Истории о самураях, их женщинах, любви и смерти. История вторая

Весь этот год Тошизо при каждой редкой удачной возможности отправлял Каэде письма и хоть какие-то деньги, иногда с почтой, иногда с посыльным, шпионски проникающим в Киото под видом какого-нибудь ремесленника. Чаще всего, его письма оставались без ответа - вернее, ответ приходил тогда, когда Хиджикаты уже не было в том месте, откуда он отправлял свое послание. Но главная цель его была сообщить Каэде, что он все еще жив. Редко с отправленным посыльным ему все-таки приходил ответ, и из этих полных любви, нежности и тревоги писем он знал, как она живет, что с ней все хорошо, как она любит его и преданно ждет. Эти короткие строки, торопливо написанные при ждущем ответа посыльном, желающем поскорее убраться из Киото, наполняли сердце Хиджикаты счастьем и надеждой, что настанет тот день, когда он сможет либо вернуться к Каэде сам, либо вызвать ее к себе, чтобы поселиться с ней здесь, в Хакодате, где он принял пост командующего армией первой в Японии республики Эдзо. Возможно, судьба будет благоволить им, и, судя по последним событиям, она уже благоволила, и тогда Хиджиката сможет привести любимую в дом женой уважаемого офицера, а не нищего бродяги, лишившегося последнего в проигранной войне. Лишь только когда Тошизо обосновался на Хоккайдо39 и упрочил свое положение, он имел чуть больше возможностей обмениваться письмами с Каэде - теперь он находился в одном определенном месте, сношение с материком по морю имелось, и посыльные были вполне в состоянии переправиться на проходящих мимо кораблях французов и русских в ближайший порт Аомори, чтобы отправить дальше письмо по почте, а потом таким же образом забрать их. А вскоре, посредством одного из своих доверенных адъютантов, Хиджиката заключил сделку с одним из работников почтовой станции в Аомори, чтобы Каэде могла писать письма на его имя, а тот переправлял бы их на Хоккайдо с попутными кораблями, заходящими в порт Хакодатэ, и получал бы с кораблей отправленные Хиджикатой письма и отправлял бы их почтой Каэде в Киото. Это было довольно проблематично и получалось довольно редко, но, все же, это было лучше, чем ничего. Теперь Хиджиката, помимо командования армией, входил в состав правительства первой в Японии республики Эдзо. У нее даже был свой флот - часть сёгунского флота, которую успели отвести к Хакодате. Казалось бы, дела налаживались, несмотря на то, что Император официально республику так и не признал. Однако, в отличие от оптимистично настроенных президента новоиспеченной государственной единицы Эномото Такэаки и главнокомандующего Отори Кейске, Хиджиката понимал, что вся эта эйфория продержится лишь до весны - стоит снегу сойти, и они станут уязвимы для имперской армии. Будучи прекрасным стратегом, он просчитывал наперед не только свои операции, но и операции, которые могут быть предприняты противником против него. Крепость Горёкаку, пятиконечная, как звезда, находящаяся в пяти километрах от Хакодате, главный оплот молодой республики, была построена уже тогда по законам ведения огнестрельного и артиллерийского боя, а не сражения на мечах и копьях. Но вот беда - строилась она по проекту более чем десятилетней давности, и расположение ее всего в трех километрах от моря было сейчас уже слишком близким и опасным. За это время военное ремесло шагнуло дальше - дальнобойность корабельных орудий уже превысила это расстояние, и крепость, как прекрасная мишень, могла быть в любой день расстреляна без какого-либо ущерба кораблям противника. Узкий пролив Цугару позволял кораблям подойти не только по морю к самим Хакодатэ и Горёкаку, но и высадить пехоту в Мацумаэ. Стоит снегу сойти, и республиканцы окажутся в окружении - с моря императорским флотом, и с суши, из-за гор, имперскими войсками. Отори и Эномото хорохорились и считали, что отъединившись от Японии, они еще в состоянии одержать победу, но бывший замком Шинсенгуми умел смотреть правде в глаза - теперь уже победить имперскую армию и флот невозможно, и на этом острове они оказались загнанными в угол без возможности отступления для восстановления сил. Впрочем, это не означало, что Хиджиката бессильно сложил руки - нет, он был готов сражаться до последнего, даже если на победу не было никакой надежды. Бывший замком Шинсенгуми успешно постигал тактику и стратегию ведения боя посредством