There's so much time For me to speak up, but I keep quiet *** So can I call you tonight? I'm trying to make up my mind Just how I feel Could you tell me what's real?
***
— Разговаривать по телефону за рулём опасно, — ворчит Джису, гремя чем-то по ту сторону трубки. — Ты вообще-то сама позвонила! — отвечает Юнги, нервно постукивая пальцами по рулю, рассматривая светофор, всё никак не загорающийся зелёным, — И за кого ты меня принимаешь? Я вообще-то на громкой связи, стою на светофоре и обе мои руки на руле. Джису фыркает и, кажется, продолжает рассказывать ему что-то про правила дорожного движения, которые, по её словам, он «злостно и безответственно нарушает», делая её соучастницей, совершенно игнорируя тот факт, что сама она даже не сдавала экзамен по вождению, потому что «я что, по-твоему, не смогу найти более приятных способов умереть, чем разбиться в лепёшку из-за того, что случайно поверну руль не туда». Юнги усмехается и качает головой — не то чтобы это то, из-за чего чаще всего случаются аварии. На улице холодно уже совсем, но он приоткрывает окно в машине, чтобы вдохнуть морозного воздуха, предвещающего скорую зиму, и охладить собственные мысли, бегущие впереди него. Всё будто бы слишком быстро, настолько, что сам Юнги не успевает уследить за ходом времени и переменами, им принесёнными в его жизнь. — Юнги, — зовёт его Джису таким испуганным голосом, будто делает это уже не первый раз, и он поднимает глаза на светофор, отсчитывающий последние двадцать секунд его ожидания, чтобы понять, что выпал из реальности секунд на десять и, вероятно, действительно что-то прослушал. — Да, прости, отвлёкся, — подруга шумно выдыхает в трубку, и мягкая улыбка трогает уголки губ Юнги, — Я просто пытаюсь следить за дорогой, ведь ты вол… — Так и скажи, что опять заснул на ходу, — обрывает его ложь на полуслове Джису, — Тебе не стоит садиться за руль в таком состоянии. Вместе с морозным воздухом в машину проникают излишне громкие слова какой-то шумной популярной песни, включенной на полную в рядом стоящей машине, Юнги морщится и спешит закрыть окно, пытаясь не дать проникнуть больно цепляющим словам в его пространство, в котором и так достаточно мрачных мыслей. — Я в порядке, — отвечает он Джису и невольно всё равно слышит «I thought that I'd be better when I found someone new, but when I touch her, I feel like I'm cheating on you», доносящееся из поворачивающей, по сигналу наконец-то загоревшегося зелёным светофора, в другую сторону машины, — И я уже почти доехал, так что всё будет нормально. Он выворачивает руль, попутно проклиная дурацкого Чарли Пута с его дурацкими песнями на дурацком английском, который он сам лучше бы не понимал вовсе. — Ты поэтому позвонила? Не дать мне заснуть за рулём? — Нет, не только поэтому, — Юнги слышит булькающие звуки на фоне голоса Джису и безошибочно определяет, что у неё закипает чайник, которым, видимо, она и гремела ранее, — Хотела спросить, как ты спал, но всё и так очевидно, можешь не отвечать. Юнги фыркает и выворачивает руль в нужную сторону. — Всё не так плохо, — говорит он, зная, что ни его, ни его подругу такие слова не убедят совсем. — Не так плохо было, когда ты мог хоть как-то спать по ночам, — Джису фыркает и вновь гремит чем-то по ту сторону, видимо, выбирая кружку, в которую нальёт чай, — Не хочешь поговорить об этом с Сокджином? Может быть, он выпишет тебе снотворное снова? — Конечно, он-то выпишет вместе с путёвкой в психушку. Джису смеётся громко в трубку так, будто это действительно хоть сколько-нибудь смешно. — Ты иногда бываешь таким драматичным! — Ну, спасибо, — Юнги останавливается на пешеходном переходе, пропуская толпу детей, идущих домой с занятий в ближайшей школе, и смотрит на приборную панель, убеждаясь, что ещё чуть-чуть и он опоздает на встречу в третий раз за неделю, — Я пока не планировал говорить Джину. Джису молчит, ожидая продолжения, и Юнги слышит, как она медленно помешивает чай, стуча ложкой по стеклянным бокам кружки. — Думаю, что его рано беспокоить, — Джису выражает своё явное несогласие громким глотком чая, но молчит, и Юнги, правда, ей за это благодарен, — Я всё же не совсем не сплю. Да и только что перестал пить снотворное. Он сам говорил, что таким — бессонным — может быть побочное действие. «И ещё он говорил сразу сказать, если бессонница вернётся», — додумывает Юнги, зная, что и Джису это известно. — Ладно, — она вздыхает тяжело, будто сдаётся после семидесятой попытки объяснить законы ядерной физики пятилетнему ребёнку, и тут же переводит тему на ещё более неприятную, — Ты едешь к Чеён? Юнги давит на газ, проезжая наконец-то пешеходный переход и отмечая про себя, что, если быстро найдёт парковочное место, то не опоздает. — Да, мы договорились встретиться, — говорит он и сам морщится от того, насколько официально и сухо звучат собственные слова, будто у них с Чеён не свидание, а деловая встреча. Впрочем, ему кажется, что «свидание» в их — его — ситуации слишком громкое слово. — Всё-таки решил с ней поговорить? — спрашивает Джису, зная, что давит на больное и что, важнее всего, именно это сейчас Юнги и нужно. Честность. И пара оплеух от совести, причём, видимо, её совести, раз его собственная не справляется. — Да. — Поговорить о том, что с тобой произошло, или.? — Обо всём сразу, — Юнги вздыхает устало, паркуясь у кофейни неподалёку от его работы, — Или опять ни о чём — я не знаю, как сказать…это. И правильно ли это вообще. — Понимаю, — говорит Джису, судя по