Черная звезда

Мехмет потер лицо, поправляя букет, и присел на край могилы. Он поднял руки, читая про себя молитву, и провел руками по лицу, прикрывая глаза. Он выполнил то, что просил Синан, но не нашел в себе сил подняться с места. – Я не верю в разговоры с умершими на могилах, госпожа Севинч, – сказал он, глядя выше надгробия. – У некоторых моих мертвецов могил нет вовсе, но я ношу их в своем сердце. Я стольких похоронил в своем сердце, госпожа Севинч, в том числе и тех, кто еще жив, но уже словно мертв. Мама, подумал он. Он так и не смог ее навестить. Медсестра из клиники звонила ему, ругала его, но он только жалко отнекивался, оправдываясь работой. Что он мог сказать ей, почему он перестал навещать больную мать, только отправляя для нее подарки курьером, словно стараясь откупиться? Что он мог сказать, что мать ему не мать, и она лгала ему всю его жизнь? Что она украла его у его семьи, и украла родителей у их детей, и сломала жизнь многим людям, и все непонятно из-за чего? Да, он узнал, что его отец, то есть Джемаль Йылдыз, он погиб на стройке Эгеменов, но это же был несчастный случай? Она потеряла ребенка, и это трагедия, но как она могла, как она могла поступить так? Когда он смотрел на Синана, на Гекхана и Селин, даже на господина Хазыма, его охватывала ярость, ярость по отношению к матери, хотелось вскочить и признаться уже во всем, все рассказать, сбросить наконец с плеч этот груз, обнять братьев, сестру, впервые в жизни обратиться к кому-то живому, назвав его отцом. Но этого не будет, подумал он. Его братья и сестра не примут его с распростертыми объятьями. Для них Ягыз Эгемен – это не потерянный возлюбленный брат, это был ненавистный образ из детства, кто-то, лишивший их счастливого детства, призрак, бродивший по их домам, изводивший их ночами, кошмар, являющийся в их сны, чудовище, прячущееся под кроватью. Они любили его сейчас, как друга, как лучшего друга, как человека, готового прийти на помощь, но хватит ли этой любви, пересилит ли она многолетнюю обиду? Мехмет любил свою мать, любил от всего сердца, искренне, она была его единственным светлым воспоминаниям в самые черные дни, любил до сих пор, несмотря ни на что, но этой любви ему до сих пор не хватило, чтобы простить ее. Если Ягыз Эгемен вернется в свою семью, Мехмет Йылдыз ее навсегда потеряет. Он не мог их потерять. Он только их нашел. Он даже не обрел их до конца. Он не мог их потерять. – Простите меня, госпожа Севинч. Мама, – тихо сказал он, но слово прозвучало чужим на его языке. Он видел ее всего пару раз в жизни, и второй раз это было, когда у нее был бред. Она называла его Ягызом. Она узнала его. Мехмет отер набежавшие слезы. – Простите меня, умоляю. Я делаю все, что могу, я просто… У меня не получается. Простите, госпожа Севинч. Вы, наверное, уже знаете правду. Не знаю, можете ли вы еще испытывать боль… Если да, то простите, простите, что даже там я причиняю вам боль и не даю желанного покоя. Я часто думаю о вас. Пытаюсь вас представить. Пытаюсь представить, как бы мы жили. Что если бы… Если бы этого не случилось, если бы не произошло то, что произошло, вы были бы прекрасной матерью. Всем в этой семье. Если бы горе не сломило вас. Я пытаюсь, госпожа Севинч. Я так пытаюсь представить, что вы моя семья… Но. Но ваши дети. Мне легче представить их своими братьями и сестрой. Простите меня, но я не могу представить вас и господина Хазыма. Мехмет тяжело сглотнул, пытаясь прочистить пересохшее горло. – Я им нужнее сейчас, госпожа Севинч. Им очень тяжело. Синан… Послезавтра будет суд. Все обойдется, по воле Аллаха, прокурор говорит, что не потребует больше года, сестра покойной тоже не протестует. Но Синану предстоит тяжелое время, и я не могу усугублять это