огнестрельного оружия и артиллерии, при помощи французов быстро разобрался в том, как поставлено современное военное дело, вскоре легко управлялся с армией европейского образца, столь же быстро и легко обучился обращаться с пистолетами и ружьями, и выучился метко и ловко стрелять. Хиджиката делал все, чтобы, даже если и суждено проиграть эту войну, принести как можно больше потерь неприятельским силам и хотя бы не сдаться слишком дешево. Зачем он шел на заведомо обреченное на провал дело? Ведь Хиджиката не был просто закоснелым узколобым упрямцем, хватавшимся за старые традиции, как за нечто нерушимое и священное, не был идейным консерватором, считающим, что Япония должна продолжать вести политику изоляционизма, сторониться культур, наук и современных технологий западных стран. Наоборот, он был прогрессивно мыслящим человеком и всегда принимал новшество, если видел в том реальную пользу. Почему же легендарный они-фукучо был готов расстаться с жизнью ради того, что не было для него принципиальным? «Дело не в том, что мы обязаны победить во что бы то ни стало и не имеем права на поражение», - говорил Хиджиката. - «То, на что осмелились Сацума и Чошу по отношению к сёгуну, равносильно тому, как если бы младший брат поднял руку на старшего, а вассал не подчинился господину. Тот, кто называет себя самураем, не должен поддерживать Сацума и Чошу40». Это было не дело принципа, это было дело чести и того, что Хиджиката в это понятие вкладывал, и не будь нововведения навязаны такими методами, он сам и его соратники могли бы быть в первых рядах, кто бы претворял их в жизнь, не желая упрямо стоять на месте. Тошизо лишь одного просил у судьбы - выжить. Не будь у него Каэде, он бы и не думал об этом. Как самурай, он готов был сложить голову, сражаясь до последнего вздоха даже в безнадежном сражении, если того требовали его убеждения и честь. Он даже не просил, а думал: «Если бы можно было так, чтобы я выжил - пусть я выживу!» Даже если все кончится поражением, хотя слово «если» тут и не требовалось, все и так было предельно ясно, то и в этом случае у него все еще оставалась возможность жить. И когда вся эта ситуация хоть чем-нибудь разрешится и закончится когда-нибудь, может быть, тогда Хиджиката будет вправе позаботиться, наконец, и о своей личной жизни. Разве они с Каэде этого не заслужили? Он писал ей: «Милая моя, драгоценная Каэде! Сколько времени прошло с последней нашей встречи, а возможность следующей пока все так же зыбка, и лишь только моя крепкая вера в то, что день этот непременно настанет, не дает мне падать духом. Каждый день мой проходит в заботах, и, пожалуй, сейчас ты можешь гордиться своим Тошизо. Я постигаю новые военные науки, учусь воевать на западный манер и узнаю много того, чего знай я хотя бы лет пять назад, может быть, сейчас мы находились бы совсем в ином положении. Знаешь, дорогая моя Каэде, я только теперь осознал одну истину, и я верю, что ты поймешь, о чем я. Сила воинского духа и честь в сердце самурая, и не важно, с чем в руках он сражается - с мечом или пистолетом. Можно оставаться самураем и с ружьем, будучи одетым в европейскую одежду. Не так давно я тоже думал, что следуя европейской моде, мы предаем наши корни, нашу честь и наш воинский дух. Но нет, это не мода, это необходимость, вызванная изменившейся эпохой вокруг нас, и нет в том предательства. Жаль, что мы не поняли этого раньше, когда у нас еще была возможность и время вооружиться современным оружием и научиться как следует с ним обращаться. Могло так статься, что сейчас мы бы сидели в Киото, а Ишин Шиши с тревогой ожидали бы весны в Хакодате. Но среди всего этого каждый день я думаю о тебе, задаваясь вопросом - все ли у тебя хорошо, и душа моя не находит покоя. Сколько бы я отдал за то, чтобы ты была рядом со мной, и разве многого мне нужно - просто прижать тебя к груди, увидеть твои прекрасные глаза, дивную улыбку, коснуться губами твоих теплых губ и тонких пальчиков. Мне было бы достаточно даже увидеть тебя издали, но боюсь, это только сейчас я готов дорого заплатить за одно лишь это мгновение, а когда увижу тебя, сил вновь расстаться я найти не сумею. Ты моя самая большая слабость, которая делает меня сильным и дает мне уверенность. Все, что я делаю, за что сражаюсь - все это лишь для одной цели - поскорее приблизить день, когда я смогу заключить тебя в объятия и больше