Тепло семейного очага

      Ночь хранит множество тайн — недаром сам мрак есть крылья дракона Тьмы. Ночь хранит клятвенные обещания, которым не суждено сбыться. Хранит она то, чему лучше никогда не быть явью — чему не суждено стать явью. Это похоже на зыбкий мираж пустынь, а эти краткие мгновения счастья на живительную влагу оазисов.       Говорят, любить надо до гроба — до тех пор, пока смерть не разлучит влюбленных. Хотя забывают, что есть вещи пострашнее смерти; есть любовь, для которой и смерть была бы желанным избавлением от ужасающей муки, которой пропитан каждый миг жизни.       Я знаю наизусть семейную трагедию, когда после смерти любимой жены мой дед, Сайрус, отстранился от всех. Никогда не думала, что моя собственная история окажется печальней — видят боги-драконы, в нашей семье все женщины обречены страдать: трагической гибелью или же бессмысленной жизнью.       В чём-то я согласна с некромантами — иногда смерть избавление. Избавление от невыносимых страданий и мук, которым нет конца и края, когда ты проклинаешь каждый новый рассвет. Привычные дела не дают покоя, когда сердце не на месте. Книги и свитки, в которых находила успокоение души, больше не радуют, как раньше. Каждый день кажется бесконечным, бессмысленным…       Иногда я думаю, что лучше бы один из нас умер — всё, занавес, конец трагедии. Но у богов-драконов скверное чувство юмора, вернее, его у них совсем нет.       А мелодия скрипки с каждой нотой будто ножом по сердцу режет. Та мелодия, которая была знакома лишь нам одним — разносилась она над засыпающим дворцом Аль-Сафира нежными мотивами, но ни одной живой душе не дано было понять и толики той муки, коей преисполнена музыка.       Он нередко приезжал с семьей в Серебряные Города, когда того требовали государственные дела — стоял чинно подле своей матери-императрицы, пока на лице застыла спокойное выражение лица, свойственное настоящему наследнику Империи.       И лишь взгляд выдавал с головой. Взгляд, обращенный на меня, даже когда я стояла позади отца и покорно выслушивала этот бесконечный поток слов (а хотелось слышать звуки скрипки).       Говорят, мой дед сильно убивался после смерти супруги… но я чувствую себя убитой, когда встречаюсь с ним взглядом — не имея возможности хотя бы прикоснуться, хотя бы дотронуться до его руки. Не смея даже мечтать о чём-то большем.       Держать спины ровно, вздернув подбородок и обсуждать государственные дела — вот и все наши редкие встречи. Он — наследник Империи Единорога, а у правителей нет выбора, кого любить и на ком жениться.       Империя, что только недавно оправилась от пережитых потрясений, не станет терпеть на троне чужестранку-безбожницу. Как же иронично получается: в детстве мне казалось, что лишь правители могут позволить себе всё, чего только захотят… да вот только счастливыми им быть зачастую не дано. За деньги можно купить диковинные яства и лучшие сладости, драгоценности и золото.       Но не возможность быть рядом с тем, кого действительно любишь.       Семейная трагедия мне кажется нелепой, когда я сама застряла, словно марионетка в путах. Страшнее смерти одного из влюбленных может быть только запретная любовь, что зреет подобно нарыву — он болит, отравляет, подобно яду. Чтобы в конечном итоге правда всплыла наружу, навлекая позор на семьи и обрекая нас на окончательную разлуку.       Наши встречи кратки. Будущему императору Альберту негоже засматриваться на неверующую, что предпочтет часами пропадать в библиотеке, нежели преклонять колени пред Эльратом. Он кривит губы в горькую усмешку, а в искрящихся голубых глазах топящая с головой боль — он не смеет просить о подобном. Не заставишь человека поверить насильно, даже если в веру обратишь. Наряди хоть в десятки платьев, называй по-имперски «леди» вместо привычно-выверенного «госпожа»… но суть мою изменить не удастся — мы оба понимаем это с давящей обреченностью.       Мое место здесь, в Серебряных Городах, где палящий зной выжигает всё на своём пути, где теплые пески нежно греют уставшие лодыжки. Подобная яркой экзотической орхидее, что цветет лишь под жарким солнцем и глубоко врастает корнями в рыхлую песчаную почву, нет мне места нигде более в Асхане. В Священной Империи — тем более.       