***
Чуть не кувырком вывалившись за пределы Лондона, туда, где не встретишь уже даже отдельно стоящих коттеджей, он сразу же перекинулся в собаку и припустил прямиком через поля, подальше от шоссе. Рассвет займётся нескоро. Погони вроде нет, но кто знает, когда появятся министерские. Когда Гилмор пустит их по его следу. В том, что пустит, сомневаться не приходилось. Происшедшее потрясло его. Кто угодно способен на это, только не Бри, — так Сириус думал там, в тюрьме, и в этом находил опору и утешение. Выходит, опять просчитался? Не увидел? Не почувствовал? Или её изменило время? Значит, лгала, говоря, что любит? Но зачем? Отчего было не сказать правду? Нет, что-то здесь не так. Что-то связывает её с Гилмором. Ведь не побежала же за ним, чтобы попытаться объяснить! На всякий случай, на бегу оглянулся — никого. И он-то хорош — совсем бдительность потерял. Последовал за ней, как доверчивый дурак. Хотя почему «как»? Утром он готов был жизнь за неё отдать, сражаясь с Алиссией. А теперь… А теперь уносит ноги. Ну, не драться же с Брианой! И ведь на что купился — на заботу и нежность. Уловка, древняя, как сама история. Сириус вспомнил каменное выражение лица Маттиаса Гилмора в тот день, когда Фадж с толпой мракоборцев захватил его на улице. В этом лице не было сочувствия или хоть проблеска интереса. Не было вообще ничего. Всё равно что маска. А сегодня эта кривая ухмылка. Ещё бы — перо на шляпу само упало к нему в руки! Дураком надо быть, чтобы не подхватить и не использовать! А ещё у них Клювокрыл. И палач МакНейр из той же шайки. Бедняга гиппогриф! Постой, одернул он себя. Что она говорила? «Не спеши». Не спеши что? Уходить? С выводами? Наверное, хотела что-то объяснить. Обелиться? Что тут объяснять? Всё и так яснее ясного — спелась с бандой, которая ни в чем не разбирается, а сажает на всю жизнь без суда и следствия. Или нет? А вдруг нет? Он заставил себя затормозить и улегся под большим кустом, тут было куда суше, дождь почти не мочил. Сириус положил морду на лапы, глубоко вдохнул, выравнивая дыхание. Сердце колотилось, как молот о наковальню, — гулко и больно. И эту боль причинил не только быстрый бег, но и обида и презрение к тем, для кого доверие гроша ломаного не стоит. А всего мерзостнее презрение к самому себе: прежде, если он и бежал, то только за кем-то, а теперь — гляньте-ка! Нет, стой. Давай разбираться. Сколько он скрывается от Министерства и дементоров? Уж больше года. Знала ли Бриана, что он явится к ней? Теоретически могла знать. Если вспомнить о его привязанности (или как оно там называется, когда предлагаешь девушке лучшее, что есть в этом мире, — руку и сердце?), то знала наверняка. И решила избавиться от бывшего жениха просто, красиво и без лишнего риска? Нет. Нет, это совсем не в её стиле. Напротив, она делала для него всё, что могла. Совсем как раньше… Нет, не смей. Не смей больше вспоминать! Ничего этого нет. Может, и не было. Может, для неё его «люблю» всегда было пустым звуком. С другой стороны, ведь он, Сириус, не потрудился узнать, что хотела сказать Бриана. Вдруг, если бы выслушал, оказалось бы, что в её намерениях нет ничего предосудительного? Так ведь уже было, и права была она, а не он. Выпускной бал. К нему готовились заранее. Было введено в обязательном порядке посещение танцевальных занятий. Пары составлялись чуть не за три недели. Против всякого ожидания Сириус Блэк пригласил Дафну Риджвей — признанную красавицу Когтеврана. А всё потому что Бриана целовалась с другим — Сириус видел своими глазами. Когда любишь, это страшное зрелище — обнаружить любимую девушку в чужих объятиях. Выйдя однажды на лестничную площадку из Гриффиндорской башни, он заметил этих двоих парой пролетов ниже, сверху было видно отлично. Финеас Миллз что-то сказал, а потом наклонился и поцеловал её. Поцелуй был долгим, и Сириус ушёл, не дожидаясь окончания. Его взбесило, что Бри не отшатнулась, не рассердилась на дерзкого, не заявила, что у неё есть парень, хотя, Господи боже мой, это все знают, в том числе первокурсники. Даже не сопротивлялась. Каково? И, втихаря позволяя себе подобное, она ещё