Перед смертью

Стоило мне в разгаре войны Углей получить весть об уничтожении хагсмарских яиц и о том, что подкрепление подоспеет к нашему врагу с минуты на минуту, как я понял одну вещь: пришла пора выполнить свою миссию, ведь пока Нира была жива, опасность продолжала грозовой тучей нависать над шестью совиными царствами. Больше не представлялось возможным избегать нашей с ней финальной и, как выяснилось немного позже, роковой схватки. Несмотря на то, что ряды войска Чистых заметно пополнились, совы ГаʼХуула, а также те, кто добровольно последовал за нами отстаивать свободу этого мира, превосходили их кое в чём другом; героизм борющихся долгие три ночи живых существ не знавал границ. Я планировал заманить Ниру как можно ближе к себе и схлестнуться с ней на минимальном расстоянии. Конечно, я шёл на риск, но разве моя собственная жизнь была бы такой уж большой ценой за благополучие моих друзей, да и не только их? Странно, но уже тогда я чувствовал что-то необъяснимое, словно знал заранее, чем закончится эта битва… Нира медленно превращалась в хагсмару, из её глаз струился зловещий жёлтый свет… Фингрот. Как же много власти, обречённости и животного ужаса в одном-единственном слове! Никогда прежде я не испытывал подобного страха. Его невозможно описать, невозможно понять, пока сам не окажешься в плену грозного оружия любой хагсмары, но вскоре невыносимое чувство исчезло без следа: испуг, который я всё-таки смог превратить в отвагу, отступил, едва достигнув своего предела. Сразу после этого мою голову посетила новая мысль. Нира никогда не успокоится и не отступится. Кто-то из нас должен был победить в этой войне, а кто-то — проиграть. Пока предводительница Чистых летала под одним небом со всеми нами, сея кругом хаос и разрушение, совы не спали бы спокойно, поэтому я был обязан избавить их от главной угрозы. Молнии тянулись сквозь тучи яркими белыми зигзагами, словно кривые боевые когти; всюду слышались стоны, визг, скрежет металла, яростный вой ветра и громкое бульканье лавы. В разгоревшемся сражении было сложно разобрать, где друг, а где противник, однако я точно видел цель: впереди меня возвышался величественный Хратгар, тот самый пробудившийся вулкан, откуда я когда-то давно достал уголь Хуула. Нира, как я и рассчитывал, следовала за мной, ведомая жаждой заполучить в свои когти таинственный уголь, вот только она не могла распознать зажатой в моём клюве подделки: отличить живец от оригинала было бы для неё непосильной задачей. Сорен увязался за мной. Что ж, я это предполагал и даже понимал дядю, всё-таки я являлся для него не только королём, но и племянником… Однако мой сжимающийся от волнения желудок подсказывал, что на этот раз ему не удастся прийти мне на помощь вовремя. Глядя Нире прямо в чёрные, будто непроглядная тьма, глаза, в глаза сове, которую у меня язык не поворачивался назвать матерью, я почему-то не ощущал ничего, кроме пустоты, обуревавшей меня в те тягостные секунды. Не было страха за собственную жизнь, пожалуй, меня занимало одно лишь беспокойство о Сорене, быстрее обычного направлявшемся к кратеру вулкана прямо за мной; дядя мог пострадать или погибнуть, но никто, даже я, не был в состоянии заставить его держаться в стороне. Посреди бушующего оранжевого пламени показался сам Стрига, и Нира явно обрадовалась, завидев помощника… Тогда я остановился: настал подходящий момент для того, чтобы совершить задуманное. Нира повелась на мою уловку и с горящими жадностью глазами подлетела ближе, намереваясь забрать у меня из когтей уголь-подделку; я же невольно задался вопросом: а получится ли у меня убить собственную мать, пусть и заслуживающую смерти? Разве я на это способен?.. Пока я колебался, лихорадочно размышляя, что мне делать, мой дядя отвлёк Ниру и, воспользовавшись