volleyboys

      Эта квартира всегда казалась тебе душной и забитой до невозможности всякими старинными вещами — сломанные напольные часы, которые притащил дед Ойкавы сюда ещё десять лет назад, пушистый пыльный ковёр, купленный Ханамаки год назад для удобства, картины, которые выбила матушка Иваизуми на каком-то аукционе, и витая лестница, ведущая в никуда, которую Мацукава всегда сравнивал с прикольной лестницей из фильма про Паддингтона.       Но именно в этой квартире, именно с этой четвёркой парней из Сейджо ты могла почувствовать себя по-настоящему свободной и счастливой. Здесь тебя не упрекали и не капали на мозги. Просто любили.       Ойкава был рассветом.       Он как-то тихонько признался тебе, что здесь ему уютнее всего — обычно вы с ним сидели на зелёном, немного потрепанном диване или в мрачноватой ванной, пока Тоору морщился от шипучей боли, а ты наклеивала ему пластыри на окровавленные коленки. Волейболист всегда скалил зубы и беззлобно отшучивался, хотя бактерицидное средство бесило его сильнее адски поющего какую-то популярную песню Ханамаки в соседней комнате.       С Тоору было спокойно — он не надоедал вопросами о твоей жизни и лишь иногда распространялся о своей; вы могли часами молчать, держаться за руки и валяться на этом проклятом скрипучем диване, пока капитан лениво скроллил ленту тик-тока, изредка выуживая немного смешных видео про котов, над которыми вы хихикали вперемешку с приглушенными поцелуями в щеку.       Его руки всегда были тёплые и пахли молочным хлебом, который каждое воскресенье пекла его бабушка, а Тоору излишки притаскивал тебе, живущей по соседству. Весь такой румяный от ветра, словно сам — тёплая буханка свежего хлеба. Но из специй в нём — жгучая и скрытая неуверенность в себе.       Ойкава не спрашивал насчёт твоих отношений с остальными третьегодками, слишком уж запутанной казалась эта история, смысла которой не знала ты сама, а кончик этого пушистого комка затерялся где-то три года назад. Просто знала, что он — один из кусочков пазла, который помогает тебе справиться со стрессом, которого в твоей жизни стало слишком много.       Ханамаки был солнцем.       Он сидел с тобой на кухне, пытаясь соорудить что-то съедобное из рыбы и морепродуктов, которые покупал на рынке около вашей небольшой квартиры. Ежечасно у Такахиро случались приступы отчаянных шуток, которые он скидывал на тебя, словно снег сходил с вершины Эвереста, унося за собой остатки твоей хандры прочь. С ним ты могла почувствовать себя весело и свободно, позволяя иногда расслабиться и не думать о заваленном тесте, о словах одноклассника о твоих взаимоотношениях с четверкой волейболистов или о том, что отец опять накричал с самого утра.       — Вуаля! — каждое утро, когда вы вместе оставались в квартире, Ханамаки готовил вафли. Делал он это немного неумело и коряво — часть не пропекалась, часть подгорала, часть вообще была слишком солёной, а где-то попадалась яичная скорлупа. Пили по утрам вы всегда кофе с молоком (с Ойкавой — из одной чашки), изредка Иваизуми ворчал на Мацукаву, что тот пьёт слишком горький. Ойкава смеялся над потугами Такахиро отмыть бедную вафельницу, а кухню медленно заполняли клубы сладковатого дыма от сигарет.       С семьёй Такахиро ты была знакома с детства — его рыжая мама была до ужаса приветлива с тобой, а маленький Хиро и подавно.       Ханамаки часто притаскивал на кухню свой игровой ноутбук, запуская «Майнкрафт», ругаясь и сетуя на свою несчастную судьбу и постоянные неудачи то в жизни, то в игре. Ты познакомила его с этой игрой и теперь была вынуждена смириться с этим фактом. Ханамаки не спрашивал насчёт парней и отношений — ему было довольно ваших мелких ужимок, пока никто не видит, да нередко соприкасающихся голых коленок под столом, пока ужинаете. Он не ревновал, лишь едко отшучивался, поблескивая диковатым и смешливым огоньком в ярких глазах.       Иваизуми был закатом.       Он всегда встречал тебя, когда ты приходила, загруженная с головы до пят пакетами с продуктами, и непременно забирал их, бурча, что тебе, должно быть, очень тяжело было тащить это всё одной и следовало бы позвонить ему. Ты смеялась, поблескивая кольцами в ушах в предзакатном солнце, доверху заливающим вашу небольшую квартиру на четвёртом этаже.       