штука работает, давайте сделаем так, чтобы им было что слушать, — предложил Том.       Бывший художник кивнул. Теперь у них была цель. Может и недостижимая, но цель, куда более достойная чем бессмысленное блуждание по чернильным коридорам.