звуку открывая окно, — Но, может, это и не то, что ты хочешь услышать, но на её месте я бы хотела знать. И то, и…другое. Юнги кивает, несмотря на то, что Джису никак не может его увидеть, и выходит из машины. Он точно знает, что она права, и знает, что именно должен сказать, но это ведь вовсе не значит, что он этого на самом деле хочет. — Я доехал и остался жив, так что можешь не волноваться, — говорит он и делает пару шагов в направлении входа в кафе. — Хорошо, тогда напиши мне, когда будешь ехать домой, и я позвоню тебе снова, — Юнги фыркает в ответ и уже отводит руку с зажатым в ней телефоном от уха, как слышит, что Джису ещё что-то говорит, — Подожди! — Слушаю, — Юнги смотрит на наручные часы и улыбается сам себе, у него в запасе ещё три минуты, после которых он точно должен зайти в кофейню и окончательно определиться, и ему самому будет легче, если эти три минуты он проведёт не в своих мрачных мыслях, а с готовой поддержать каждое его решение, даже с которым она не согласна, пьющей чай, потому что кофе закончился, Джису. — Если ты пока отказываешься от снотворного, будь готов к тому, что я уже ищу успокаивающие расшатанные нервы чаи, которые помогут тебе заснуть, и поверь мне, — она отхлёбывает из своей огромной кружки, и Юнги кажется, что он даже может это увидеть, — Они будут ужасны на вкус. — Не угрожай мне. — Не спорь со мной, я не принимаю возражений. Джису резко отключается, и Юнги качает головой, он точно знает, что закажет в кафе кофе, а не чай.***
Иногда, сидя в уже порядком поднадоевшем кресле в кабинете Сокджина, он думает, что все те упражнения, которые Джин заставляет его выполнять, и все эти беседы о его самочувствии ему действительно помогают. Юнги не следит за временем, пьёт чай, отвечает на вопросы, краем глаза наблюдая за отточенными движениями друга-врача, то и дело что-то пишущего в свой блокнот, и чувствует себя так, словно он в порядке. И это немного даже удивительно, учитывая обстоятельства и непосредственно место, где он находится. Впрочем, оно за год ему так приелось, что он заходит в кабинет Сокджина как к себе домой. Сам Джин ему, отчасти, тоже «приелся» — втёрся в доверие и стал настоящим другом. И, если честно, наравне с этим, чуть-чуть поднадоел этими своими резкими переходами с серьёзного «доктора Ким Сокджина» к: — Ты собираешься нас знакомить? — на его лице появляется жутковатая в своей доброжелательности улыбка, и Юнги давится чаем, ёрзая в кресле, которое уже почти готов объявить «своим». — Что? — тупо переспрашивает он, откашлявшись и пытаясь незаметно стереть рукавом выступившие слёзы. — Знакомить нас со своей девушкой? — Сокджин так внимательно наблюдает за его реакцией, что Юнги становится понятно, что это не просто дружеский вопрос, хоть и с претензией показаться таковым. Он стыдливо отводит глаза и смотрит сначала на часы, потом на свои ладони, будто мучительно пытаясь подобрать слова, чтобы распрощаться, но, к своему же собственному удивлению, решает встретится с этим вопросом лицом к лицу. — Она не… — Слова теряются где-то на пути между мозгом, их сформировавшим, и ртом, это, в идеальном мире, произносящим без запинок, и Юнги почти сдаётся, но всё же находит в себе силы договорить, — Не моя девушка. — Вот как. И Юнги готов поклясться, что видит, как тело Сокджина непроизвольно тянется в сторону блокнота, отложенного на край стола пару минут назад, и он, честно, не может его в этом винить. Он знает, что эта сфера с ложной связью родственных душ и появлением проекций плохо исследована — он сам даже пытался, когда пришёл в себя, найти более-менее адекватные, не граничащие с бредом или слухами, передаваемыми из уст в уста шёпотом, статьи, но ничего нового так и не откопал — и что каждая мелочь, им сказанная или сделанная, важна только потому, что может подтолкнуть их — точнее больше непосредственно Сокджина — к ответу на крайне сложный вопрос: «Что делать?» — который, возможно, впоследствии поможет другим людям. Вот только это совсем не просто для самого Юнги, и он, правда, благодарен Джину, которой всё-таки перебарывает себя и не пытается записывать ничего из того, что ему дальше собираются сказать, хотя бы в его, Юнги, присутствии. — И я, если честно, не хочу пока что вас знакомить. «И не уверен, что захочу», — проносится в его мыслях прежде, чем он успевает осознать неправильность этих слов, которые заставляют его замяться от стыда. Юнги стыдно чувствовать то, что он чувствует. Вернее то, что он не чувствует ничего. И это странно, потому что «ничего не чувствовать» должно было стать хорошим знаком на пути к его восстановлению, по крайней мере, ему самому так кажется. Ведь равнодушие намного приятнее, чем острая боль. Вот только это ощущается так неправильно и так нечестно по отношению к Чеён, к милой, заботливой, забавной Чеён, с которой у них как будто больше общего, чем у него с Намджуном, с которым Юнги знаком столько, сколько себя помнит. — И я не хочу ей ничего рассказывать. Он особенно выделяет слово «ничего» и морщится, понимая, насколько это всё ужасно звучит. Джин поддаётся навстречу, словно пытается его лучше расслышать и, к удивлению Юнги, не смотрит на него с отвращением, которым он сам к себе за неполный месяц успел преисполниться. — И не хочу отношений. Слова выходят с тяжёлым вздохом и без предупреждения — Юнги не ожидал, что скажется что-то подобное и, если честно, несильно об этом задумывался, хотя бы потому, что думать об этом попросту не хотелось. Он тянется к кружке