теперь. И может быть никогда. Скорее всего, никогда. Ягызу Эгемену лучше бы умереть. Не будет счастья от его воскрешения. Мехмет еще несколько минут сидел перед могилой в молчании. Он не знал, что еще сказать. Как попросить прощения. Попросить прощения перед женщиной, которая страдала всю жизнь, за то, что даже сейчас, зная правду, он зовет матерью другую. За то, что не может назвать ее мамой, не чувствуя неправоту происходящего. За то, что теперь, узнав правду, он предпочитает ложь. Предает этим ее, женщину, которая произвела его на свет, которая ждала его столько лет. Предает себя. Ради Синана, подумал он. Ради брата. Ради его настоящего брата. Его это убьет, подумал он. Его это добьет. Он помнил лицо Синана, когда госпожа Севинч назвала его Ягызом, словно его ударили ножом. Его убьет эта правда. – Простите меня, госпожа Севинч, – повторил он. – Ваш сын, ваш Синан… Он очень хотел бы вас увидеть. Вы очень ему нужны. Он встал, еще раз прочитав молитву, и пошел к выходу, оглядывая кладбище. Он подумал, что никогда не был на могиле своего отца. Предполагаемого отца, Джемаля Йылдыза. Ту самую могилу, в которую мама похоронила настоящего Мехмета. Мать никогда не брала его туда, подумал он, почему это не казалось ему странным? Где находилась эта могила? Вряд ли на этом самом кладбище, это было бы слишком невероятным совпадением. Надо было поискать, подумал он, Эрдал мог бы найти – но тут же ему стало неудобно. С чего вдруг он будет грузить Эрдала своими личными проблемами, словно какой-то большой человек? Ты меняешься, Мехмет, – сказал в его голове какой-то холодный презрительный голос. Ты превращаешься в Ягыза Эгемена. Начинаешь считать себя богачом из хорошей семьи? Вместо того, кем ты являешься, нищий мальчишка. Я – это я. Даже если я меняюсь, я остаюсь собой. Мехмет замер, увидев впереди знакомую фигуру, и господин Хазым остановился, увидев его. Мехмет поморщился как от зубной боли. Его отношения с господином Хазымом становились все хуже и хуже. Теперь он все лучше и лучше понимал отношение Гекхана к отцу. Селин относилась к отцу как к чужому человеку, она не испытывала той жажды родительской любви, которая переполняла Синана. Синан мечтал о любви своего отца, а Гекхан его ненавидел. Искренне, с горечью разбитой любви, ненавидел. Гекхан был бы совсем другим человеком, если бы родители не убили в нем сыновью любовь, подумал Мехмет, глядя на приближающегося Хазыма. Он был бы слабее, менее жестким, менее решительным… Но он был бы добрее, мягче к окружающим. Может быть, Гекхану было тяжелее остальных, потому что он когда-то знал родительскую любовь. Мехмет видел отношение Хазыма к сыновьям, и он начинал понимать ненависть Гекхана. Но тут же он обругал себя. В этом не был виноват один Хазым, подумал он. Да, он повел себя неправильно, но разве Мехмет не помнит, кто виноват изначально? Мама. Ты сломала столько человеческих жизней, мама. Ради чего? Ради мужчины, на могилу которого ты меня не водила? Ради ребенка, которого похоронила рядом с ним? Ты отомстила, мама, отомстила без вины, людям, которые не были в этом виноваты, как ты могла, мама? – Что ты тут делаешь? – Холодно спросил господин Хазым, и Мехмет подобрался. – Синан попросил меня навестить могилу матери, – твердо ответил он. – А, Синан попросил. Как мило, – господин Хазым усмехнулся, с ненавистью глядя на Мехмета. – Как мило, что ты выполняешь поручения Синана. Пока он сидит в тюрьме, в которую ты его засадил… Мехмет запрокинул голову, прикрывая глаза, сжимая зубы, чтобы не закричать. Господин Хазым вбил себе в голову, что это Мехмет убедил Синана сдаться, что это он уговорил его пойти и признаться абсолютно во всем, и его никак не убеждали постоянные уговоры, что Мехмет ничего