смеет говорить ему, что любит?! Пару лекций он молча бесился. А когда на перемене Бриана подошла к нему, объявил, едва цедя слова, что в курсе её «преступления». — Да, — честно призналась девушка, — он меня поцеловал. Я попросила его больше этого не делать. Сириус не поверил. Мало ли, что могут сказать всякие лживые девицы! Правда то, что он видел, а слышать было нечего. Это произошло за две недели до бала. До того само собой разумелось, что идут на него они вместе. В отместку он пригласил Дафну. Замухрышка Фин Миллз, на свою беду, был студентом Гриффиндора, и с ним Блэк «расплатился по-своему». Но облегчения всё равно не почувствовал. По школе поползли слушки и шепотки: Сириус Блэк, один из самых популярных юношей в Хогвартсе, расстался со своей девушкой. «Конечно, этого следовало ожидать — она ему совсем не подходит. Поздновато он понял, ну да ведь лучше поздно, чем никогда, не так ли?». Девчонки торопливо прихорашивались в надежде, что одной-то уж наверняка повезёт. Бриана не плакала, не пыталась что-то объяснить и сама не обвиняла Сириуса в чем попало. Иногда только в общем зале он ловил её взгляд и демонстративно отворачивался, растравляя себе душу всякими надуманными подробностями. — Зачем ты так? — спросил Римус, узнав о «счастливице», на чью долю выпало стать партнершей Сириуса на балу, и тот понял, что друг не одобряет его поведение. — Это ей урок. Пусть поймёт, что тоже не одна на свете, — зло отозвался Блэк. — Вот как, для тебя она не единственная? Очень жаль. Не хотелось бы думать, что все эти годы ты просто морочил ей голову. Люпин ушёл, и Сириус горько усмехнулся: ещё вопрос, кто кого морочил. Бриана пришла на бал с Римусом. Сириус поразился тому, что не предвидел этого. Они танцевали и беседовали друг с другом, улыбаясь и смеясь. И, кажется, не видели никого и никто им не был нужен. О, как он жалел весь вечер, что не смирил глупую гордость! Дафна несла всякую чушь из разряда «что вижу, то и говорю», и ей, похоже, внимание партнёра не было столь желанно, как наличие этого самого партнёра. Она сверкала красотой, наслаждалась завистливыми взглядами подружек и восхищенными молодых людей и трепалась без устали. Пустая глупая кукла! Как его только угораздило связаться с ней! Хотел отомстить Бриане, а отомстил себе самому, и это разозлило его ещё больше. За целый месяц после выхода во взрослый мир они ни разу не виделись и не обменялись ни строчкой. Неужели это всё? Неужели очарование друг другом осталось там, в беззаботном и вечно юном Хогвартсе? Неужели пройдут годы, и он, Сириус Блэк, рассказывая подросшим детям о своих учебных годах, с оттенком грустной нежности в голосе назовёт это пошлым выражением «школьная любовь»? Джеймс не вмешивался в любовные переживания друга. Римус по-прежнему неодобрительно молчал. Питер… Сириуса меньше всего заботило его мнение. Зато Лили высказалась весьма конкретно: — Ты серьёзно считаешь, что, раз «оказал честь» Бри, объявив своей подругой, то уж и полюбить её никто не смей? Любоваться нами никому не возбраняется. И дело не в том, кто влюблен в неё, а в том, кого любит она. Если твои чувства настоящие, ты примешь на веру её объяснения, ничего не проверяя. Потому что невозможно любить без доверия. Потому что только слабая вера подпитывается постоянными доказательствами. Подумай об этом. Сириус думал. Бриана молчала, растворившись в тумане голубых далей. Иногда казалось, только туман ему и остался на память. Он уже вовсе не был уверен в своей правоте и догадывался, что там, за линией горизонта, Бри тоже о многом размышляла. А потом наступил день, когда он на удачу отправил своего филина Фредрика с посланием из трёх маленьких слов: «Я тебя люблю». Время ожидания тянулось нестерпимо долго. Больше всего он боялся, что Фредрик принесёт холодный вежливый ответ: «Польщена, но не могу связать свою жизнь с тем, кто мне не верит». И ведь будет права! Он сам всё разрушил. Своими руками. Знать бы, где вовремя остановиться. Где та грань, где кончается дозволенное и оправданное и начинается непоправимое. Фредрик вернулся через два дня в компании небольшой коричневой