чая, чтобы хоть чем-то занять свои руки, и думает, что, возможно, именно это — правда — не давало ему спать по ночам. — Это нормально, — наконец кивает Джин, — Никто и не ожидал от тебя, что ты так просто переступишь через всё, что было. Юнги невольно и бестолково повторяет жест Сокджина, должно быть, пытаясь отогнать горчащее «я ожидал», и отпивает чай, не чувствуя вкуса. — Нет ничего страшного в том, что ты не можешь справиться со всем в один миг. «Прошёл год», — Юнги снова бездумно кивает, стеклянным взглядом уставившись в одну точку на столе Джина, туда, где стоит табличка с его именем. Он столько раз смотрел на неё, что кажется, она уже выбита с внутренней стороны его век. «Доктор Ким Сокджин». Когда он смотрит на имя друга-врача, ему раз за разом в этом кабинете становится не по себе. Есть в этих буквах что-то такое, что отдаётся непонятной болью в районе рёбер, будто они связаны не столько хорошими воспоминаниями, сколько плохими. Впрочем, быть может, так оно и есть. — Юнги, — зовёт его Сокджин, и он знает, что должен отозваться. Поднимая голову, чтобы посмотреть на человека напротив, Юнги думает о том, что плохие воспоминания между ними — это такая же правда, о которой ему неприятно говорить, но он точно уверен, что должен когда-то признаться в этом, хотя бы самому себе. Будто это как раз не самая сложная часть. Джин поправляет свой белоснежный халат с таким видом, словно и не собирается продолжать говорить, но они знают, что таким образом он даёт Юнги время собраться с мыслями и, наверное, осознать сказанные перед этим слова так, будто он хоть что-то из этого воспринял всерьёз, будто он хоть что-то из этого полностью действительно услышал, когда в его голове набатом била одно единственное слово — правда. Правда, запертая в сути этого кабинета, но отгораживаемая его стенами, оставленная за дверью, в том, что Юнги, как бы им всем этого не хотелось, не в порядке. — Всё в порядке, — продолжает Сокджин, и Юнги мысленно усмехается, — Не делай ничего из этого, если ты этого не хочешь. Часы, словно ждавшие этого момента, показывают шесть часов вечера — время уходить. И Юнги хотелось бы сорваться с места, но он держит себя в руках, давая сокджиновым словам шанс запутать его ещё больше и, одновременно с тем, всё упростить. «Не делай этого». — Не буду, — улыбка выходит слегка натянутой, — В конце концов, как ты себе это представляешь? Знакомься, Чеён, это мой психотерапевт? Джин фыркает, пытаясь подавить смех, и Юнги физически ощущает, как та, давящая, никому не нужная правда снова скрывается за табличкой с его именем. Так будет лучше. Лучше не чувствовать ничего, чем страдать и заставлять страдать других. — Я никак не представляю это, — Сокджин снова бросает короткий взгляд в сторону края стола, — Потому что правда считаю, что тебе не стоит делать того, к чему ты чувствуешь, что не готов.***
Не готов. Юнги толкает дверь кофейни и входит, уже зная, что он не скажет, ожидающей его Чеён, ровным счётом ничего из того, что стоило бы. Стоило бы рассказать о том, каким свинцово-серым кажется небо в этом году, даже когда светит солнце. Или о том, что он мог бы даже поверить в то, что, если закроет глаза на чуть больше, чем миг, то, вероятно, уснёт, если бы не знал, что не может засыпать вовсе. Или о том, как каждое утро перечисляет себе вымученные причины, чтобы встать с кровати, даже если сил на это нет никаких. Или о том… Юнги замечает её сразу же и, стараясь не смотреть по сторонам, направляется в противоположный конец зала к столику, который выбрала Чеён. Знакомая до боли обстановка не придаёт ни сил, ни уверенности, и, возможно, поэтому ему действительно стоило бы сказать, что он ненавидит эту кофейню рядом с собственной студией, хотя бы потому, что когда-то ходил сюда слишком часто. Не один? — Я не опоздал? — спрашивает он, отодвигая стул напротив Чеён и садясь на него, изначально зная ответ. Знак вежливости. Причина начать разговор. Девушка дёргается, поднимает голову, отрываясь от изучения ленты какой-то соцсети, и, поняв, кто занял место рядом, улыбается приветливо. — Нет, я сама совсем недавно пришла! — Чеён машет рукой и случайно задевает широким рукавом светлого свитера сахарницу, которая не падает только потому, что Юнги успевает её перехватить, — Ох, прости. — Ничего, — он не совсем понимает, за что она извиняется, но думает, что ему, возможно, тоже стоило бы. Подошедший официант не даёт всё ещё витающей между ними неловкости распространиться. Чеён заказывает американо со льдом, и Юнги просит принести два — ему явно нужно охладиться, и, быть может, это хоть как-то ему поможет. Девушка теребит плетёные браслеты на руке и тепло улыбается ему. — Как прошёл день? Простой вопрос вызывает у Юнги ответную улыбку, и он, конечно, начинает рассказывать в красках, как Намджун сегодня случайно перепутал флэшки и пытался продать песню, которая предназначалась женской группе, одному именитому рэперу. Девушка смеётся, и дальше они говорят, в основном, о всякой ерунде. И Юнги готов признать, что с Чеён ему легко и комфортно, и он чувствует себя почти что счастливым и почти что нормальным, вот только он совсем не знает, как отделаться от мыслей о том, что, когда Чеён смеётся, сама того не зная, становится похожа на ту, с кем он действительно был счастлив, без «почти что». И это ещё одно «стоило бы» — ему стоило бы сказать ей и, в первую очередь, признаться себе в том, что он никак не может прекратить невольно сравнивать её с Лисой. И