Истории о самураях, их женщинах, любви и смерти. История вторая

С утра задав отрядам маршруты патрулирования и решив насущные дела, замком на досуге приступил к исполнению своей задумки. Удалившись к себе в комнату, замком достал коробочку с письменными принадлежностями, растер тушь, немного поразмыслил с кистью в руке над чистым листом бумаги, и решительным, довольно изящным почерком быстро набросал: «Кленовый листок одинокий на ветке дрожит на ветру. Захотелось к груди мне своей прижать его вдруг24» Перечитав пару раз, Хиджиката решил, что этого будет для начала вполне достаточно - не слишком откровенно, скромно, но с довольно прозрачным намеком. Такое послание не напугает юную особу, но заинтересует и порадует. Тошизо аккуратно сложил письмо, обернул его верхней бумагой, надписал имя получательницы и, довольный своей выходкой, отправил его с рядовым второго подразделения в Шимабару, наказав тому строго-настрого не говорить имени отправителя и велев идти в гражданской одежде. Вечером Хиджиката целенаправленно пошагал в Шимабару к Ханагими, сгорая от любопытства, какое же впечатление произвело его послание на младшую сестру своей любовницы. Нет, он вовсе не был злым человеком, и совершенно не имел намерений насмешничать над убогой сиротой. Наоборот, Тошизо вдруг подумалось, что это письмо скрасит ее унылые будни и наполнит ее сердце радостью и надеждой хоть на какое-то время. Любой юной девице было бы приятно получать послания с признаниями от воздыхателей, пусть даже и тайных, а в том, что к Каэде никто еще ни разу не писал, замком был уверен. И в самом деле, когда он прошел в комнату Ханагими, занятой и, как всегда, просившей его обождать, он заметил, что сидящая к нему спиной на подушечке Каэде, держа в подрагивающих руках листок с его стихами, перечитывала его в неясном свете светильника. «Интересно, в который раз?» - подумалось Хиджикате. Ее склоненная головка, трепет тонких пальчиков, вся ее поза, словно девушка всей душой своей тянулась к дрожащему листу бумаги, и то, как бережно она его держала, показалось Тошизо столь трогательным, что он решил, что время от времени будет писать ей новые стихи. Ему это ничего не стоит, а девушке хоть какая-то радость. Каэде почувствовала его взгляд и резко обернулась, пряча листок. Узнав Хиджикату, она улыбнулась ему и поклонилась почтительно, но от его глаз не укрылось, как она зарделась, и что письмо она спрятала не в рукаве, а на груди, у сердца. Ее глаза, которые девушка немедленно потупила, светились так, как никогда раньше, и Хиджиката про себя улыбнулся, видя, как радуется такой малости эта невинная, неизбалованная подарками судьбы девочка. Через два дня Хиджиката снова отправил ей письмо, в котором также были только стихи. В нем было написано: «Дни пролетели, но казались мне годом Они без тебя. Сердцу образ твой милый все стоял перед взглядом» Стихи были незатейливы, и многие из тех, кто читал вирши Хиджикаты, говорили, что у него нет ни вкуса, ни таланта к стихосложению, однако самому замкому стихи казались весьма недурственными, и он вновь отправил свое творение в Шимабару. И снова Тошизо был тронут тем, как реагировала на его нехитрые послания Каэде. Она будто расцвела, на щеках ее горел милый застенчивый румянец, глаза светились тихой радостью, а на губах блуждала мягкая мечтательная улыбка. Ему отчего-то становилось легко и светло на душе оттого, как девушка принимала эти немудреные письма, как согревалась в лучиках своего скромного счастья, как поселившаяся в сердце надежда заставляла блестеть ее глаза. Целый месяц Хиджиката писал Каэде, раз в два-три дня, стараясь ограничивать свой разгоревшийся энтузиазм лишь короткими полунамеками в стихах, и его самого затянула эта игра. Каэде выглядела такой очаровательной, такой лучезарной, будто родилась заново, и это наполняло суровое сердце замкома мальчишеской радостью. Но видя, как Каэде, словно раскрывшийся бутон нежного цветка, тянет свои лепестки к неведомому свету по ту сторону ее существования за стенами заведения, обещающему прекрасное будущее, Хиджиката подумал вдруг о том, что будет с нею, когда ему наскучит это баловство, и он перестанет писать к ней? Прозрение окатило его будто ведром ледяной воды. Милая шутка, затеянная ради того, чтобы развеселить бедную убогую сироту и скрасить ее невеселое житие вдруг предстала Хиджикате