выпавшим шансом, нанёс ей сокрушительный удар ледяным осколком прямо в сердце… Это было поистине ужасное зрелище. Алая кровь брызнула фонтаном в раскалённом воздухе, и Нира зашаталась — крылья отказывались держать её; у меня в любом случае не хватило бы слов правильно описать всё то, что я испытал, видя, как гримаса боли и злобы искажает некогда красивый лик предводительницы Чистых. Да, она обвинила меня в обмане, и от того у меня на сердце стало ещё хуже. Никогда раньше, ещё будучи птенцом, я не мог даже предположить, что вот так закончит жизнь моя мать-убийца, что судьба сделает нас смертельными врагами… Наверное, я испытал чудовищное облегчение, но в то же время какая-то часть меня искренне сожалела. Свои дальнейшие действия обрывочно врезались в мою память и остались стёртыми, смутными; вынырнув из бурлящего потока размышлений, я заметил, что Стрига бросился прочь, успевший в последний момент отпрянуть от горячей волны лавы. Нет, он не должен был улететь, сбежать с поля боя невредимым — после всего, что совершил! Если бы Стрига выжил, я всё так же продолжал бы сомневаться в безопасности шести царств… Я ринулся за голубой совой, не обращая внимания на предостерегающие вопли Сорена. Опаляющее дыхание вулкана выбросило нас обоих наружу, туда, где бушевали неутомимые ветрила, и когда я покрепче стиснул свой ятаган, Стрига неожиданно резко развернулся… Дальше наступила ослепляющая, эхом отдающаяся в сознании боль. Я ожидал чего-то похожего, хотя лишь тогда в полной мере осознал, насколько верны оказались мои предчувствия, с которыми я успел смириться во время сражения. Я умирал, но был к этому готов. Даже перед тем, как потерять высоту, на огромной скорости стремительно упасть вниз, я по-прежнему не боялся. Здесь, на земле, меня ничто не держало — ни подруга, ни дети, только друзья, но они сильные, я был уверен, что они переживут эту потерю… Вдруг сквозь пелену адской боли я почувствовал тепло тела дяди, твёрдую поверхность под боком, сразу за этим — пронзительные крики о помощи. Я прислушался, стараясь отвлечься от безжалостно терзавшей меня боли, забиравшей остатки сил: вокруг всё смолкло, и то был добрый знак, знак нашей победы… Эта догадка заставила мой измученный желудок сильнее сжаться от облегчения, перемешанного с тихой радостью. Надо мной нависал огромный чёрный вулкан, казавшийся с подножия необычайно высоким и немного жутким; Стая вместе с Отулиссой собралась рядом, чтобы побыть со мной в эти мгновения, и все они наперебой умоляли меня не покидать их. Наставница волочила за собой чьё-то рыжее, запятнанное кровью крыло… Вернее, моё крыло. Конечно, казалось непривычным думать о себе отрешённо, но слабость навалилась на меня с такой силой, что бурно отреагировать при всём желании не вышло бы. Я оказался неимоверно измотан — произошедшим за ночи войны, да и в целом за все эти годы… Помню, Отулисса, не сдерживая рвущиеся наружу рыдания, шептала, что Клив пришьёт оторванную часть моего тела обратно, едва доберётся сюда, но она скорее пыталась убедить в счастливом исходе себя, чем меня. «Там, куда я ухожу, мне больше не нужны будут крылья». Кажется, это единственное, что я произнёс вслух из всех тех вещей, которые желал непременно высказать дорогим для меня совам. «Вы проживёте ещё очень долго, а моё время уже пришло… Не тревожьтесь за меня», — безостановочно билась в моей голове самая важная мысль, какая только может посетить сову, испускающую дух на глазах у близких. Постепенно утрачивающий ясность разум не дал мне заново раскрыть клюв; темнота медленно заполнила собой всё кругом, и в моих ушных щелях напоследок отозвался горестный волчий вой, исходивший будто откуда-то издалека… А затем я узрел прекрасную сияющую Глаумору — моё лекарство от усталости, то место, где мне теперь хорошо.