совы Кудряшки, к которой, как подозревали Мародёры, питал сердечную склонность. Она принесла назад письмо Сириуса. Внизу, под его собственным признанием было подписано ещё три маленьких слова, взорвавших сердце фейерверком радости и облегчения: «И я тебя». Потом, сидя в камере и перебирая немногочисленные воспоминания, он испытывал невыразимое сожаление, клял себя на чем свет стоит. Потому что когда тебя арестовывают в двадцать два, полтора месяца, потраченные на глупости, — это чертовски много! Вот так оно было тогда. А что теперь? Что она получила за свои заботу и нежность? Грубость и подозрения. А ещё беспросветный эгоизм. Он прикидывал, положив морду на лапы. Впереди — путь без неё. Но, может, надо напоследок оглянуться, понять, что остаётся там, за плечами? Рассвет только-только занялся, когда Сириус решил вернуться и дать ей возможность высказаться. Даже если это окажется последним поступком на воле. Пусть в этой жизни будет хоть что-то правильным. «Если твои чувства настоящие, ты примешь на веру её объяснения, ничего не проверяя. Потому что невозможно любить без доверия. Потому что только слабая вера подпитывается постоянными доказательствами».***
Бриана лежала на кровати в одной из гостевых спален на третьем этаже. Прямо так, в одежде, поверх одеяла. Она не хотела уходить из кухни, в слепой надежде, что Сириус ещё вернётся. Ведь он знает здесь только это помещение. Но Маттиас настоял, что ей надо поспать, и чуть ли не силой увел наверх. Конечно, он прав, она и сама это знала. От недосыпа, от слёз, от чужих и своих эмоций чувствовала себя перекрученной через мясорубку. Так устала и измучилась, что сон не шёл. Она только смотрела в потолок, позволяя мыслям свободно течь сквозь неё. Прав Маттиас. Прав во всём. Если бы тогда, в те дни, когда они были смертельно влюблены друг в друга, она рассказала Сириусу о себе, сейчас осталось бы объяснить всего лишь, кто такой Маттиас. А теперь придётся объяснять слишком многое. Какие найти слова, чтобы правильно назвать то, что было между ею и Джеймсом? Каким бы фанатом Джеймса Сириус ни был, ошибись она хоть словом, хоть тоном голоса, он не простит. А может, и так не простит. Вообще говоря, она не разделяла уверенности Маттиаса, что Сириус вернётся. Просто хотелось верить. Отчаянно хотелось верить, что его любовь с годами закалилась и окрепла, стала выше пустых попреков и голословных обвинений. Во всяком случае, её чувства претерпели ощутимые изменения. Исчезло былое ослепление, зато привязанность сердца стала глубже, осмысленнее, серьёзнее. Бриана не пыталась заполнить пустоту, возникшую от потери возлюбленного, — слишком значительным было его отсутствие. Не пыталась заставить другого несчастного играть чужую и чуждую роль, лишь бы не быть одной. И потому надеялась, что и он, Сириус, тоже любит её крепче и надежнее, чем прежде. А если нет — что тогда? Что, если он исчез навсегда? Сначала она думала последовать за ним. Но Маттиас удержал, и, по здравому размышлению, Бриана решила, что поступила бы глупо, потому что он бы только ещё больше рассердился и заупрямился. За долгие годы разлуки позабылось, какой непростой и порой тяжелый характер у Сириуса Блэка. Сейчас он не готов принять правду о её, Брианы, сущности. И потому остаётся одно — ждать. Ждать… Страшное, мучительное слово для нетерпеливых. Никогда до конца не знаешь, что жизнь преподнесет тебе. Человек предполагает, а бог располагает. Говорят, что твоё — с тобой и останется. Знать бы, что твоё, а что нет. Знать бы сразу… Иной раз и возвращается в твою судьбу давно ушедший, а всё равно наверняка никто не скажет, навсегда ли вернулся. Отчего люди не верят тем, кого любят? Взять хоть ту историю с Мойрой. Они были подругами с детского сада. Не всегда готовые пойти на компромисс, временами они жутко бесили друг друга. Но дружили крепко. До пятнадцати лет. И когда вдруг Мойра начала откровенно грубить Бриане, подкалывать зло и временами даже беспощадно, это не могло остаться незамеченным и не вызвать вопросов. Гризельда только удивлялась таким переменам. Бриана твёрдо решила выяснить, в чём дело, и