в ее истинном свете. Каэде была так трогательно и безмятежно счастлива сейчас, узнав, что в этом мире есть хоть один мужчина, который нашел ее привлекательной и был готов раскрыть перед нею свое сердце, окружить ее любовью и заботой. Что будет с девушкой, когда эти письма перестанут приходить, когда она будет продолжать ждать их? Сначала она начнет беспокоиться, что с ее воздыхателем приключилась беда, а потом, когда все разумные сроки ожидания выйдут, и Каэде поймет, что ждать бесполезно и надеяться больше не на что, каким ударом для нее это обернется? Когда Хиджиката затеял все это, он предполагал, что этот пустяк поднимет Каэде настроение, а когда письма перестанут приходить, она лишь будет вспоминать, что в ее жизни тоже были светлые мгновения. Но он совершенно не думал о последствиях, и теперь, когда они ему явились в полном масштабе, он очень огорчился, ругая себя последними словами. Так, высококлассный стратег не смог просчитать последствий столь несложной ситуации, и теперь чувствовал себя виноватым. Сейчас опрометчиво выдуманная им игра уже становилась с каждым днем, с каждым новым посланием все более опасна. Продолжать писать означало продолжать дарить надежду. И чем больше будет писем и признаний, тем сильнее девушка влюбится в своего таинственного поклонника, и тем жарче будет ее желание увидеться с ним. Что Хиджикате делать тогда? В совершенно дурном расположении духа он вернулся в казармы и дал себе слово, что немедленно прекращает свою затею. Это было жестоко, но менее жестоко, чем продолжать эту игру, в которой ни о чем не подозревающая девушка, такая счастливая сейчас, по его глупой прихоти будет увязать с каждым днем все глубже, пока не увязнет настолько, что ей будет уже не выбраться, и ее короткое счастье превратится в горе разбитого сердца. Хиджиката сдержал данное себе слово - он перестал писать Каэде и даже не заглядывал к Ханагими. Если быть откровенным, он, бесстрашный и отважный человек, боялся увидеть расстроенное лицо Каэде. Почти два месяца Тошизо обходил Шимабару десятой стороной, посещая своих женщин в других кварталах, проклиная себя за эту дурацкую затею и стыдясь своего поступка. За всеми заботами, связанными со службой, малышка Каэде почему-то не шла у него из головы. Как она там сейчас? Сильно ли переживает? Как она справляется с этим одна, не имея возможности даже поделиться с кем-то своими переживаниями? Замком впервые в жизни чувствовал себя свиньей по отношению к женщине, и чувство вины глодало его исподтишка, не давая забыть о его глупой шутке, которая так замечательно началась и так грязно закончилась. В конце концов, Хиджиката все-таки решился отправиться в Шимабару к Ханагими. Он надеялся хотя бы мельком увидеть Каэде, чтобы удостовериться, что с девушкой все в порядке. Ханагими встретила его радостно, соскучившись за столь долгий срок, и мягко попеняла Тошизо за то, что он так надолго забыл о ней. Вопреки обычному пребыванию в комнате Ханагими, когда та обслуживала клиентов в питейных залах, Каэде не оказалось. Как бы между делом, замком поинтересовался у любовницы, как дела и здоровье ее младшей сестры. - Каэде приболела, даже и не знаю, что с ней. Была такая веселая, а потом словно чахнуть стала. Мне кажется, она много плачет - при мне она этого не делает, но у нее частенько бывают красные и опухшие глаза. Доктор ничего не может определить - говорит, что ее мучает какая-то тоска. Она стала очень печальной, я беспокоюсь за нее. Спрашивала несколько раз, не обидел ли ее кто, но она лишь качает головой, но ничего не хочет объяснить. Если бы что-то случилось, сестра бы написала - у нее есть специальная дощечка, натертая воском, где она царапает палочкой, но Каэде не хочет мне ничего писать. Когда у нее свободное время, она сидит в своей комнате и не выходит. Ума не приложу, что могло с ней здесь произойти - она все время на виду, и никто ничего не слышал, чтобы с ней что-то случилось. Слова Ханагими окончательно расстроили Хиджикату и повергли его в уныние. Он даже не предполагал, что Каэде будет так страдать. Кляня себя последними словами, фукучо решил, что это только его вина в том, что с ней сейчас происходит, и, стало быть, именно он должен предпринять хоть что-то, чтобы исправить положение. Любой другой на его месте признал бы, что затея была неудачной и глупой, но сказал бы сам