никогда не расставаться с тобой. Как жаль, что у меня ничего нет о тебе на память, но образ твой стоит перед моими глазами, я помню каждую твою черточку, и лелею эти воспоминания. Это самое дорогое, что осталось у меня, и с чем я не расстанусь ни за что на свете. Как бы я хотел засыпать, сжимая тебя в объятиях, и просыпаться на рассвете, глядя как первые солнечные лучи озаряют твое лицо, как первая твоя улыбка пожелает мне доброго утра! Какой радостью было бы для меня оглянуться и увидеть, что ты сидишь неподалеку, такая домашняя, родная, моя! Чтобы я мог в любую минуту хотя бы бросить на тебя взгляд, обменяться улыбками, ненадолго положить усталую голову на твои колени, принимать чай из твоих рук и даже просто ощущать твое присутствие, когда я, погруженный в работу, занимался бы своими стратегическими задачами, а в недолгие часы отдыха я мог бы просто подремать, обняв тебя и чувствуя тепло твоего тела… Если бы ты знала, какая тоска порой снедает меня, как одиноко мне без тебя здесь, я с ужасом осознаю, какое нас разделяет расстояние, да еще и эта мучительная неопределенность положения! Как трудно не думать о тебе в то время, когда нужно так много думать обо всех наших важных задачах! А мысли мои порой заводят меня настолько далеко от дел насущных, что, ловя себя на них, я краснею, как мальчишка. И когда я пытаюсь забыться недолгим сном, оставаясь наедине с собой, мгновения эти столь невыносимы, что остается только скрипеть зубами. Ты не представляешь, с какой силой порой одолевает меня безумное желание бросить все и мчаться к тебе, пусть даже ненадолго, под видом какого-нибудь торговца, пробраться через все заставы и преграды, лишь бы сорвать хоть один жаркий поцелуй с твоих нежных губ. Вот тебе и командующий армией! Читая эти строки, я представляю себе, как ты смеешься - твой идеальный Тошизо, суровый, безжалостный самурай, наверняка покажется тебе совершенно безрассудным и смешным, но я был бы так счастлив увидеть твою улыбку! Однако если быть серьезным, как порой хочется забыть обо всем на свете, кроме тебя, не думать о том, что скоро весна, и это неизбежно приведет к осаде Горёкаку, а мечтать, как весной мы могли бы с тобой любоваться вместе юными цветами сакуры и сливы… Милая моя Каэде, я очень скучаю, тоскую и живу только мыслями о тебе, твоими письмами и надеждой на встречу. Душа моя неизменно стремится в Киото, и сердце мое по-прежнему верно лишь одному драгоценному кленовому листочку. Весна приближается неумолимо, но вместо радости она несет лишь тревогу и новые заботы. Но, тем не менее, это будет означать, что исход близок. Как бы ни сложились наши обстоятельства здесь, на севере, я сделаю все возможное и невозможное, чтобы мы хоть когда-нибудь были вместе. Верь в меня, единственная моя, а мне остается лишь крепиться и твердо идти к поставленной цели. Знать, что ты веришь в меня, ждешь меня, и я все так же нужен тебе - это единственное, что мне необходимо. Искренне твой, Хиджиката Тошизо» Следующим письмом, пришедшим уже в марте, Каэде отвечала: «Счастье мое, единственная моя первая и последняя любовь, мой Тошизо! Каждая весточка, полученная от тебя, наполняет мое сердце ликованием - ты жив, и остальное в этом мире для меня не имеет значения. Все мое существо стремится к тебе, и я тоже отдала бы все на свете, чтобы быть сейчас рядом с тобой, поддерживать тебя в трудные минуты и разделять с тобой мгновения радости. Все, что мне нужно - лишь быть с тобой, окружить тебя заботой и любовью, наполнить твою жизнь теплом и светом, чтобы ты мог отдаваться своим делам с полной самоотдачей, а тоска одиночества не грызла тебя, отвлекая от важного. Получив твое письмо, я теперь тоже, как никогда в жизни, с тревогой ожидаю наступления весны. Я всей душой разделяю твои цели и стремления, и мне больно, что все, к чему ты так долго и трудно шел, может быть разрушено в этой жестокой, неумолимой и безнадежной войне. Но, как бы то ни было, я молюсь всем богам только об одном - уцелей, выживи и вернись, с победой или нет, я буду счастлива с тобой вне зависимости, выиграешь ли ты или проиграешь. Ты для меня всегда будешь великим воином. Я понимаю, что как бы ты с твоими товарищами ни прикладывал неимоверные усилия, положение ваше слишком трудно и опасно. Конечно, я бы очень хотела, чтобы вы выиграли эту неравную борьбу, и сердце мое ликовало бы вместе с