это, правда, попахивает чем-то нездоровым. Юнги смотрит на то, как девушка напротив пододвигает к себе один из только что принесённых высоких стаканов, и думает, что Лиса не любила кофе и пила его только если заказывала десерт. Слушает историю Чеён, которую та приводит в подтверждение своей «безоговорочной полной неуклюжести», и вспоминает отточенные движения Лисы, когда та раз за разом повторяла все шаги новой хореографии. Путается в собственном ответе и ловит растерянный взгляд собеседницы и не может собраться и сказать всё, что должен, потому что с Лисой было так легко, будто ему даже не нужно было продолжать каждую следующую фразу, потому что она понимала его ещё до того, как он открывал рот. Вот только объяснение такой невероятной связи, правда их отношений в том, что ей и не нужно было читать его мысли, а ему не было нужды их озвучивать, ведь Лиса была продолжением его мыслей — ей ничего не стоило их знать. Но это стоило многого для Юнги. А Чёен… Чеён настоящая, живая, видимая. И так не похожа в своей кажущейся похожести на Лису, что ему хочется выть. Замечательная, красивая, милая Чеён не Лалиса. И Юнги не знает, как с этим быть. — Хэй, — Чеён дотрагивается до его руки и выглядит обеспокоенной, — Ты в порядке? Юнги не нужно спрашивать, с чего она решила, что он не в порядке, потому что ему легко представить, как выглядело то, что он так резко отключился от реальности. — Прости, я просто сегодня что-то не в форме. Он улыбается одними лишь уголками губ, ощущая кожей тепло её ладони и почти сожалея о том, что он от этого ничего не чувствует кроме бесконечной усталости. — Я в порядке, — зачем-то добавляет, уверенный в том, что Чеён не верит, но она улыбается в ответ и продолжает прерванный диалог, не убирая руки. «Не в порядке». Но это как раз то, чего говорить не стоит.***
— Чёрт! Ты в порядке? И первые пару секунд Юнги даже не осознаёт, что вопрос адресован ему — они просто сидели и мирно обедали втроём, обсуждая — и обеспокоенно слегка осуждая — младшего из семьи Чон — Чонгука, денно и нощно пропадающего в танцевальном зале за тренировками. А потом замечает что-то странное. На белой скатерти кухонного стола в квартире Хосока прямо рядом с ним появились маленькие красные пятнышки. И ему определённо требуется чуть больше, чем пара секунд, чтобы осознать, что эти пятнышки — кровь, и ещё минута, чтобы выявить причину её появления — он сам. Просто нож в его руке, которым Юнги намазывал масло на хлеб, оказывает ближе к самой руке, чем того бы хотелось. Итог: порезанная — на удивление, достаточно глубоко — ладонь, паникующий Хосок, бегущий куда-то в сторону спальни, судя по куче нецензурных выражений, вылетающих из его рта, среди которых можно разобрать что-то про кровать и тумбочку рядом с ней, и закатывающая вслед ему глаза Дженни. — Когда-нибудь Хосок запомнит, где у него стоит аптечка, — бормочет она, вставая и подходя к одному из кухонных шкафов — Ну, по крайней мере, теперь у него точно есть человек, который ему напомнит, — Юнги поворачивает руку так, чтобы кровь не капала ни на пол, ни на скатерть, а Дженни в ответ на его слова мягко улыбается и принимается помогать обработать рану. Когда Хосок, наконец-то, возвращается на кухню, взъерошенный и запыхавшийся, как будто бежал не до спальни и обратно, а до Гонконга, с зажатыми в руке чуть помятыми пластырями с супергероями, выуженными явно откуда-то из недр рюкзака, рука Юнги уже находится в полном — насколько это возможно — порядке. Дженни снова закатывает глаза в ответ на недоумение своего парня. И Юнги с чистой совестью смеётся с выражения лица друга, когда та отправляет его обратно «положить на место пластыри и устранить последствия погрома, который там учинил, пока их искал». — Знаешь, — Дженни снова встаёт, чтобы поставить аптечку на место, — Я надеюсь, что когда-нибудь и у тебя будет такой человек, — она оборачивается и неловко замирает около шкафа, скрестив руки на груди в защитном жесте, будто всеми силами пытается подобрать слова так, чтобы не задеть его чувства, — Который будет помнить, где в твоей квартире стоит аптечка, и сможет тебе помочь. Вне зависимости от того, суждено ли ему было помогать. Юнги кивает невпопад и смущается немного. Ему начинает казаться, что Дженни имеет в виду не врача с аптечкой в руках, которого запихнули в медицинский родители. И, наверное, нужно что-то ответить, но слова разбегаются в разные стороны, когда он слышит приближающийся топот Хосока в коридоре. Юнги беспомощно смотрит в сторону девушки, но она улыбается ему так, словно и не ждёт никакого ответа, и продолжает так, будто не умолкала: — Если ты счастлив, это совсем неважно.***
Неважно? Юнги сжимает ладонь Чеён, направляясь к выходу из кофейни и всё так же стараясь не смотреть по сторонам, боясь потревожить призраков прошлого, о которых он ей, конечно же, так и не рассказал, а она гладит большим пальцем его пальцы, и есть в этом жесте что-то такое успокаивающее, что он теряет бдительность, и чуть не разбивает лоб об одно единственное слово: — Хён? И что-то есть знакомое в интонации, с которой произносят слово, что он невольно отзывается, ища глазами говорившего, который находится очень быстро, стоящим прямо на пороге кофейни. Чёрные джинсы и безразмерная чёрная же толстовка, слишком легко одет для конца осени, Чон Чонгук собственной персоной. — Чонгуки? Младший из Чонов улыбается ему своей этой кроличье улыбкой, когда в дверь кофейни заходит ещё один смутно знакомый Юнги человек, заставляя