В погоне за ветром

Сирокко со всей силы ударила кулаком по внутренней стороне локтя, чтобы нападающий рефлекторно отпустил её руку. Мужчина зашипел от боли и тут же отпрянул. — Это я, я, не бей! – взмолился Дейтерий, выходя под лунные лучи. — Ты меня напугал, – Сирокко сама не поняла, как оказалась в объятиях Дейтерия. – Там, внизу... Там убили детектива. Это был тот наёмник. Я боялась, что он может убить и тебя. — Как же он мог убить меня? – парень мягко обнял её и крепче прижал к себе. – Ты хорошо его связала. Сирокко уткнулась лицом в плечо Дейтерия, вдыхая его тёплый родной запах. Тревоги ушли, растворились, исчезли. Во всем мире остались только они двое – мир существует для них, ради их счастья. Сирокко подняла голову и посмотрела прямо в темные глаза Дейтерия – несмотря на небольшую разницу в росте, он казался ей высоким и взрослым, одновременно и стеной, за которой можно спрятаться, и легким пером, с которым хочется лететь по свету. Дейтерий наклонился и поцеловал её. Сирокко обняла его за шею, притягивая к себе и не желая отпускать. Она задыхалась от любви, от новых чувств, поселившихся в её душе. Ветер отдалился, наблюдая за влюблёнными. Он бы хотел спеть Сирокко все песни, что знал, если бы был свободен. Он бы ревновал её ко всем вокруг, если бы был жив. Но он был рабом, мертвым рабом, обреченным на вечность. И господин его был рабом. И господин его господина. И даже Господин Всего Сущего, владыка всего живого и мертвого, всех Пространств, что есть в бесконечности, был рабом. Дейтерий медленно отстранился и с нежностью посмотрел на Сирокко. Она улыбнулась и тоже отступила назад. — Нам пора, – прошептала она. – Нужно уходить. Дейтерий кивнул и, пропустив Сирокко вперёд, спустился следом за ней по лестнице. На секунду задержав взгляд на темной фигуре, лежащей в коридоре, он отвернулся и тихо пошёл следом за спутницей. Сирокко, словно тень, летела по коридору. Нужно разбудить Эблис, взять самое необходимое и уходить. Главное, чтобы никто их не заметил. Слегка замедлившись у дверей комнаты Куросио, она с тоской вспомнила своего маленького воспитанника. В веренице последних событий она совсем забыла о нем, и теперь об этом сожалеет. Как же он будет жить? С таким отцом... Это было настолько неправильно, что у Сирокко защемило сердце. — Скажи, а после смерти родителей кому ребёнок достаётся? – не оборачиваясь, спросила она. — Это решает суд, – ответил Дейтерий, видимо, понимая, к чему она клонит. – Но обычно отдают родственникам матери или дядям и тетям. У Валлаго нет братьев и сестёр, так что если он умрет, Куросио станет жить с семьей Латимерии. Латимерия наверняка хорошая мать. Сирокко знала, что у неё есть трое своих детей, большой дом и хороший муж – вряд ли она бросит сироту. Пусть она не слишком эмоциональная, можно даже сказать, что холодная, но она сможет дать Куросио ту любовь и заботу, в которой он нуждается. Сирокко любила этого мальчика и желала ему лучшее будущее. И если ему будет лучше у семьи тети, то так тому и быть. — Разбуди Эблис, – сухо сказала она. – Выходите из особняка и ждите у входа в старый парк. Дейтерий покачал головой, но ничего не сказал. Через несколько секунд его полутёмный силуэт растворился во мраке коридора. Сирокко вздохнула и, развернувшись, направилась в противоположную сторону. Она привычно открыла двери, и сердце с новой силой кольнула боль. В комнате было тихо и холодно, камин не горел, в воздухе замерло ощущение тянущего отчаяния. Совсем недавно здесь кипела жизнь. Нимфея целыми вечерами играла с сыном, читала ему книги и рассказывала сказки. Сирокко чувствовала себя нужной и уместной, помогала госпоже и нянчила Куросио. Теперь, в обители тишины, поселились лишь зыбкие воспоминания. Сирокко пересекла широкий ковёр и подошла к шкафу. Потом открыла нижний ящик и, пошарив рукой по задней стенке, отодвинула её в сторону. Между ней и настоящей стенкой было небольшое пространство, в котором Нимфея хранила нож. Как объясняла она – на всякий случай, в чем Сирокко немного сомневалась. Во всяком случае, за те три с половиной года, пока она здесь работала, госпожа ни разу им не воспользовалась. Вытащив оружие, она также закрыла ящик и поднялась на ноги. Лезвие блеснуло в свете луны. Ещё совсем недавно она не понимала, как можно убить человека, так