даже и не знал, даже слова Синана, которого Хазым навестил в тюрьме всего один раз, чтобы снова его расстроить, даже слова Синана его не убеждали, Хазым был уверен, что во всем виноват Мехмет. – Засадил его в тюрьму, и вот чего добился, да? Этого ты добивался, уверен. Наложить лапы на акции моего сына. Мехмет считал про себя, медленно, с расстановкой. Это он тоже слышал. Синан вызвал адвоката и составил документы, по которым делал Мехмета единственным распорядителем акций холдинга, принадлежащих ему. Мехмет мог голосовать, не интересуясь мнением Синана, пока тот сидит, мог распоряжаться прибылью от акций, был их фактическим владельцем, пока Синан не выйдет из тюрьмы, и господин Хазым счел это доказательством злонамеренности Мехмета. Он своими руками впустил в жизнь младшего сына змею, говорил он. Мехмету было смешно, когда он слышал это, но на этот раз он сдерживал смех, как бы ему не хотелось сообщить, что ему и так принадлежит одна пятая этой фирмы. Иногда его так и подмывало бросить это в лицо господину Хазыму, что это он, а не Хазым Эгемен должен управлять акциями Ягыза Эгемена, потому что это он, черт вас побери, Ягыз Эгемен. – И я уж не говорю о том, что ты сотворил с делом этой шлюхи Джемиле. Мехмет насторожился, с подозрением глядя на господина Хазыма, которого просто трясло от ненависти. – Да, да, я уже знаю, кто приложил руку к аресту прокурора. Ты же не думал, что это останется незамеченным? Что это останется просто так, ты подставляешь человека, имеющего связи, человека, который оказывал многим такую помощь, и это останется просто так? Тебя там видели, мерзавец, видели. «Красивый высокий парень с голубыми глазами», кто еще это мог быть, кроме тебя? И зачем ты это сделал? Чтобы эта змея Джемиле продолжала травить наши жизни, настраивая против меня моего первенца? – Вы? – Мехмет был потрясен. – Это сделали вы? Вы посадили госпожу Джемиле? – Я сообщил о совершенном этой женщиной преступлении, – гордо ответил тот. – И ты совершил большую ошибку, когда вмешался в это дело, понимаешь, парень? Ты связался с людьми, которые тебе не по зубам. Ты вмешался в дело, которое тебе не по зубам. И эти люди тоже все знают, парень, имей это в виду. – Сонер Шахин? Вы связались с Сонером Шахином? – Мехмет все еще не мог поверить в происходящее, и ему казалось, что у него кружится голова. – Вы заставили меня, ты и мои неблагодарные дети. Из-за вас, из-за вас у меня вода к горлу подошла. Неблагодарные, глупые, неумелые, ни один из них и так не был достоин получить мой холдинг, холдинг, который я построил потом, кровью и огнем, только не для того, чтобы они его погубили. Я столько сделал ради него, а что они, мои ни на что не годные дети? Пошли за первым попавшимся мошенником, вставшим на их пути. Как я мог так обмануться в тебе? «Рабочий муравей», так я о тебе думал, а ты проклятая змея, заворожившая моих детей и бедную девочку, Хазан, задурил им головы, настроил их против меня. Но это так просто не останется, Мехмет Йылдыз, будь уверен, это только начало, это только начало, и вы все еще увидите конец. Господин Хазым толкнул его плечом, проходя мимо, и Мехмет развернулся, глядя ему вслед. *** Хазан встревожилась, когда Мехмет вдруг вошел к ней в кабинет без стука. В отличие от Синана, Гекхана и дяди, Мехмет всегда стучал, прежде чем войти к ней в кабинет, и когда он вдруг медленно открыл дверь, хмуро глядя на нее, Хазан встревожилась. – Что случилось? – Она вскочила, выходя из-за стола, ощупывая его взглядом, стараясь проверить, все ли нормально, не случилось ли чего, не случилось ли чего с ним, не снова ли… Мехмет захлопнул за собой дверь и в два шага подошел к ней, крепко обхватывая ее в объятье. Хазан удивленно замерла, не ожидая