себе, что девочка перегорюет, переживет и забудет. Но Тошизо не мог это пустить на самотек, слишком велико в нем было понятие чести, а поступок свой он посчитал бесчестным. - Позови ее, я принес ей немного вагаши25, может быть, это хоть немного ее обрадует, - велел Хиджиката, и Ханагими, в который раз в душе восторгаясь великодушию своего возлюбленного, послала за Каэде девочку-прислужницу. Через некоторое время Каэде, как ни велико было ее нежелание покидать комнату и показываться на глаза красавцу-офицеру, появилась, считая невежливым не выполнить просьбу доброго и щедрого господина, столь благоволящего к ее старшей сестре и к ней самой. Когда девушка раздвинула фусума и медленно вошла, почтительно кланяясь, Хиджиката был поражен произошедшими с ней переменами. Каэде выглядела призрачной тенью той веселой, счастливой прелестницы, глаза которой светились дивным светом. В рассеянном освещении комнаты ее лицо казалось бледнее выбеленного лица Ханагими, покрасневшие глаза ее после приветствия уставились в пол, а припухшие губы, некогда так мило улыбавшиеся, придавали бы ей особенное очарование, если бы Тошизо не знал, чем это вызвано. Сердце его сжалось от жалости, и в который раз он проклял себя за свою идиотскую затею с письмами. Хиджиката протянул девушке пакетик, и она, наконец, оторвала глаза от пола и взглянула на замкома. - Каэде, я принес тебе немного сладостей. Мне грустно видеть тебя такой печальной, - проговорил он, с досадой видя, что она не слышит его, но Каэде, внимательно следя за его губами, поняла. Слабая улыбка коснулась ее губ, и она поклонилась, как обычно прикладывая руку к груди в знак благодарности. - Ты не должна грустить, ты такая красивая, когда улыбаешься, - неуклюже попытался приободрить девушку Тошизо, но вышло еще хуже - губы ее задрожали, и на глаза навернулись слезы. - Ну что ты будешь с ней делать! - воскликнула Ханагими. - Господин, позвольте ей уйти, она вот-вот опять расплачется! Хиджиката медленно кивнул, кусая губу, и Каэде выбежала прочь, прижимая к груди кулечек с вагаши. Настроение Тошизо упало совершенно. Немного посидев с Ханагими и выпив больше обычного, а пил он всегда мало, поскольку не был любителем спиртного, он даже не соблазнился ласками своей любовницы и отправился домой, терзаемый странными мыслями. Все это было ужасно неприятно. Казалось бы, какое ему, самураю, заместителю командира Шинсенгуми, дело до никчемной сироты, убогой сестры даже не элитной проститутки? Но ведь именно он стал причиной страданий бедной девушки, у которой и так в жизни ничего светлого и радостного не было. Хиджикату мучило ощущение, что он обидел ребенка, и это было противно. Не дожидаясь утра, он сел и написал новое письмо. Где-то в глубине сознания вспыхнула мысль, что, возможно, было бы все-таки лучше придерживаться принятого решения, что рано или поздно девушка переболеет своей первой влюбленностью, так и не давшей ей счастья, и вся эта история забудется. Новое же письмо лишь сорвет корку с едва начавшей подживать раны, и что если он напишет сейчас, ему так и придется писать дальше, и когда он опять перестанет оттого, что надоест, или оттого, что может элементарно погибнуть, малышке снова будет больно, и возможно, даже больнее, чем сейчас. Но видеть страдания безмолвного существа было настолько тяжело, что доводы рассудка утонули в этой малодушной жалости. Слова сами собой выходили из-под кисти, опережая сомнения. «Милое, очаровательное создание, так внезапно озарившее мою безрадостную жизнь! Снова пишу к вам, и сердце мое сжимается от тревоги. Я солдат, и моя жизнь складывается из сражений и недолгих спокойных дней между ними, и все это время я не имел возможности написать. Мне горестно представлять, что вы могли передумать за эти дни, и усомниться в том, что я все еще стремлюсь к вам всем сердцем. Но сейчас, когда я жив и здоров, я хочу знать, что вы тоже находитесь в здравии и добром расположении духа. Прошу простить мне это вынужденное молчание, и знайте, если случится так снова, оно объясняется лишь невозможностью, которая причиняет мне страдание, но не моим нежеланием. Сокол летящий одинокую песню кричит над волной. Но стремится вернуться туда, где сердце его. Мне очень хотелось бы, в знак того, что вы простили меня, получить от вас хоть несколько слов» Хиджиката отправил письмо с посыльным, велев ему