того нахмурится в попытке вспомнить, кто он. — Я не думаю, что нам стоит… — словно продолжая беседу, которая велась до того, как парни вошли, говорит он, но тут же осекается, останавливаясь около друга. — Чимин? — неожиданно вспоминает имя знакомого незнакомца Юнги, чувствуя явно ложное дежавю. Парень поворачивается к нему, услышав своё имя, и удивлённо распахивает глаза, сразу узнавая в человеке напротив странного посетителя танцевального зала. — Юнги? Чонгук переводит взгляд с одного на другого, явно пытаясь понять, где они могли познакомиться так, чтобы он об этом не узнал. А Чеён нервно сжимает руку Юнги, видя, как Чимин заинтересованно поглядывает в её сторону — Это… Чеён, — Юнги неловко запинается, представляя девушку, не зная, как обозначит статус их взаимоотношений, и Чонгук немного нервно ей кивает, в то время, как Чимин, словно не заметивший оплошности знакомого, подхватывает инициативу. — Приятно встретить тебя снова, хён, — говорит он, переводя сияющий взгляд с него на Чеён, — И приятно с вами познакомиться. Он улыбается совершенно искренне и зачем-то протягивает руку в приветственном жесте. И Юнги не понимает ни причин, ни следствий поступков других людей и удивляется протянутой ладони Чимина — не то чтобы так было принято прощаться, но в этот раз буквально чувствует, как воздух между ними будто электризуется. Всё происходит как в замедленно съёмке, Чеён протягивает ему руку в ответ, чтобы пожать его, и, когда их пальцы соприкасаются, Юнги задерживает дыхание, сам того не осознавая. Рукопожатие. Случайность, непредусмотренная никем, которую принято называть Судьбой. «Пак Чеён» расцветает чёрным на шее Чимина, и девушка отдёргивает руку как от огня, желая не дать появиться метке «Пак Чимин» ровно под правым коленом. И Юнги всего этого не знает, и это совсем неважно, потому что в глазах Чеён столько дикого страха, что он начинает понимать, к чему идёт эта встреча. Чимин подаётся вперёд и даже, кажется, пытается что-то сказать, вот только его явно не собираются слушать. — Я доберусь сама! — бросает Чеён Юнги и выскакивает за дверь с такой скоростью, будто от этого зависит вся её жизнь. Чимин тоже дёргается в сторону выхода, но Юнги, к своему же собственному удивлению, останавливает его твёрдой рукой. Он не понимает, какого чёрта творит и какое вообще право имеет влезать в чужую судьбу, но всё равно это делает, потому что пусть ему никто и не пришёл на помощь вовремя, но он, даже если не суждено, может помочь Чеён. — Это не лучшая идея, — спокойно говорит он и чувствует, как напрягается плечо Чимина под его рукой. Чонгук, замечая состояние друга, хватает его под локоть, то ли поддерживая, то ли пытаясь остановить. — Я её… — Родственная душа, — заканчивает Чонгук, крепче смыкая пальцы на чужой руке, — Хён прав, тебе не стоит бежать за ней, должно быть она растерялась, а это напугает её ещё больше. Юнги кивает, зная, что никто на него не смотрит, и не ожидает, что Чимин резко повернётся в его сторону. — Она… Вы? — он не может сформулировать мысль правильно, всё ещё находясь в шоковом состоянии, но Юнги понимает по одному взгляду, в котором столько преждевременного отчаяния, что страшно, и набирает в грудь побольше воздуха перед тем, как ответить. — Мы не вместе. Нет. И, возможно, им с Чеён стоило раньше всё обсудить. Так и не сказанное «у нас ничего не получится, прости» горчит на языке, но теперь он хотя бы знает это наверняка.***
Юнги стучит пальцами правой руки по рулю, выглядывает из окна машины, рассматривая здание небольшого жилого комплекса, и считает гудки, раздающиеся в трубке телефона. Раз. И он уже начинает сомневаться в здравости принятого решения, но отступать поздно — так или иначе, даже если он сбросит звонок сейчас, пропущенный вызов уже будет отображаться у абонента, которому он не дозвониться. Два. И сознание подсказывает ему, что даже стоять под окнами чужой квартиры лучше, чем тащится в свою, пустую, удушающе тихую и холодную. Даже Лили там сейчас нет — за ней приглядывает Дженни из-за того, что сам Юнги редко появляется дома. Три. И, может быть, ещё секунда, и Юнги положит трубку, но по ту сторону неожиданно отвечают. — Ммм? — раздаётся достаточно бодрое мычание вперемешку с громкими битами знакомой песни. — Не спишь? — спрашивает очевидное и слышит, как на том конце человек чем-то бесконечно щёлкает, после чего музыка выключается. — Куда там, — что-то громко бухает, и, зная Намджуна, Юнги может сказать, что тот явно что-то случайно столкнул со стола, — Пытаюсь дописать тот текст. Юнги кивает сам себе, зная, что друг никак не может его увидеть, и думает, что сказать дальше. — Ты на студии или дома? — наконец спрашивает, смотря на пакет, лежащий на пассажирском сидении. — Дома, — озадаченно отвечает Джун, и Юнги устало трёт переносицу. — Тогда я сейчас поднимусь, — это не вопрос, как минимум потому, что они так давно знакомы и так давно дружат, что им не нужно спрашивать друг друга о каких-то «очевидных вещах». Джун согласно мычит в трубку и, судя по звукам, встаёт с рабочего места, чтобы открыть дверь, хотя в этом — они оба знаю — нет нужды, ведь Юнги давным-давно знает наизусть пароль от его замка. Он выходит из машины, закрывая её, и шуршит пакетом, в котором бьются друг о друга стеклянные бутылки. — Я буду не один, — бросает он перед тем, как отключится, и мысленно считает, сколько бутылок пива успел купить в ближайшем круглосуточном, находясь в совершенной прострации. Заходя в квартиру, он обнаруживает Намджуна, убирающего чипсы, рассыпанные по полу в процессе попытки их пересыпать из пачки в миску, и в этом нет совершенно ничего удивительного, даже когда мир переворачивается с ног на голову, Намджун всё ещё остаётся собой и разрушает всё, что находится в радиусе вытянутой руки. Они оба смеются, обменявшись приветствиями, и садятся за недоделанную работу. И где-то между почти законченным вторым и еле начатым третьим куплетом они допивают пиво и заказывают курьерской доставкой ещё, в то время как на телефон Юнги приходит сообщение, которого он ждал и боялся одновременно: «Встретимся завтра?» Его пальцы дрожат и не слушаются, то ли от выпитого алкоголя, то ли от банального страха, но он печатает одно единственное «да» и валится на диван Намджуна без сил. Может, хоть так ему удастся заснуть.***