твоим, празднуя победу, к которой ты шел слишком тяжело и долго, ценой стольких потерь. Но даже если все обернется тем, о чем ты пишешь и чего опасаешься, для меня важно будет лишь одно - чтобы ты вернулся живым. Как бы ни сложились обстоятельства, я всегда буду гордиться тобой, мой славный командующий армией республики Эдзо, и для меня лучше тебя, достойнее и мужественнее в этом мире самурая не существует. Меня очень позабавили твои строки о том, что я должна смеяться, читая как грозный командир краснеет, будто мальчишка, при мысли о том, что могло бы происходить между нами долгими холодными ночами, но что же в этом смешного? Ты молодой мужчина, вынужденный слишком много времени проводить в делах и заботах, даже не позволяя себе обычных, свойственных вам развлечений в местных веселых кварталах, но даже важным аристократам и высоким военным чинам трудно совладать со страстью. Однако верность твоя даже в такой обременительной для тебя ситуации согревает мое одинокое и тоскующее по тебе сердце, наполняя его радостью. Ты, как всегда, идеален, идеален во всем, даже в своих помыслах, даже в своем чувстве ко мне. Я не перестаю благодарить богов за то, что они послали мне тебя, что я узнала такого прекрасного человека, и даже не имея опыта сравнивать, я уверена, что лучше тебя нет никого. Я каждый день молюсь за тебя всем богам, за благополучный исход твоих дел, за достижение тобою твоей цели, за вашу победу, за то, чтобы ты был жив, здоров и благополучен, за то, чтобы тоска не слишком сильно мучила тебя, и жду тебя, верная и преданная тебе, как своему единственному мужу, первому и последнему мужчине в моей жизни. Пусть мы не сочетались браком, но для меня ты стал мужем, и останешься им до моего самого последнего вздоха. Пусть любовь моя по-прежнему оберегает тебя, отводя от тебя все беды и лишения. С нетерпением жду нашей встречи. Умоляю тебя лишь об одном - не перетруждайся, находи время для отдыха, и береги себя. Верная и преданная тебе, твоя Айдзава Каэде» Но наступила весна, и все, просчитанное Тошизо, стало реальностью. 20 марта 1869 года к Хакодатэ был направлен Императорский флот и семитысячное войско на борту кораблей. 9 апреля 1869 года. На берега Хоккайдо высадились три тысячи триста имперских пехотинцев, которые двинулись к Хакодате с трех сторон. Прекрасно понимая, что это начало конца, Хиджиката мужественно продолжал дело всей своей жизни. Тогда он мгновенно среагировал, подведя немногочисленный отряд к перевалу Футаматагути. Его слова, сказанные в тот день солдатам, сохранились в истории: «Наши силы ограничены, а их - нет. Но если мы не сможем выполнить то, что нам поручено, то опозорим само имя самурая». 13 апреля, заняв склон холма именно в том месте, где войска противника окажутся зажаты с двух сторон, Хиджиката со 130 солдатами успешно обстрелял 500 подошедших вражеских пехотинцев на крохотном клочке земли размером около 300 метров. Пули, посылаемые сверху из-за бруствера, шквальным огнем сеяли смерть, и оставшиеся крохи имперской пехоты спешно унесли ноги. Удача снова сопутствовала Тошизо. Он знал - это любовь его Каэде бережет его. Первая победа в самом начале вторжения на остров Императорской армии привела всех в приподнятое расположение духа, и на устроенной попойке даже Хиджиката пил вместе со всеми, хотя обычно старался отвертеться от подобных мероприятий, и, обходя весь лагерь, благодарил солдат. Он вообще слишком сильно изменился, и те люди, которые были с ним сейчас в Хакодате еще со времен службы в Шинсенгуми, могли бы сказать, что с одной стороны, он стал еще менее общительным, слишком задумчивым, будто мысли его витали не здесь, всегда увиливал от попоек и посиделок с товарищами, предпочитая большую часть времени проводить в одиночестве в своих комнатах, а на приглашения посетить девиц в веселом квартале Хакодате отвечал неизменным отказом, но с другой стороны, он стал мягче, сострадательнее и заботливее к своим солдатам, и некоторые говорили, что суровый они-фукучо вел себя порой как наседка с цыплятами. 