Хаджиме всегда немного грубовато смеялся, но пытался изо всех сил смягчить это нежными словами, комплиментами и шутками, не такими весёлыми, как у Ханамаки, но, как минимум, хотя бы на толику ласковыми. Вместе вы ходили на пляж, который находился неподалёку от квартирки. На пляже было пруд пруди взрослых ребят — Иваизуми изредка любил расхаживать там в майке, чтобы ты всë-таки не забывала, что он тоже ничего такой, к слову.       Туда ты всегда приносила небольшую бутылку сангрии, которая обычно лежала у тебя в шоппере до самого вечера, дожидаясь своего звёздного часа. Хаджиме бурчал и ворчал как старый дед, но жаркий день вы всегда заканчивали примерно одинаково — целуясь где-то в тени деревьев, чувствуя сладковатый вкус алкоголя на губах друг друга и наслаждаясь последними солнечными лучами, днём ужасно обжигающими.       Иваизуми был немногословен, предпочитая словам действия, но тебе как воздух важны были даже самые крохотные слова нежности, любви и заботы. Поэтому ты немного уставала выуживать из него по слову каждый раз, когда уже привыкла к болтливому Тоору и честному Мацукаве. Хаджиме всегда пачкал свои конверсы песком, но потом, нацеловавшись и не испытывая ни грамма угрызений совести, вы отмывали их чистой водой.       Мацукава был луной.       Такая с виду прохладная, немного дикая и грубая, но когда познакомишься поближе — просто не оторвать глаз от искренности чувств, так ярко светит, отражая горячие лучи солнца. Вашим местом в квартире был балкон. Иссей курил какие-то едкие, противные сигареты, которые иногда менялись на ментоловые, бьющие тебе прямо в нос своим не менее въедливым запахом.       С ним ты разговаривала о своих парнях охотнее, хотя понимала, что Мацукава каждый раз злится и дико ревнует даже к Ханамаки, но упрямо молчит, не желая поднимать всех на уши. У вас были одни беспроводные наушники на двоих, в которых постоянно играло какое-то стремное для него и интересное для тебя инди из плейлистов годичной давности, которые вы составляли на скучных уроках математики.       Сигареты Мацукава носил всегда в карманах, поэтому часто, когда табак высыпался, он громко матерился и под твой тихий смех вытряхивал их на и без того пыльный пол балкона. Иссей обычно хрипло кашлял и смеялся, когда ты заговаривала о том милом веснушчатом пареньке с первого года, о том низком парне в очках со второго или о том крепком футболисте-третьегодке.       — Всего плохого, — смеялся он, немного злился на твои постоянные попытки вывести его на эмоции, но всё равно продолжал сидеть с тобой на этом прокуренном и душном, как и вся квартира, балконе.       Иссей был самым зрелым из всей четвёрки, но при этом тебе он изредка казался слегка ребячливым, когда дело доходило до ваших общих отношений с другими третьегодками. Он не был таким надутым как Ойкава, грубым как Иваизуми и шебутным как Ханамаки. Иногда тебе казалось, что Мацукава совсем не слышит тебя, в который раз закатывая подвороты на своих широких темных штанах.       Спали вы тоже вместе, каждый раз по разному, но в совершенно ошеломляющих позах. Ты была и остаёшься их всем, их центром — Ойкава всегда спал на твоей груди, сколько его не выгоняли остальные; Иваизуми предпочитал, чтобы ты спала на нём, поэтому мог свободной рукой отпихивать Тоору; Ханамаки пускал слюни на твой живот, пока спал; а Мацукава укладывался меж ног, подобно лохматому псу.       Многие одноклассники и соседи считали вашу компанию странными извращенцами или сектантами, которые днями дымят в своей квартире. Но никто в мире никогда не сможет понять и оценить всю глубину твоих чувств к парням, твою преданность к ним, которая будет исчисляться километрами дорог, миллионами путей и сотнями тысяч сообщений в полудреме.       И наверное это у тебя синдром Бога (ты ни за что не отпустишь никого из них), но ни тебя, ни третьегодок уже не волнуют странность ситуации и мнение других людей насчёт вас и вашей душной, но такой дорогой тебе квартиры. Тебе обязательно нужно будет потом всё тщательно обдумать. Потому что это уже никакой не любовный треугольник — это настоящая любовная пирамида, выход из которой вы никак не можете найти.