что изменилось? Валлаго заслужил. Ведь заслужил? Может быть, она так хотела отомстить за госпожу, что оправдывала это заботой о Куросио? «Так будет лучше», – решила, наконец, Сирокко и вышла из комнаты. Она не помнила, как оказалась у тяжелых дверей покоев Валлаго. Леденящее спокойствие резко сменилось волной паники. Её тело била дрожь, а нож трепыхался в руке пойманной бабочкой. Такой красивый, сильный и холодный. Воплощение смертельного изящества. Слезы подступили к глазам, тихие рыдания сами собой вырывались из груди. Сирокко отступила к стене и медленно опустилась вниз. Нимфея умерла. Умерла совсем, навсегда, безвозвратно. Умерла и больше не вернётся. И теперь Сирокко должна принять решение, которое повлияет на жизни многих людей. Что ей делать? Как поступить? Вдруг она ошибётся? Это неправильно. Несправедливо требовать от неё ответа, словно она может знать все на свете. Она же просто ребенок. Она не может, бриться, хочет убежать и не возвращаться. Хочет исчезнуть, раствориться в предрассветной мгле. «Будь сильной, – она закрыла глаза. – Ты сможешь. Ты справишься». Рука перестала дрожать. Нож, все ещё обжигающий, спокойно лежал в ладони, словно он для того и был сделан. Буря в душе улеглась, и лишь пенистые барашки волн напоминали о прошедшем шторме. «Возьми себя в руки». Она встала. Тишина коридоров не давила, лишь настораживала – любой звук будет подхвачен эхом и отнесён во все концы дома. Сирокко потянула дверь, и ей в лицо дохнуло тепло. Комната оказалась симметрична покоям Нимфеи, но была явно темнее. Сирокко уже была здесь раньше с Дейтерием и Эблис, но тогда она была слишком взбудоражена и ничего толком не разглядела. Напротив двери стояла широкая кровать с балдахином, к которой теперь неспешными шагами приближалась Сирокко. Луна уже заходила, и её свет попадал прямо в комнату: в её белесых лучах танцевали пылинки. Сирокко подошла вплотную и всмотрелась в лица лежащих на кровати людей. Рядом с Валлаго спала красивая молодая девушка. Её белые, похожие на холодный вечерний туман кудри раскинулись по подушке, и во сне она слегка улыбалась. От неё пахло карамелью и вафлями. Боль тихо кольнула сердце Сирокко. Она знала и лгала себе – раз за разом пыталась доказать, что ошиблась, что это не правда. Но сейчас, когда подтверждение тяжелых мыслей лежало перед ней на шелковых подушках, она не чувствовала ничего, что могло бы перевернуть её мир. Сирокко коснулась ладонью груди Валлаго, нащупывая, где находится его сердце. Почувствовав уверенный стук, она достала из-за пояса прозрачный желтоватый платок. Она тщательно вытерла рукоять и потом, обхватив её рукой поверх тонкой ткани, молниеносно ударила лезвием в грудь Валлаго. С его губ сорвался тихий вздох. Сирокко вновь дотронулась пальцами до груди господина и, к своему удивлению, вновь почувствовала стук. «Промахнулась», – поняла она. Сирокко задумалась, пытаясь вспомнить уроки Содалита об оказании первой помощи. «Если человека ранили в грудь или живот, и рана кажется серьезной, не вытаскивайте из раны оружие, – готовил он. – Потому что тогда человек умрет от потери крови». Недолго думая, Сирокко выхватила нож из тела. Следом за ним из раны толчками начала вытекать темная кровь, бликами переливающаяся в свете луны. Рубашка, одеяло и подушка потемнели, и пятно продолжало расти. Сирокко вновь воткнула в рану нож, подвернула одеяло так, чтобы закрыть им кровь, и заткнула испачканный темными каплями платок за пояс. Замявшись, она все же решилась толкнуть спящую девушку, чтобы разбудить её. Потом тихо вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь. Дрожь вновь сковала все её тело. Осознание медленно подбиралось ближе, и жалкие слова оправдания пустыми фразами падали в бездну. Сирокко опустила голову и с непониманием посмотрела на свои руки. По ним, от пальцев к запястьям, стекали бордово-красные ручейки крови. Капли падали вниз, с ужасающей ритмичностью разбиваясь о светлый мраморный пол. Сирокко почти не чувствовала своего тела, а от затылка по позвоночнику прошла ледяная волна. В грудной клетке поселилось липкое чувство ужаса и отвращения. На Сирокко накатила тошнота, а мир в глазах потемнел по краям. — Что я сделала? – словно в лихорадке, шептала убийца. – Что... зачем? Близился рассвет. Безумие ночи подходило к концу.