15 апреля Хиджиката вызывал своего молодого адъютанта, шестнадцатилетнего мальчишку по имени Ичимура Тэцуноске, и вручил ему два письма с вложенными в них одинаковыми фотографиями, сделанными французским фотографом в Хакодате. В письме, адресованном Каэде, он написал: «Моя драгоценная Каэде, вот и началось то, о чем я тебе писал, и что меня тревожило все последнее время. Правительственный флот подошел к нашим берегам, и войска высадились на сушу. Днем ранее случилось первое сражение, в котором нам удалось одержать победу, но я открыто смотрю правде в глаза - эту войну нам не выиграть. Сейчас у меня даже нет времени написать тебе более обстоятельное письмо, а это я пишу практически на колене, находясь в лагере у перевала Футаматагути. Я хочу еще раз успеть сказать тебе, насколько ты дорога мне, и какой это бесценный дар богов для меня - встретить тебя и познать твою любовь. Ты самое нежное и чистое существо в этом мире, единственная, кто способен сделать меня счастливым. Я буду сражаться столько, сколько потребуется, и не собираюсь сворачивать со своего пути, поэтому не могу знать, куда он меня приведет. Я смею лишь надеяться, что твоя любовь, оберегающая меня, выведет меня в верном направлении. Я не знаю, как часто я смогу писать тебе теперь, ибо все время будет занято боевыми действиями и попыткой достойно выжить. Прошу тебя, и ты береги себя, а я обещаю, что сделаю все, чтобы уцелеть и вернуться к тебе. Молись обо мне, верь в меня и жди, моя единственная, верная и любимая жена. Всем сердцем твой, Хиджиката Тошизо» Протягивая письма своему адъютанту, Хиджиката произнес: - Возвращайся в Эдо, передай это письмо моим родственникам в Хино, и расскажи о том, как здесь идут дела. Но прежде ты должен побывать в Киото, и это очень важно. Вот это письмо отвезешь в Шимабару, в заведение Фурухара, и передашь в руки госпожи Айдзава Каэде. Дождешься ответа и отправишь его почтой в Аомори на имя Ямамото Кичиро, который переправит письмо с каким-нибудь попутным кораблем. Только после этого ты можешь идти в Эдо. - Я не никуда не уйду от вас, Хиджиката-сан! - замотал головой паренек. - Я знаю, почему вы отсылаете меня - вы не верите в счастливый исход этой войны. Несмотря на то, что все так воинственно настроены, вы не верите, потому что вы умный, вы уже просчитали все, верно? Вы просто пытаетесь спасти мне жизнь! А я не хочу! Я хочу остаться с вами, здесь, я уже решил, что расстанусь со своей жизнью на поле боя, рядом с вами! Пусть эти письма доставит кто-то другой! - Если ты не подчинишься приказу, то расстанешься с жизнью прямо сейчас! - зарычал Хиджиката, и перепуганный Тэцуноске схватил письма и закричал: - Я слушаюсь, слушаюсь, Хиджиката-сан! - Вот и хорошо, - тут же мягко улыбнулся Тошизо. - Дорога будет нелегкой. Будь осторожен. Когда Ичимура покинул лагерь, Хиджиката еще долго смотрел ему вслед, хотя щуплая фигурка мальчишки давно скрылась из виду в сгущающихся сумерках. На рассвете сам Хиджиката вернулся в лагерь, стоящий у перевала Футаматагути. Более восемнадцати дней малочисленный отряд под его командованием сдерживал войска неприятеля, отчаянно защищая перевал, когда остальные силы рассредоточились вокруг по всем направлениям, где мог наступать противник. Но в конце апреля пришли тревожные известия, что прорвана береговая линия обороны, и Хиджикате срочно пришлось отвести войска обратно в Хакодатэ, чтобы не оказаться в окружении. Однако он был все еще жив, и любовь Каэде по-прежнему оберегала его. На совете правительства крохотной республики Эдзо настроения были уже совсем иными. Хиджиката не стал напоминать о том, что он предупреждал обо всем, что происходит сейчас, он лишь молча сидел и слушал предложения своих соратников. Президент Энамото заговорил о том, что в данной ситуации пора капитулировать. Зачем было пролито столько крови? Зачем все эти несколько трудных лет они выбивались из сил, чтобы прийти к тому, чтобы так легко сдаться сегодня? Зачем вообще было затевать эту смешную республику, неспособную противостоять остальной Японии? Но Хиджиката молчал, и лишь когда напрямую спросили его мнения, он ответил: - Если мы сдадимся и заключим с ними мир, я не смогу смотреть в глаза Кондо. - Но Кондо-сан давно мертв! - возразил Отори Кейске. - Мы все когда-нибудь умрем, и когда мы встретимся там с теми, чье дело мы продолжаем, нам придется держать перед ними ответ. Впрочем, пожалуй, я больше ничего говорить не буду, а лучше просто молча послушаю, - сказал Хиджиката и сложил руки на груди. 