Оглушающая тишина между ними бьёт по и так напряжённым нервам сильнее, чем весь посторонний шум. И Юнги морщится болезненно — голова раскалывается, а в глазах то и дело темнеет, будто кто-то беспрерывно щёлкает выключателем. Он бледный как вчерашняя смерть всех оставшихся устоев, растрёпанный и в той же самой, изрядно мятой, одежде. У него круги под глазами годовалой давности и беспрестанно кружащаяся голова. И Чеён, вновь сидящая напротив, но как будто в этот раз намного-намного дальше, вцепившись в несчастную огромную и бывшую горячей пятнадцать изнуряюще тихих минут назад, выглядит не лучше. За пару дней, что они не виделись, она как будто потеряла все цвета, волосы, раньше отливающие розовым золотом, стали казаться серыми на фоне полностью чёрной одежды, эта Чеён кажется настолько мрачной по сравнению с той Чеён, которую Юнги встретил впервые в цветочном магазине, что он почти её не узнаёт. — Спасибо, — прерывает она наконец-то эту вязкую тишину, заставляя его вздрогнуть и, оторвавшись от изучения столешницы, недоумённо посмотреть на неё. — Я не сделала совершенно ничего, — хрипит он в ответ, в ту же секунду теряя голос, будто каждое слово обжигает его горло. — За то, что не дал ему побежать за мной, — Чеён не отрываясь смотрит на собственные пальцы, обнимающие бока кружки, но немного, сама того не зная, меняется в лице на слове «ему», будто оно обозначает нечто большее, чем все остальные, — И за то, что сам не стал меня тревожить, — она перевод взгляд куда-то на собственные колени, пряча лицо совершенно, и нервно выдыхает, — Спасибо. Спасибо. Юнги старается сдерживаться, чтобы его отвращение к себе никак не отразилось на выражении собственного лица. Он поджимает губы и чувствует себя полным разочарованием. Ему стоило бы за ней побежать и стоило бы позвонить сразу же, первым, а не ждать того момента, когда она иссушит себя своими сомнениями и почувствует вину перед ним, хотя во всём виноват только он сам. Чеён возвращает своё внимание кружке чая, позволяя Юнги всмотреться в уставшее, явно заплаканное лицо. Ему явно нужно что-то ей сказать, но он даже не может себе представить, с чего следует начать. Поздравить со встречей с родственной душой? — Было не похоже, что она ей рада. Посочувствовать? — Но он даже не знает, чем она так расстроена. Что если он ошибается и дело вовсе не в Чимине? Хотя как тогда объяснить тот дикий испуг, мелькнувший в её глазах, перед тем, как она сбежала из той проклятой кофейни? Сказать, что всё будет в порядке? — А будет ли? Юнги снова погружается в бездонную пучину своих крайне мрачных размышлений, лишь краем сознания, всё ещё понимая, что сказать хоть что-то всё-таки стоит. — Хочешь об этом поговорить? — он не уточняет ни дату, ни время, ни место, ни повод, давая ей шанс самой выбрать и озвучить причину своего состояния, но на подсознательном уровне уже знает, о чём будет пугающий их обоих разговор. Чеён всё-таки находит в себе силы посмотреть на него, и в её прежде лучащихся светом глазах он находит что-то такое болезненное и отчаянно знакомое, отчего тут же становится не по себе. — Нет. И Юнги кажется, что такой ответ и правда устроил бы их обоих, ведь он не уверен, что хочет знать, а она точно не хочет рассказывать, но ничего никогда не бывает просто, когда оно настоящее и происходит в действительности — этот урок Юнги усвоил как никто другой. — Но, наверное, стоит. Она снова глубоко вдыхает и тяжело выдыхает, будто готовится столкнуться с толщей холодной воды. И Юнги молча ждёт, он знает, что его время говорить прошло, потому что всё, что он мог сказать сейчас будет либо нелепо до крайности, либо совершенно ненужно, либо расценено неверно. «Если не хочешь, не говори?» — Чушь. Она не хочет, но ей нужно это сказать, а Юнги должен слушать, потому что знает, каково это, говорить то, во что не хочешь верить, тогда, когда нет сил даже на то, чтобы открыть глаза. Всё, что он может — беспомощно кивнуть, давая ей знать, что готов ко всему, что она скажет. — Всю свою жизнь я боялась встретить своего соулмейта, — обрушивается на него в ту же секунду. А Чеён всё-таки отпивает из своей огромной кружки и морщится следом — должно быть, чай совсем остыл. — Знаю, это глупо, — продолжает она, уже не смотря на Юнги, не смотря никуда, прикрыв глаза и уткнувшись лбом в сложенные руки, — Ведь «родственная душа» — это не просто название. Это кто-то, кто понимает тебя и принимает таким, какой ты есть, потому что вы заведомо близки, заведомо связаны. Это кто-то на всю жизнь. По крайней мере, именно так они все и говорят, верно? Верно. Чеён не смотрит на него, но Юнги всё равно кивает. Именно так везде и говорят. Именно так