подождать ответа, если он будет, и решил, что теперь он может писать реже, постепенно сведя на нет эту переписку, и девушка не будет в обиде, она будет знать, что у ее поклонника просто нет возможности писать. Испытывая чувство облегчения, он взял книгу о стратегии и тактике ведения боя, чтобы скоротать время до возвращения посыльного. На ответ он не особенно рассчитывал - Каэде была тиха и скромна, она могла засмущаться и не написать вообще ничего, но, все же, если она воспрянет духом и снова обрадуется его письму, и все-таки пожелает черкнуть пару слов о том, что не сердится, Тошизо будет чувствовать себя значительно лучше. Посыльный вернулся довольно быстро, и все-таки принес ответ. Хиджиката с любопытством развернул лист, обернутый, как и положено этикетом, верхней бумагой. Изящным почерком в нем было написано: «В небо смотрю, где мой сокол? Не видно. Песнь не слышна. Лишь волна замочила солью мои рукава26» Тошизо изумился изяществу ответа - изысканный почерк, тонкий намек о переживаемых чувствах, обращение к старинному иносказанию о рукавах - кто бы еще из знакомых ему женщин сумел так дивно написать? Оказывается, юная девушка помимо очаровательной внешности обладала и иными достоинствами - умом, деликатностью, изяществом и талантом. Тошизо любил слагать стихи, и даже если он злился на намеки, что стихи его плохи, втайне он и сам понимал, что им далеко до эталонов стихосложения. И мало кто из его дам писали ему в стихах, а если и писали, то стихи были просты, безыскусны и иной раз просто дурны. Более-менее приличные выходили лишь из-под кисти одной из его любовниц в Гионе. Но юная Каэде, пожалуй, значительно превзошла всех. Получить такое письмо было удивительно и приятно. Настолько приятно, что захотелось еще. Теперь, когда замком не просто отправлял безответные послания, а увидел отклик на них, его затея обрела новый смысл и заиграла яркими красками. Почему эти бесхитростные эмоции, переложенные на бумагу, показались ему настолько живительными, Хиджиката бы и сам затруднился сказать, но это наполнило его сердце теплом. Следующим вечером, увидев сияющее личико Каэде и ее затуманенный взор, обращенный будто внутрь себя, Тошизо испытал нечто сродни нежности к дочери, и с облегчением подумал о том, что дарить радость кому-то весьма приятно. Так, задумка скрасить серые будни приятной мелочью несчастной сиротке, неожиданно обрела смысл и для самого замкома. Он писал ей письма, придумывая, как бы мог высказаться молодой самурай, впервые в жизни полюбив юное непорочное создание, и старался избегать слишком откровенных фраз и слов, способных выдать в нем искушенного в сердечных делах и сексуальных утехах мужчину. Сначала было довольно трудно - все время хотелось написать что-то привычное, фривольное, как он обычно отвечал своим женщинам, и приходилось следить за своими мыслями. Однако постепенно он свыкся с этой ролью неопытного мальчишки, сердце которого чисто и полно романтики, и так в нее вошел, вдруг обнаруживая в себе давно забытые ощущения, волнение и трепет застенчивой робости, что даже в обыденном общении со своими товарищами по Шинсенгуми стал мягче, стихи у него стали получаться лучше, а дамы, которых он посещал, с удивлением обнаружили, что, оказывается, Хиджиката-сан умеет быть нежным. Происходящие с ним перемены Тошизо замечал и сам, они удивляли его, и все чаще он стал ловить себя на мысли, что ждет ответов Каэде со все возрастающим нетерпением. В одном из первых писем Каэде честно призналась в том, что она не может составить счастья ни одному мужчине в силу того, что от рождения глухонемая, и замком мог только представить, чего стоило ей это признание - узнав о таком недуге, таинственный поклонник мог разочарованно отвернуться от нее, и своей честностью она сознательно отказывалась от своего счастья, считая себя недостойной. Именно это заставило Тошизо написать девушке особенно трогательными словами, что он прекрасно знает об этой ее особенности, и это совершенно ничего не меняет и нисколько не делает Каэде в его глазах менее привлекательной. После этого девушка успокоилась и отвечала на его послания более откровенно, отдавшись своим волнительным чувствам со всей силой. Периодически захаживая к Ханагими и видя безмятежно счастливую, будто вновь наполненную жизнью девушку, расцветшую, как дивный цветок, Хиджиката не мог