6 мая 1869 между флотом Японской империи и флотом республики Эдзо произошло сражение в бухте Мияко, в котором победу одержал флот Японской империи. После этого французские советники спешно покинули остров, как крысы с тонущего корабля. В ночь с десятого на одиннадцатое мая Тошизо быстро написал письмо. Ответа на предыдущее послание от Каэде еще не было, Тэцуноске скорее всего еще и не добрался до Киото, или письмо от Каэде было еще в пути. 11 мая, через три часа после полуночи началось основное наступление имперской армии, подкрепленное артобстрелом с моря. Вскоре береговая батарея Бентен и крепость Горёкаку оказались отрезаны друг от друга. В Бентене остались двести пятьдесят человек, большая часть из которых состояла из последних бойцов Шинсенгуми. Хиджиката, впервые не продумав никакой тактики, решительно бросился на выручку своим товарищам на прорыв через вражеские позиции. В восемь часов утра Тошизо был на полпути между Хакодате и Горёкаку, но у ворот Иппонги он заметил, что солдаты республиканских войск отступают, оттесняемые противником. Что заставило Хиджикату мгновенно остановить людей, собрать, переформировать и под угрозой собственнолично зарубить каждого, кто попытается сбежать, повести их в наступление - честь самурая, честь офицера или то, что за всю свою полную сражений жизнь Хиджиката Тошизо так и не научился отступать и проигрывать? Он и впрямь не умел проигрывать, потому что несмотря на численное превосходство противника, отряд под его командованием постепенно отвоевал преимущество на поле боя. Безнадежного, бессмысленного, ведущего к полному и окончательному поражению оставшихся крох сторонников бывшего сёгуна боя. Но у Хиджикаты, как и для любого его боевого товарища, прошедшего школу Шиэйкан и службу в Шинсенгуми, в лексиконе не было слова «сдаваться». Даже если бой заведомо приведет к поражению, никогда не опускать рук и оружия в этих руках, и драться до последнего глотка жизни - так отчаянно, будто веришь в победу. Глупая пуля, прицельно выпущенная из винтовки противника, как несправедливая, но закономерная неизбежность, перечеркивая многовековую уверенность в том, что исход сражения решает мастерство и отвага, с тупым, рвущим плоть звуком ударила Хиджикату в живот. От такого удара Тошизо слетел с лошади на полном ходу, от жгучей невыносимой боли поплыли круги перед глазами, но он еще мог видеть, как солдаты, поняв, что произошло непоправимое, разбегались кто куда. Остановить и вдохновить их на бой больше было некому. Едва придя в себя от падения, вышибившего дух и едва не переломавшего кости, Хиджиката сделал вдох и с трудом разлепил глаза. Над ним склонился, стоя на коленях, один из его верных помощников, Оно Учия. - Вот и все, - невесело улыбнулся Тошизо. - Я дотащу вас до нашего расположения, Хиджиката-сан! Врачи вам помогут! - закричал Оно, пытаясь поднять командира, чтобы взять его на руки. - Оставь, Учия. Это все, - возразил Хиджиката, с трудом шевеля губами и едва дыша. - Я знаю. Моя война окончена. - Но, Хиджиката-сан!.. - Не кричи. Времени нет. Выполни мое последнее поручение - во внутреннем кармане письмо. Доставь его в Киото, в Шимабару, заведение Фурухары, Айдзава Каэде, - прерываясь от боли, прохрипел Тошизо. - Это сейчас самое важное. Сделай это для меня, и я умру спокойно. - Обещаю, Хиджиката-сан, - поклялся Оно. - Хорошо. Спасибо за службу, Учия. Я рад, что служил с такими людьми. Теперь уходи. А меня ждет другая дорога. Сейчас я могу честно взглянуть в глаза Кондо-сану… Хиджиката почти выдохнул последние слова и уронил голову. Он больше ничего не видел и не слышал - звуки боя и победные кличи противника уже не касались его ушей. Его война действительно закончилась. «Каэде, я дождусь тебя, только не спеши…» - смазанной и бледной вспышкой мелькнуло в его голове между двумя последними, замедлившимися ударами сердца. Дух его, непокорный и гордый, был уже свободен. Когда-то Хиджиката Тошизо много размышлял, нужно ли смириться с неизбежным и следовать наступающей новой эпохе. Он легко изменил свой облик, постиг современные военные науки, научился сражаться новым оружием, оставив привычный меч, но он был слишком самураем, не по крови, по духу, чтобы так легко отказаться от своего предназначения. Его, так же как и многих других самураев, верных своей чести и долгу, безжалостно размозжила колесница нового времени, и смерть их ничего не изменила в ходе истории. 17 мая сдался последний очаг сопротивления — крепость Горёкаку. 