показывают в фильмах. Именно этого они все ждут и ищут — иногда всю свою жизнь. Именно это Юнги когда-то думал, что нашёл. — Но что если это не так? Юнги дёргает как от удара, его мысли обгоняют сознание, не давая ему осознать произнесённое. Но боится пошевелиться, а потому замирает неловко. Должен ли он подать хоть какой-то знак, чтобы дать ей знать, что он больше, чем понимает то, о чём она говорит? — Что если это не на всю жизнь, — Чеён не спрашивает, это совсем не похоже на вопрос, она поднимает голову и широко открывает глаза, чтобы уверенно и непреклонно посмотреть на него, видимо, ожидая найти отголоски несогласия в его глазах, — Что если твой соулмейт окажется ужасным человеком? Что если вы, несмотря на все заверения, не поладите? Что если твой соулмейт сбежит в другую страну с другим человеком, оставив тебя с годовалым ребёнком на руках, позабыв про клятвы, метки и предназначение? Она невольно повышает голос и тут же, кажется, пугается самой себя. — Я говорю это всё потому, — она резко переходит на шёпот, пытаясь хоть как-то сгладить напряжение, давящее на них обоих, — Потому что… Моя мать так поступила с моим отцом. И я половину своей жизни смотрела на то, как его сжирает изнутри горе, которого эта женщина, — её голос дрожит на последних словах, а пальцы снова впиваются в бока кружки, — Не заслуживала ни на секунду. Чеён снова отпивает уже холодный чай, оставляя Юнги на пару мгновений одного в том диком ворохе чувств, которые заставляет его испытывать своими простыми и смертельно честными словами, каждое из которых частичка огромной боли, еле пережитой, хранившейся в её сердце так долго, что оно стало бояться любых чувств. — И сейчас он счастлив. С другой, — взгляд её смягчается, и стальные нотки пропадают из голоса, — И я, правда, счастлива за него. Вот только… мне страшно. Страшно, что со мной поступят так же. Юнги тоже страшно. Сколько ещё таких историй таится за милой улыбкой? И сколько людей боятся до смерти ошибиться и только поэтому уже ошибаются? — Папа очень часто повторяет мне, что я не должна бояться, что должна верить в то, что тот — мой — человек не бросит меня, что у нас всё будет хорошо. Но как можно верить хоть кому-то, зная, что даже Судьба ошибается? — она вновь меняется в лице, тяжело опуская правую руку, до этого теребящую светлуя прядь волос, на стол, — Знаю, это глупо, поэтому ничего не говори, просто хочу, чтобы ты понял, что мне трудно преодолеть это. Чеён оглядывается по сторонам, словно стараясь избежать встречи с его взглядом, и, в итоге, опускает глаза, покорно дожидаясь не реакции — приговора. А Юнги чувствует, как впервые за всё время разговора, может вдохнуть полной грудью, чтобы потратить весь запас дыхания на одну единственную фразу. — Я совсем не думаю, что это глупо. Она находит его взгляд и удивляется тому, что не видит в нём осуждения. Юнги кивает, словно в подтверждение своей искренности, а Чеён слегка краснеет. — Раз ты запретила говорить об этой истории. Позволишь хотя бы тогда мне тоже кое-что тебе рассказать? — он говорит это быстрее, чем успевает подумать и, что важнее, передумать, — Для того, чтобы ты не чувствовала себя одинокой в своей правде? Чеён, кажется, не задумывается ни на секунду — ей отчего-то действительно неловко от правды, которую она никогда не хотела озвучивать, чтобы избежать жалости, которую никогда не просила. Но в глазах Юнги её нет совсем, и это успокаивает и пугает, одновременно, ведь она видит в нём ту страшную, пугающую решимость, когда знаешь, что тебе нечего терять, которой в ней самой никогда не было. — Да. Но только если это не история про то, как все счастливо живут со своими родственными душами, — не совсем настоящая, слегка саркастичная полуулыбка всё же появляется на её лице, и Юнги кажется, что это — самый искренний момент, который между ними был. И он решает, что это правильно, и, как когда-то Чимину, рассказывает Чеён о Лисе, быть может, слишком поздно, чтобы спасти то, чего они и так не имели, но вовремя, чтобы попытаться сказать ей, что быть с кем-то, кто планирует пусть и ненадолго задержаться рядом, прямо в твоей жизни, уже счастье, даже если этот счастливый миг длится не всю жизнь, и остальное тогда действительно не имеет никакого значения. Осталось только, наверное, в это поверить самому. — Должно быть, это тяжело, — говорит Чеён, когда он замолкает, и Юнги думает, что они с Чимином и правда друг другу подходят. Должно быть. А потом видит в её глазах то, чего всё это время боялся, то, отчего так долго тянул с этой давней историей. Видит жалость. Она ломает ему кости и выворачивает наизнанку, ему хочется сбежать от её взгляда и забиться в самый тёмный угол, потому что даже у такого же преданного Судьбой человека он находит свой диагноз на устах в качестве приговора. Но всё равно позволяет Чеён накрыть ладонью свою ладонь, ведь им обоим сейчас это необходимо. — Должно быть, тебе тоже тяжело. «Но это не повод закрываться от боли, которой может и не быть», — думает, но не говорит он, потому что знает, что даже себе помочь не в силах. Это того не стоит.***