прекратить писать к ней. Ему нравилось наблюдать, как скромная, испуганная, привыкшая с детства считаться убогой девочка-подросток превращалась в женственную, уверенную в себе, полную спокойного достоинства и светящуюся своим тихим счастьем красавицу, которой всего-то нужно было знать, что она тоже может быть любима и желанна. Общаться с Каэде и самому Тошизо было интересно и волнительно, ее открытые, искренние чувства, безо всякого кокетства и жеманства поражали замкома своей чистотой и невинностью, и он, привыкший к женскому обществу весьма свободных нравов, каждое письмо девушки воспринимал как глоток кристально-прозрачной родниковой воды. В то же время, несмотря на некоторую наивность, свойственную неискушенной юности, слова не были по-детски глупы, и Хиджиката находил в общении с молодой глухонемой красавицей некую прелесть, скрашивающую его суровые будни. «Мои дни наполнены мыслями о вас, и хоть служба моя такова, что не оставляет мне пока возможности увидеться с вами, душа моя стремится к вам. Одно лишь печалит меня и наполняет мое сердце тоской - невозможность оказаться с вами рядом, чтобы хоть мимолетно коснуться ваших пальцев. Верю, что день, когда мы сможем встретиться, чтобы больше не расставаться, скоро настанет. А пока я лишь изредка могу видеть вас издали, когда вы выходите на балкон, и довольствоваться столь малым, в душе лелея надежду на большее. Только ваши письма укрепляют мой дух, когда я иду в бой, и наполняют радостью редкие минуты досуга», - писал замком к ней. И Каэде отвечала: «Когда б вы знали, как дороги мне ваши слова, вы не печалились бы невозможностью встречи. Я знаю, времена сейчас неспокойные, и понимаю, насколько важна ваша служба, насколько она трудна, и, право, мне так неловко становиться причиной того, что вместо служения отечеству мысли ваши заняты мною. Мне грустно думать, что это может послужить причиной вашей невнимательности в бою или навлечь на вас гнев командиров из-за того, что витаете в облаках. Но именно это заставляет мое сердце биться сильнее от счастья. Мне достаточно знать, что вы есть в этом мире, пусть и далеко, что вы думаете обо мне, что мне есть ради кого жить и о ком мечтать. Каждый раз, когда я выхожу на балкон, я с надеждой и трепетом смотрю на проходящих мимо самураев и думаю - ах, возможно, именно сейчас вы несете свою службу где-то неподалеку и можете видеть меня. Одно лишь меня огорчает - я не могу видеть вас, хотя бы также, издали. Впрочем, моя душа живет надеждой, что всякое терпение бывает вознаграждено, и когда богам будет угодно, мы все же сможем быть вместе. А пока несите свою службу достойно, чтобы я могла гордиться вами, и берегите себя, не думайте обо мне слишком часто, чтобы не отвлечься и не попасть в беду. И помните - в каждом бою дух мой следует за вами, оберегая вас» Переписка эта настолько увлекла Хиджикату, что он сам не заметил, как важны для него стали эти письма, эта сквозящая в каждой строчке нежность, и ему казалось, будто и вправду дух Каэде, мысленно отправленный ею как оберег для возлюбленного, следует за ним, укрывая собой от всех бед этого мира. Странное волнение, которое Тошизо испытывал, читая строки, написанные рукой Каэде, он списывал на то, что слишком давно не встречал подобных девушек, полных изящной простоты, искренности и изысканной скромности. И та доверительная открытость, сложившаяся между ними, согревала его. Иной раз, делясь с нею своими мыслями, которые не мог раскрыть ни перед кем из товарищей, он встречал живой, заинтересованный, понимающий и созвучный отклик со стороны Каэде, и в такие моменты он не переставал удивляться, насколько тонкой и сострадательной душой обладала бедная, убогая сирота, будто в клетке живущая в своем маленьком, ничем не примечательном мирке. И не мог не замечать, что слова и суждения Каэде были не по возрасту мудры, а понимание ею некоторых вещей, и те слова поддержки, что она дарила ему, могла бы написать лишь взрослая женщина. Не раз он задумывался, почему Каэде слыла странной, «не от мира сего», а потом понял - она была слишком чиста, слишком светла, и, не имея возможности слышать и говорить, поделиться с кем-нибудь своим тонким внутренним миром, она сторонилась всех, осознавая, что на дощечке объяснить столь многое и глубокое не сумеет, а потому все равно ее не поймут. Но, как и любая юная девушка, она