27 июня республика Эдзо официально прекратила существование. Война Бошин была окончена. Вскоре после этого, 15 августа, остров был переименован в Хоккайдо. Страна под руководством правительства сил Сацума и Чошу быстро пошла по пути развития промышленности и экономики. Эномото Такэаки, первый президент первой республики, так же как и остальные соратники, кто благоразумно сдался, не желая закончить свою жизнь ради убеждений так же, как бывшие командиры легендарного Шинсенгуми, были осуждёны, и после отбытия тюремного срока успешно занимали различные государственные посты при новом правительстве Мэйдзи. Оно Учия выполнил последнюю просьбу своего командира, и при первой же возможности покинул Хакодате, не дожидаясь окончательной капитуляции. Вскоре он уже был в Киото, с любопытством разглядывая город, который раньше видеть ему не приходилось. Глазея по сторонам, Учия восторженно пялился на гейш невиданной красоты, попадавшихся ему на улице или сидящих на балконах заведений. От такой роскоши у него дух захватывало, и он порой забывал закрывать рот от восторга. Однако Оно вовремя вспомнил о цели своего визита в веселый квартал, которая была совсем невеселой. Разыскав нужный дом, Учия попросил стоящего у входа здоровенного малого самого бандитского вида проводить его к Айдзава Каэде, для которой у него имеется письмо. Парень, сначала смотревший на молодого провинциала в пыльной одежде и грязной обувке, как на вошь, услыхав про письмо, тут же выпрямился, серьезно кивнул и дал знак следовать за собой. На балконе вышибала велел Учии обождать, и ушел, а вскоре появился из-за угла, и рядом с ними быстрыми мелкими шажками семенила очень молодая и очень красивая девушка с удивительными, будто светящимися глазами. Она совсем не была похожа на тайю, которую ожидал увидеть Оно, а иначе кому могло предназначаться письмо в бордель? Но увидев Айдзаву Каэде, Учия понял, что именно такая женщина и могла завоевать любовь их сурового командира. Он вздохнул и, достав из-за пазухи письмо, с легким поклоном протянул его девушке. Та, озарившись счастливой улыбкой, приняла его обеими руками, но вдруг взгляд остановился на темно-буром пятне, запачкавшем уголок сложенного листа. Руки ее задрожали, и она перевела растерянный взгляд на Учию. Тот заговорил: - Хиджиката-сан погиб одиннадцатого мая при штурме крепости Горё… - Она вас не слышит - глухонемая, - перебил его детина, стоявший неподалеку и следивший за тем, чтобы незнакомый гость не причинил девушке вреда. - Глухонемая? - смешался Учия и сглотнул. - А как мне… как же мне сказать ей? Это важно… - Давайте попробую перевести, я немного понимаю их знаки, - ответил парень. - Тогда передайте ей, пожалуйста, что господин Хиджиката Тошизо погиб при обороне Хакодате одиннадцатого мая, и перед смертью просил передать это письмо госпоже Айдзава Каэде, - ответил Учия. Парень каким-то непостижимым образом на пальцах объяснил девушке слова посыльного, и Учия горестно ожидал, что та сейчас закричит, забьется в рыданиях, упадет на пол… но ничего подобного не произошло. Каэде долго молчала, глядя на письмо, лишь только пальцы мелко-мелко дрожали. А потом сделала короткий резкий жест рукой и пальцами. - Она говорит, что не верит, - перевел вышибала. - Я не лгу! - возмутился Учия. - Зачем мне лгать? Я выполняю последнюю просьбу Хиджикаты-сана, который умер у меня на руках. Парень снова завертел пальцами перед Каэде, но она повторила свой жест и улыбнулась какой-то странной улыбкой, будто мысли ее были вовсе не здесь. - Она не верит, - пожал плечами громила. - Ну, как будет угодно госпоже Айдзава, - почтительно поклонился Учия. В конце концов, какое его дело? Предсмертную просьбу своего командира он выполнил, а дальнейшее его не касается. Может быть, эта странная девушка и права - для нее Хиджиката-сан навсегда останется живым. Может быть, ей будет легче ждать любимого всю жизнь и верить, что он когда-нибудь вернется, чем знать, что его больше нет в живых. Возможно, именно оттого, что Айдзава Каэде, живущая при борделе и нисколько не похожая на тайю, была столь странной, будто не от мира сего, она и покорила сердце такого человека, как демон Шинсенгуми? Когда посланец Тошизо ушел, Каэде вновь посмотрела на письмо. - Ты как? - спросил знаками вышибала, добрый малый по имени Райзабуро. - Я не верю. Я буду ждать его, - ответила Каэде такими же знаками и ушла к себе, прижимая письмо к груди. Райзабуро покачал головой и тяжело