потребовала объяснений. Вначале Мойра запиралась и уходила от ответа, ещё глубже погружаясь в какую-то свою пучину. Но Бриана не сдалась и, в конце концов, вытрясла правду из бунтарки. Мало помалу картина стала цельной, и оказалось, что всё дело в — кто бы мог подумать! — Сириусе Блэке. Мойра наконец-то влюбилась. Да в кого! Она злилась на себя и на объект своих затаенных чувств, на то, что не влюбилась в кого-то другого, что (она хорошо понимала это!) никогда не подойдёт к нему и не признается в своей слабости, а сам он ни за что о том не догадается. А что ещё хуже, Сириус видит только Бриану. Но, может, если дать понять ему, что есть и другие девушки, то он рассмотрит варианты? Вдруг да отчается из-за недоступности Бри и переметнётся к ней, Мойре? О, если бы он так искал её взаимности! Решение пришло само, и ночью, пока подруги спали, она написала письмо. Признание. Рановато, конечно, День святого Валентина только через четыре дня. Но она не могла ждать. Устала мучиться. Мойра не стала даже перечитывать, отправила сразу же. И тут же пожалела. Тысячи тревог словно ждали этого момента, чтобы наброситься на беззащитное девичье сердце. Что он подумает о ней? Что теперь думать о себе самой? Вдруг он высмеет её? Вдруг разнесёт по всей школе тайну доверчивой души? Вдруг все начнут потешаться над ней? О, она уже слышала этот смех, видела сотни издевающихся над ней студентов. А утром — как будто ночных страхов было мало — он, проходя мимо, тааак ухмыльнулся, что Мойра готова была умереть, лишь бы больше никогда не видеть этого взгляда. Всё это Бриана поняла, слушая выкрики, брань и плач Мойры. А впитав в себя её гнев, отчаяние, страх и тоску, поняла ещё больше. И пожалела. На что тут сердиться! С любовью каждый сам справляется, своими силами, как может. Но в одном она была уверена: Сириус не никогда не станет позорить девушку, да ещё прилюдно. Она мало его тогда знала, но, в конце концов, каждому ученику Хогвартса известно, что объектами его проказ всегда служили мальчишки. За исключением Салли-Морковки. Смешное прозвище, придуманное самыми отчаянными из Мародёров, для девочки-когтевранки из комнаты Брианы. У бедняжки Салли Мейфер волосы действительно были непоправимо морковно-рыжими, из-за этого она украдкой плакала. Бриана жалела и её тоже. У неё вообще тогда жалости и сочувствия на всех хватало. На всех, кроме себя. Потом, когда после неудачного выпускного они с Сириусом наконец помирились, Бриана дала понять, что в курсе этой истории, рассказала об опасениях Мойры. Сириус удивился. Во-первых, никаким «таким» его взгляд не был, просто на шедшего рядом Джеймса поутру накатил приступ безудержного остроумия и он без конца смешил друзей. Да и без того Блэк в жизни бы не вздумал издеваться над чьими-то нежными чувствами, тем более над чувствами в свой адрес. Он благодарен за них, но на письмо не стал отвечать, потому что ответить нечем. Вот и всё. «Предположим, он ушёл навсегда, и даже не оглядываясь, — сказала она себе. — Я, конечно, не умру. Но это так горько… Неужели и я, как бедная Мойра, не могла полюбить другого?».***
Дождливая ночь сменилась промозглым утром. Туман был таким густым, что в трёх шагах уже ничего видно не было. Магглу в такую погоду и думать нечего что-то найти. Но только не волшебнику. Сириус хорошо знал Лондон. В конце концов, он в нём вырос. Правда, за тринадцать лет столица должна была измениться, но всё ж не настолько, чтобы принять её за какой-нибудь другой город. Он и раньше знал, что особняк Гилморов находится где-то в Вест-Энде, но ни разу в том месте не бывал. Хорошо хоть не рядом с королевской резиденцией — хуже нет тех, кто в снобизме своём мнит себя близким высочайшим особам, пусть и чисто маггловского происхождения. Он трансгрессировал бы обратно, но понимал, что запросто может снова угодить в ловушку. Разумеется, в неё он и шёл, причём — чего уж там! — практически по доброй воле. Но лучше бы осмотреться сначала. Туман поредел. Где-то неподалёку часы пробили десять раз, когда он понял, что попал куда нужно. По запаху. Запах Брианы навсегда врезался в память. Особняк был