не могла не мечтать, и лишь погружаясь в свои мечты, она могла быть хоть сколько-нибудь счастливой. Наверняка мир, в котором она жила, и мир, в котором она пребывала в своих фантазиях, слишком сильно разнились, поэтому она предпочитала оставаться там, в своей выдуманной сказке, не пуская туда никого и бережно лелея ее от вторжения суровой и несчастливой реальности. Потому и выглядела Каэде будто блаженная, а взгляд ее был таким, словно она находилась вовсе не здесь, а где-то в запредельных дивных далях, где ей было хорошо. Все это зашло слишком далеко. Хиджиката планировал постепенно, ссылаясь на службу, писать реже и однажды перестать вовсе, но его самого настолько увлекло это, что без живительного потока светлых, добрых, полных нежности эмоций он ощущал себя обездоленным. Как выбираться из сложившейся ситуации, Тошизо не знал, коря себя за слабоволие и понимая, что, возобновив переписку, создавшимся положением сделал только хуже. Теперь отнять у Каэде ее надежду на счастье замкому казалось и вовсе кощунственным. Временами он с горечью думал снова прекратить писать, потому что кроме этих писем дальше он ничего не мог дать ей, и даже если девушка будет страдать, рано или поздно она смирится, но у него самого уже недоставало на это сил. И однажды в одном из писем он признался, что является бойцом Шинсенгуми, надеясь, что, возможно, хоть это заставит юную девушку отвернуться от своего неведомого возлюбленного. К Новому ополчению в Киото относились двояко - кто уважал за защиту правопорядка, кто опасался, ибо методы их были жестки и суровы, хоть и справедливы, кто-то панически боялся, помня бесчинства одного из первых командиров, Серидзавы Камо, обладавшего буйным нравом и творившего такие дела, что у торговцев, хозяев питейных заведений и проституток при одном его имени волосы на голове до сих пор дыбом вставали, а патриоты-империалисты так просто ненавидели. В любом случае отношение к ним было неоднозначное, и хотя большинство отзывалось о Шинсенгуми почтительно, то же большинство предпочитало убраться с дороги от греха подальше, когда встречалось на улице с патрулем. Уже одно то, что многие почтенные отцы семейств никогда бы не отдали своих дочерей замуж за самураев из Нового ополчения, говорило о многом. И лишь только проститутки любили Волков Мибу, как любят женщины смелых, отважных, отчаянных мужчин, умеющих и сражаться, и развлекаться, и любить, и убивать. Однако признание о том, что таинственный возлюбленный состоит на службе в отряде с довольно скандальной репутацией, возымело обратное действие - Каэде с еще большим уважением стала относиться к своему неизвестному поклоннику, мягко наставляя нести службу со всей ответственностью, поскольку негодный боец мог опозорить имя и без того не слишком почитаемого отряда, и с еще большим пониманием отзывалась на все его письма. Это тоже не могло не сыграть свою роль. Шинсенгуми был гордостью и смыслом жизни Кондо и Хиджикаты, этаким братством, но они чувствовали отношение горожан к отряду, и, несмотря на то, что именно Новое ополчение сейчас являлось законным представителем власти и правопорядка, вхожи они были далеко не в каждый приличный дом, и это было в какой-то степени унизительно. Любовь же к ним проституток не могла компенсировать того факта, что девушки из приличных семейств предпочитали держаться от них подальше, и это было весьма обидно. Сейчас же такое понимание, любовь и искренняя поддержка со стороны пусть и не благородной, но порядочной девушки, не имеющей ничего общего с проститутками, кроме проживания под одной крышей, не могла не греть душу молодого замкома. Между тем, Хиджиката, понимая, сколь трудно влюбленной девице довольствоваться одними лишь письмами, предпринял новую затею. В одном из посланий он сказал, что последнее время у него нет возможности бывать неподалеку от заведения, где обитала Каэде, но ему так мучительна разлука, что попросил Каэде прийти на одну из улиц к определенному часу, где в патрулировании пройдет его отряд, чтобы он мог хоть издали увидеть ее. Зачем замком выдумал это, он и сам не знал. Возможно, ему было интересно посмотреть, как Каэде будет себя вести, а может быть, Тошизо и самому хотелось увидеть, какая Каэде вне стен вертепа, где вынуждена постоянно следить за собой и скрывать свои истинные эмоции под чрезмерно заботливым взглядом сестры.