подобного – по их молчаливому соглашению они никогда ничего подобного не делали в офисе, подумала она. Но с другой стороны, был уже вечер, сотрудники почти уже все разошлись, технически, они уже не были на работе, убеждала она себя, расслабляясь и прижимая его к себе. Она подняла голову и нашла губами его губы, прижимаясь к ним, вовлекая его в нежный, успокаивающий поцелуй, она подняла руки, вплетаясь пальцами в его короткие волосы, погладила его по шее, провела рукой по груди, чувствуя, как он водит руками по ее спине. – Что случилось? – Шепотом спросила она, когда Мехмет оторвался от ее губ и застыл, завороженно глядя на нее. Он отвел глаза, прикрывая их, и снова посмотрел на нее. – Господин Хазым, – тихо сказал он, и Хазан удивленно расширила глаза. – Что с ним? – Это он, – сказал он, тяжело вздыхая. – Он посадил госпожу Джемиле. – О, – только и все, что могла произнести Хазан, удивленно глядя в глаза своего мужчины. – Я встретил его на кладбище, на могиле госпожи Севинч, – Хазан кивнула, она знала о просьбе Синана. – Он сказал мне, что… Что люди Сонера Шахина знают о «высоком парне с голубыми глазами», кто-то по-видимому запомнил меня на празднике обрезания… – О Аллах, – Хазан отстранилась, хватаясь за голову. – Я же говорила, говорила, что тебе нельзя идти, невозможно, чтобы тебя не запомнили… Тогда он убедил ее, что должен пойти, потому что единственный знает, как проводятся подобного рода праздники на районе вроде этого, вроде его района. Что он на таких праздниках был с детства, а они все видели разве что в кино. Что они не поймут, как правильно поздороваться, сколько подарить, как к кому подойти, что они ошибутся и выдадут себя с головой, и такого человека запомнят точно, а он в подобной обстановке был как рыба в воде. Вот только это была яркая рыбка кои среди серых окуней, подумала Хазан, и его запомнили тоже. – И это не самое беспокоящее меня, Хазан, – Мехмет говорил медленно, обдумывая каждое слово. – Он явно дал понять, что задумал что-то еще. Говорил, что не может никому оставить холдинг, что никто его недостоин, что вы уничтожите его и все такое. Он что-то задумал, Хазан, что-то задумал, и если он теперь связался с Сонером Шахином… – Почему ты думаешь, что он с ним связался? – Растерянно спросила Хазан, и Мехмет тяжело вздохнул. – Я спросил его, сделал ли он это, и он не отрицал. Он сказал, что мы его вынудили. Он ведет себя так, будто мы его враги. И первый его враг – я. – Господи, – Хазан снова шагнула в его объятья, тесно прижимая его к себе. Она тысячу раз пожалела, что они с Синаном когда-то вмешали его в это дело, что они привели его в холдинг. Хазым действительно начал считать всех вокруг врагами, но только Мехмет был ему по-настоящему посторонним, чужим человеком, и только его он мог ненавидеть, не стесняясь, и теперь Хазым постоянно изливал на него свою злобу, и у Хазан сердце кровью обливалось при виде этого. Он этого не заслужил. Ее добрый, заботливый, правдивый, честный, настоящий мужчина. Он этого не заслужил, не заслужил той грязи, что льет на него Хазым. – Не слушай его, – сказала она ему на ухо. – Не слушай. Он просто несчастный одинокий старик, который оттолкнул от себя всех, и теперь не знает, что делать. – Я знаю, – шепотом ответил Мехмет, целуя ее в макушку. – Знаю. Она снова вовлекла его в поцелуй, на этот раз более страстный, более глубокий, и он пылко ответил ей, привлекая ее к себе еще теснее, Хазан пыталась стать еще ближе к нему, как можно ближе, одной ногой обхватывая его ноги, прижимаясь к нему всем телом, стараясь показать ему, что он не один, что она рядом с ним, всегда будет рядом с ним, что бы ни случилось, и он водил руками по ее спине, плечам, волосам, в которые вплетался