огромным. Почти замок. Тяжёлое каменное строение прямо-таки дышало древностью и пробирающим до костей холодом. Чугунный узорчатый забор отделял сад и дом от проезжей части улицы. Большой сад для города, под стать дому. На клубах полыхают настурция и какие-то поздние багряные цветы. Со стороны потянуло дымком. Спружинившись и оттолкнувшись от асфальта всеми лапами, он легко перемахнул через забор и, петляя между деревьями и кустами, потрусил к чёрному ходу. Дом, по виду безлюдный и необитаемый, задумчиво глядел окнами на бурливую людскую суету. Сириусу показалось, что подолгу здесь не живут. Утонувший в утренних тенях прямоугольник внутреннего двора оказался неухоженным, заросшим лопухами. Несколько тёмных окошек, принадлежащих подвальному этажу, не были занавешены, и, заглянув в одно, он понял, что это и есть кухня. Вот почему окна так высоко — кухню расположили в подвале. Да, в прежние века так и делали. В неуютном сумраке он разглядел фигурку женщины с голубыми волосами. Неужто она просидела здесь всю ночь? Дверь во двор оказалась незапертой и, на удивление, ржавые петли, блеснувшие свежим маслом, не издали ни звука. Беспрепятственно пройдя по коридору мимо нескольких пустых помещений, Сириус нашёл кухню и остановился на пороге. Бриана в одиночестве сидела за огромным дубовым столом и помешивала ложечкой кофе. Сириус понял, что кофе давно остыл. Вид у неё был такой, что ему стало её жаль, а за себя стыдно. Под глазами тени, осунувшееся лицо — сколько же она не спала? Глаза, должно быть, красные — от недосыпа, а может, и слёз. Неслышное дыхание, еле заметное движение пальцев. Глубочайшая задумчивость. Горечь. Наверняка она провела за чашкой, полной холодного кофе, не один час. Проклятье, всё он делает не так! Разве похожа она на хладнокровную злодейку? Нет, она похожа на до смерти уставшего человека, у которого своих бед полно, а он вынужден решать вдобавок ещё и чужие проблемы. Наконец Бриана встала. Подошла к раковине, выплеснула содержимое чашки, машинально сполоснула её струёй из-под крана и поставила на полку. Та ли это девочка, у которой в глазах прыгали солнечные зайчики? Та. Только вот солнце скрылось в тучах, и, кажется, скоро начнётся затяжной дождь. Бриана повернулась и увидела его на пороге. Сириусу показалось, что сейчас она спросит: «Ты что-то забыл?». Как она была бы права, повернувшись спиной! Но нет, не повернулась. Опершись на раковину, она молча смотрела на него, и в выражении лица ничего не изменилось. Зато он почувствовал невыразимое облегчение, от него и тело, кажись, стало невесомым. Вот что было правильным — вернуться. И объяснения ни к чему, и так всё ясно. — Прости меня! — Сириус крепко, горячо обнял её. — Я опять не выслушал тебя. Бриана слабо улыбнулась, с трудом подняв ресницы. Ему показалось, она вот-вот расплачется. В этот момент он казался себе негодяем и, чтобы хоть немного облегчить злорадное бормотание совести, мысленно дал обещание сделать всё, чтобы облегчить ей жизнь или хотя бы не мешать. «Если бы можно было хоть на короткое время забыть о Министерстве и стражах Азкабана, о беспощадной Алиссии, обо всех тех, кто стоит между нами, и подумать о нас двоих. Не то чтоб отдаться чувствам, а хотя бы ощутить свободу подумать о нас. Есть ты и я, но куда же пропали «мы»?». — Полагаю, мир восстановлен? — осведомился холодный и довольно язвительный голос позади. Это было уже не так неожиданно, как в первый раз, но всё так же нелюбезно. Сириус повернулся. Маттиас стоял за его спиной, подворачивая манжеты кремового цвета свитера. Как будто собирался выловить что-то руками из воды. — Бри, ты не могла бы подняться к Ширан? Она вся извелась и хочет встать, чтобы посмотреть самой, что творится в доме. Не стоит ей подниматься раньше времени. Бриана понятливо кивнула и снова повернулась к Сириусу: — Не уходи. — Не уйду, — твёрдо пообещал он. Она поспешно вышла, и когда шаги в коридоре стихли, Маттиас сделал преувеличенно вежливый приглашающий жест в комнату напротив: — Может, поговорим по-мужски? — Может, и поговорим, — голосом, полным сарказма и неприязни, ответил Сириус Блэк.