вздохнул - девчонка всегда была не в себе, разве можно ожидать от нее нормальной реакции на такое? Да и пусть, может, ей действительно будет так легче справиться. Каэде присела у низкого столика и развернула испачканный в крови листок. «Милая моя Каэде. Сегодня или в самое ближайшее время решится судьба нашей маленькой и юной республики, и моя судьба, неразрывно теперь связанная с Эдзо. Я пишу это письмо, подозревая, что у меня больше может не быть такой возможности. Если все разрешится удачно, это письмо никогда не попадет к тебе в руки, я разорву его и напишу тебе другое, которое будет наверняка более оптимистичным и полным надежды на скорую встречу. Но если ты читаешь его, значит, меня уже нет в живых. Поэтому все, что я могу успеть сказать тебе - прости меня за то, что я не смог свернуть со своего пути. Ведь это можно было сделать еще тогда, в Киото, послать все к ёкаям41, забрать тебя и бросить эту безнадежную войну. Но ты же знаешь, что я не смог бы этого, даже если бы и желал всем сердцем. Прости меня за то, что у меня не вышло сдержать своего обещания выжить и вернуться к тебе. Прости за то, что я дал тебе слишком мало, и что нашу любовь нам пришлось нести в себе каждый в своем одиночестве. Прости, что вместо моего обещания сделать тебя счастливой я сделал теперь тебя несчастной. Но я слишком сильно люблю тебя, и все наши встречи, и те короткие дни, когда мы были вместе, и наши письма - это стоило того, чтобы рискнуть и связать наши судьбы воедино. Ты - лучшее, что было в моей жизни, и теперь я могу сказать, что не зря прожил ее. Мне лишь горько знать, что ты будешь страдать. Постарайся жить дальше и помни, что не было в моей жизни иной женщины, которая была для меня столь бесценна, и все мои помыслы, желания и надежды были связаны лишь с тобой. Но однажды встав на свой путь, я не мог сойти с него, иначе я не мог бы смотреть в глаза даже тебе, хотя знаю, ты простила бы мне все, даже бесчестье. Обещаю, я буду ждать тебя так же верно и преданно, как ты ждала меня все это время. Я не покину тебя и буду всегда рядом. Теперь уже окончательно и навсегда твой, Хиджиката Тошизо» По щекам Каэде покатились крупные слезы. Она тихо улыбнулась и подумала: «Да, ты не был бы тем самым Хиджикатой Тошизо, Волком Мибу, легендарным демоном, сойди ты со своего пути. Ты остался верен не только мне, мой любимый, ты остался верен себе до самого конца. Мне не за что прощать тебя - ты для меня всегда был и остаешься идеалом, недостижимым ни для одного другого мужчины в этом мире. Я все равно не верю, что ты умер - твой дух слишком силен, чтобы умереть. Я буду ждать тебя. Не важно, когда, но мы встретимся и больше никогда не расстанемся» Через несколько дней Каэде, невзирая на страстные уговоры сестры не делать глупостей, собрала свои нехитрые пожитки и скудные сбережения, чтобы отправиться в Хакодате. Самым ценным в ее узелке были сложенные в коробку письма Тошизо, все, от первого до последнего, и его единственная фотография - все, что было у нее от человека, которого она безгранично любила - слишком мало и слишком много. Какими бы трудностями и опасностями, поджидающими молодую и одинокую беззащитную глухонемую сироту, ни пугали девушку и сестра, и хозяин заведения, и прочие гейши и прислуга, Каэде упрямо исполняла свое решение, безгранично уверенная в том, что дух ее бесценного Тошизо не даст ей попасть в беду. И она действительно безо всяких происшествий, несмотря на довольно неспокойное время, добралась до острова и поселилась в Хакодате. Со временем она обучилась кое-каким медицинским навыкам и пристроилась сестрой милосердия при городской больнице. Всю жизнь до самой смерти в глубокой старости Каэде ждала своего Тоши и верила, что однажды он все-таки вернется к ней. Все это время она искала его могилу, говоря себе, что пока не увидит ее, не поверит в смерть своего любимого. Могилу она так и не нашла. Тело Хиджикаты Тошизо было похоронено сразу после его смерти, и сейчас никому неизвестно, где находится его последнее пристанище. Но душа его устремилась к любимой, чтобы издали оберегать ее и спустя много долгих лет все же воссоединиться, на этот раз навсегда. Говорят, что суровый и гордый дух демона Шинсенгуми до сих пор охраняет Хакодате. А кроткий дух маленькой глухонемой девушки оберегает душевный покой самого Хиджикаты, которого он так и не нашел при жизни.