пальцами, целовал ее в губы, подбородок, шею, и она целовала его, куда придется, и воздух вокруг них становился все жарче и гуще, и им надо было остановиться, потому что они договорились, не делать этого в офисе, но она просто не могла, не могла найти в себе силы сказать ему «стоп», и про себя надеялась, что может и он не захочет остановиться. Но им пришлось. Дверь резко распахнулась, и они отпрыгнули друг от друга, ошарашенно глядя на вошедшего без стука дядю. А дядя смотрел на них, ошеломленно раскрыв рот. – Твою мать, – дядя первым обрел дар речи, переводя взгляд с Хазан на Мехмета и обратно, и Хазан посмотрела на Мехмета, видя его взъерошенный вид, ослабленный галстук, расстегнутые верхние пуговицы рубашки, лицо, перепачканное ее помадой, и она могла только представить, как выглядит она… – Твою мать, не может этого быть! Быть этого не может! Дядя Кудрет в свою очередь выглядел так, будто он потрясен этой новостью, что было совершенной чушью. – Ты, сукин сын! – Дядя подскочил к Мехмету, хватая его за грудки, и Хазан бросилась к нему, дергая на себя родственничка. – Как ты смеешь, ублюдок! Как ты смеешь, мать твою! Мою племянницу! Мою племянницу! Мехмет от удивления не мог пошевелиться, просто ошеломленно глядя на Кудрета, а Хазан дергала дядю за руки, оттаскивая его. – Дядя, перестань прикидываться! – Крикнула она ему в ухо, когда дядя продолжил орать, что не может в это поверить. – Не притворяйся, ты давно уже все знал! Кудрет выпустил Мехмета из рук, с яростью разворачиваясь к Хазан. – Что значит «давно уже все знал», ненормальная? Ничего я не знал, мать твою! Глазам своим не верю, как ты можешь быть такой дурой! – Дядя, не лги, не лги нам! – Хазан шипела, едва не захлебываясь от злости. – Разве ты не сам все разболтал моей матери еще когда мы с Мехметом даже и не думали об этом, а? Ты же сам ей об этом говорил, когда у нас с Мехметом даже мысли друг о друге не было! – Да мало ли что я говорил! – Кудрет всплеснул руками, надвигаясь на племянницу. – Мало ли что я кому говорил! Просто подавил чуть-чуть на болевые точки Фазилет, на хрена было это делать? Ты что, меня в кои-то веки решила послушать, так, что ли? Не могу поверить, что ты такая дура! Не могу поверить! С этим! С этим! С этим идиотом! – Взорвался он, тыча пальцем в Мехмета. – Из всех мужиков мира, почему ты выбрала этого, дура ты моя дорогая, а? – Господин Кудрет! – Мехмет угрожающе двинулся к дяде, и Хазан обеспокоилась, увидев его лицо. Было видно, что он держит себя в руках из последних сил, и Хазан опасалась, что дело могло дойти до драки. Она бросилась к Мехмету, обхватывая его лицо, поворачивая его голову к себе. – Мехмет, милый, иди, хорошо? Иди, пожалуйста. Позволь мне поговорить с дядей, пожалуйста. – Она смотрела в его подернутые коркой льда глаза, умоляюще говоря ему едва не в губы. – Пожалуйста, дорогой, милый, иди, хорошо? Мы поговорим потом, обещаю, обещаю, позволь, я сама здесь разберусь, я прошу тебя! – Позор тебе! – Взвыл дядя, глядя на это, и Мехмет дернулся, поворачивая к нему голову, но Хазан опять обхватила его, разворачивая к себе. – Иди, пожалуйста, милый, иди, ради меня, я прошу! – Она с облегчением увидела, как оттаяли его глаза, и потянув его за руку, повела к двери. – Иди, пожалуйста, иди, я потом приду к тебе, пожалуйста. – У двери она остановилась, прижимаясь к нему и крепко целуя его в губы и еще раз обнимая его. – Иди, пожалуйста. Все будет хорошо. С этими словами она развернулась к взбешенному дядюшке, гордо встречая его взгляд. – Какое ты имеешь право? – Сказала она резко, когда услышала, как за ней открылась и прикрылась дверь. – Какое ты имеешь право указывать мне, с кем мне встречаться? – Указывать? – Дядя ядовито ощерился. – Разве я