Альберт это знает и понимает. Оттого пытается вести себя сдержанно, не допускать лишнего — хотя по взгляду вижу его томления и бесконечную боль. Какая же это невыносимая мука… быть так рядом, но в то же время столь далеко.       Приезды с дипломатическими миссиями в Серебряные Города лишь как-то позволяют нам видеться, хотя встречи те происходят зачастую на советах да где-нибудь утайкой в коридорах. Украдкой, словно каким-то ворам, приходится нам пересекаться лишь иногда, пытаясь в считанные минуты сказать то многое, что лежит на сердце.       Но слова теряются от одного лишь осознания, что нам выпала возможность хотя бы на какие-то мгновения снять маски учтивости, скинуть тяжесть титулов и громких званий с плеч.       Для него я не дочь Первого в Круге — просто Лайла.       Для меня он просто Альберт в первую очередь — не наследный принц Империи.       И эти настоящие сути… пугают даже нас самих. Отдаться пылающему чувству в груди означало верную погибель. Лишь холодный рассудок твердил — не суждено вместе быть, нужно прекратить это, пока не стало слишком поздно.       Но запретный плод всегда особенно сладок. Хоть и послевкусие оставляет горькое.       Я каждый вечер выхожу на балкон своих покоев, как только солнце скроется за горизонтом — лелея тихую надежду увидеть его на веранде, хотя бы издалека. И сердце трепыхающейся птицей в груди бьется, стоит заметить ровный и гордый силуэт, выловить сверкнувшие в сумраке сапфировые глаза.       И хрупкую скрипку в его сильных руках.       Он всегда одаривает меня сперва нежной улыбкой, пытаясь скрыть за ней отчаяние и боль, вкладывая в нее всю любовь и нежность, что теплятся в сердце юного наследника Империи. Возможно, в ближайшем будущем его даже женят на какой-нибудь знатной девушке одного из герцогств, но я стараюсь не думать об этом — слишком больно, невыносимо.       А уже в следующие мгновения звучат ласковые звучные мотивы скрипки — и время будто замирает. Словно не существует больше ничего, кроме нас двоих и этой чудесной музыки.       С детства меня обучили сильнейшим чарам и заклинаниям, учили сплетать из слов могущественные обереги и проклятия… но даже мне неизвестно, что за магия заключена в этой скрипке, чья мелодия разносится над засыпающим дворцом. Я не знаю другого заклинания, от которого бы мое сердце так сильно трепетало, из-за которого я бы забывала, как дышать — и после которого очнувшись, ощущаю лишь влажные дорожки слез на щеках.       Казалось, в этом хитросплетении нот слилось слишком многое, что Альберт пытался передать мне, словно какое-то тайное послание, которое пойму только я. Остальные услышат лишь красивую мелодию, возможно, даже восхитятся мастерством принца Альберта…       Но для меня эта музыка значила гораздо больше. Потому что это единственное, что может связать нас — у нас нет даже малейшей надежды на счастливое совместное будущее, наши отношения обречены с самого начала.       Как же хочется, чтобы скрипка звучала вечно. Хочется остановить мгновение, когда я издалека наблюдаю за ним, но чувствую так близко, словно едва ощутимо обнимаю, словно могу погладить тыльной стороной ладони щетинистую щеку.       В этой музыке слилась вся боль и вся любовь. Любовь, которой не суждено расцвести — лишь погибель ее ждет. Но она живет, подобно диковинному цветку, что цветет лишь раз в несколько десятков лет — цветет ярко, но всего лишь несколько часов… ловит восхищенные взгляды, чтобы через несколько часов засохнуть.       Я слышала за свою жизнь много разных напевов и мелодий. Но ни один из инструментов Академии не способен был тронуть запрятанные в глубине струны моей души. Даже забавно, что в итоге это удалось обычной скрипке.       И даже, когда уже несколько дней назад уехал Альберт с матерью и отцом домой — дела ждут, родина и долг зовут… я по привычке выхожу на балкон, ощущая, как теплый ветер играет в темных волосах, что по острым плечам аккуратно струятся. Едва ощутимо касаясь кончиками пальцев перил, задумчиво смотрю на веранду — опустевшую с его отъездом, словно бы помрачневшую.       И по памяти воспроизвожу мелодию скрипки, которая, казалось, прямо в ушах до сих пор звучала.       Память — это всё, что нам остается. Хранить глубоко в своем сердце воспоминания, пытаясь заглушить горечь и боль разлуки.       Ведь мне и Альберту не дано любить друг друга, пока смерть не разлучит нас.       Потому что нас разлучили с самого начала, еще до нее.