указываю? Я просто говорю тебе, что ты дура, и что ты не можешь, не можешь с ним встречаться, ненормальная. – Что? Что тебе в нем не нравится? И знаешь что, нет, мне плевать! Мне плевать, что тебе не нравится, потому что главное, что нравится мне. И мне он нравится, ясно? Мне нравится, и мне плевать, что думаешь ты, что думает мама, и на какие болевые точки ты ей там жал! Болевые точки, поверить не могу! – Хазан схватилась за голову. – То есть, ты просто так, без причины выдумал наш с Мехметом роман, чтобы расстроить мою маму? Что ты за человек такой, Кудрет? Что ты за человек? – Мы сейчас не обо мне говорим, племянница, – Кудрет махнул рукой, прохаживаясь по кабинету, – совсем не обо мне, ясно? Плевать мне, что тебе нравится, а что нет! Не можешь ты быть с этим типом, просто не можешь! Нельзя! – Почему? – Хазан всплеснула руками. – Почему? Что не так? Что тебе в нем не нравится, говори? – Потому что он одна большая проблема, Хазан, ты что, сама этого не понимаешь? Не понимаешь? Он одна огромная бесконечная проблема, Хазан. – Что ты несешь, дядя? Что ты несешь, и какая тебе разница, мать твою? – Хазан сжала кулаки, едва не топая ногами. – Почему? Потому что я твой дядя, ты дочь моего брата, ты все, что от него осталось, и ты теперь собираешься связаться с этим… Хазан, – дядя вдруг заговорил тише, подходя к ней. – Ты не можешь с ним встречаться, ты не можешь с ним быть. – Что именно? Что не так? – Хазан выдавила это сквозь зубы, едва сдерживаясь от желания ударить его. – О, столько всего, дорогая. Тебе мало того, что ты сама знаешь? Начнем с того, что он больной на всю голову, ты забыла? – Заткнись! – Хазан угрожающе ткнула в него пальцем. – Заткнись, слышишь? – Что такое? Правда глаза колет? Ты действительно собираешься связаться с человеком, у которого официально свернута крыша? Ах да, ты уже связалась, дура, о Аллах, какая же ты дура! – Тебя это не касается! Я отлично знаю, с чем я имею дело, дядя, – Хазан уткнула руки в боки, наступая на дядю. – В отличие от тебя, я видела его страдания сама, своими глазами, когда ты намеренно настраивал его на это, ты помнишь? Когда ты доводил его, бил его по больным точкам, я помогала ему, и теперь ты смеешь использовать это против него? – Потому что он больной, племянница, понимаешь, больной! – Дядя стучал себя по голове, словно пытаясь ей объяснить. – Потому что это не пройдет, это навсегда, и может быть, потом будет только хуже, понимаешь? Ты связываешься с больным человеком, племянница, как ты этого не понимаешь? Как ты не понимаешь, какое ярмо ты на себя взваливаешь? – Я люблю его! – Хазан выкрикнула это, сама не сознавая, что хочет это сказать, и ошеломленно замерла, не веря, что сказала это, и сказала это именно ему, этому человеку, а не тому, кому должна была сказать. – Я люблю его, – повторила она тише, уже более спокойно, словно принимая то, что сказала, подумала она, словно окончательно в этом уверяясь. – Я люблю его, и я готова разделить с ним любое ярмо. – Дура, – дядя простонал это почти со страданием. – Дура! Ты что, не понимаешь, что никакая любовь не стоит испорченной жизни! – Никто не будет портить мне жизнь, – твердо ответила Хазан. – Никто не испортит мне жизнь, если я этого не позволю. Если Джемиле сломала твою жизнь, то это только твоя вина, и ничья больше, ясно? Кудрет качал головой, глядя на нее с раздражением. – Ах вот оно как? Вот оно как? Хорошо. Хорошо. Но только тогда имей в виду, что это еще не все. Это еще не все! Этот парень – одна большая проблема, и его сдвиг по фазе только одна из них. У меня есть еще один вопрос. Он рассказал тебе, что он ото всех скрывает, а? – О чем ты? – Хазан нахмурилась, нервно глядя на него. – Он рассказал тебе, кто он на самом деле?