Юнги заходит в квартиру, убитый этим днём и несколькими предыдущими полностью. Всё кажется слегка размытым, и это явно признак того, что ему пора поспать, но он плетётся на кухню, чтобы заварить себе рамён. Телефон в заднем кармане джинсов вибрирует, когда вода потихоньку начинает закипать в чайнике, и он игнорирует его ещё пару секунд, прежде чем всё-таки проверить, кому и что ещё нужно от него. И он ожидает увидеть сообщение от Джису о том, что она попробовала ещё один чай, «отвратительнее предыдущего, хотя казалось, что тогда уже хуже было некуда», Намджуна о том, что он наконец-то дописал текст песни, которые они так и не домучили на две хмельные головы, Хосока о том, что Юнги в который раз что-то у него забыл, Дженни с фотографией Лили, которая «скучает по хозяину» или, на худой конец, Джина, решившего проверить его состояние, но находит там всего три слова: «Я написала ему»***
— У меня есть номер его телефона, — говорит Юнги невзначай, уже собираясь уходить, проводив её до цветочного магазина. Чеён замирает, тут же поняв, о чьём номере идёт речь, и он буквально видит, как напрягаются её плечи. — Я… — начинает она неуверенно, но тут же замолкает, когда Юнги аккуратно берёт её ладонь в свою. — Я не настаиваю. И не стану заставлять тебя звонить или писать ему, если ты к этому не готова, — Юнги морщится от своих же слов, потому что они так напоминают ему те, что обычно говорит ему Джин, что ему кажется, что он заразился от него психотерапевством, — Но всё же хотя бы подумай об этом. Он вкладывает в её ладонь бумажку с номером Чимина и знает, что поступает правильно.***
«Хорошо» — пишет он, не зная, что ещё стоит в таких случаях говорить, и подходит к холодильнику, рассматривая его пустое нутро. На дальней полке находится контейнер с кимчи, которым его, конечно же, снабдила Дженни, и он тянется его достать, когда телефон снова вибрирует, а он решает прихватить с той же полки последний из пончиков, принесённых Джису к отвратительному чаю. Чайник сердито кипит, а рамён уже ждёт его на столе, но он всё же решает посмотреть сообщение. «Думаешь, у нас с тобой могло что-то получиться?» — спрашивает Чеён, и Юнги почти видит, как она хмурит брови, ожидая ответа. Он грустно улыбается, смотря в экран телефона и пишет: «Кто знает», — и точно знает, что нет, смотря на буквально восставший из мёртвых цветок на подоконнике. Он ест в первый раз за день и думает о том, что стоит поблагодарить Дженни за кимчи, написать Джису о том, что чай помогает, чтобы она ни в коем случае не вздумала притащить другой, спросить Джуна, закончил ли он песню, а Хосока о том, написал ли ему Чонгук, которого сам Юнги попросил это сделать, чтобы старший из Чонов не волновался, отчитаться перед Джином о самочувствии и, быть может, спросить его о снотворном. Но он не делает ничего из этого, потому что, листая телефонную книгу, раздумывая, с кого начать, Юнги натыкается на номер, который думал, что удалил. На номер Лисы. Сердце заходится в бешеном ритме и подталкивает его самого к непоправимым глупостям. И он звонит. За эти долгие-долгие месяцы без неё Юнги звонит на номер Лисы впервые с того момента, как обрывал телефон, её потеряв. Никто, конечно, не отвечает. Но он слушает тишину в трубке, за которой раз за разом набатом следует объявление о том, что номера не существует. И улыбается себе, чувствуя, как по щекам, обжигая кожу, текут слёзы. Тяжесть проведённых без неё одиннадцати месяцев обрушивается на него так, что становится трудно дышать. Ничего в его жизни не изменилось с того времени. Она ушла — он остался. Попытки выбраться из этого замкнутого круга провалились все до одной. Быть может, есть смысл остаться в нём навсегда? — Я люблю тебя, — хрипит Юнги в трубку, задыхаясь в слезах, и не узнаёт собственный голос, — Я всё ещё люблю только тебя. Хотел бы он ошибаться. Воздуха становится совсем мало, дыхание спирает, колени начинают дрожать, он сбрасывает вызов и из последних сил приводит себя в вертикальное положение, устремляясь в ванную. Юнги точно знает, что там стоит аптечка, хоть и не может представить, чем она в этой ситуации может ему помочь, его жутко шатает из стороны в сторону, а в глазах темнеет совсем. Он несколько раз дёргает дверцу шкафчика в ванной, но никак не может её открыть. Его пробивает озноб, а ладони потеют. Подозрения о том, что с ним происходит, шевелятся где-то на окраине сознания, но он никак не может успокоить свои нервно дёргающие ручку, дрожащие руки и привести мысли в порядок, чтобы найти в себе хоть крупицу затмевающейся тревогой и непонятно откуда взявшимся беспокойством рациональность. В груди неприятно тянет, когда дверца всё же поддаётся его напору. Аптечка стоит на своём законном месте, и на секунду это приводит Юнги в чувства, пока он не замечает, как рядом с ней что-то блестит. Ноги подгибаются, и он тяжело оседает на кафельный пол, хватая воздух ртом. Аптечка. Аптечка. Аптечка. И рядом с ней золотой браслет Лисы, который он когда-то ей подарил, ровно в том же месте, в котором она сама, умываясь, готовясь ко сну, его оставляла. И Юнги не может с этим справится. Ни с чем не может справиться. Это что-то уже за гранью. За гранью его понимания. За гранью панической атаки. Он из последних сил тыкает в экран телефона, чудом прихваченного с собой и, вероятно, являющегося причиной, почему он не мог открыть шкаф — это трудно сделать, сжимая что-то в руке, и не знает, как научится дышать заново. — Да? — спустя всего один гудок отвечают ему, и от знакомого голоса Юнги уже становится чуть легче, хотя руки не перестают дрожать. — Ты можешь приехать ко мне? Прямо сейчас. И всё, что слышит Юнги дальше, — это шумное на выдохе сокджиново «уже еду» и своё собственно тревожное, исстрадавшееся сердце. Пожалуй, стоит, наконец-то, признать, что он совсем не в порядке.***
«Можно долго протянуть наедине с воспоминаниями? Они как любимый мягкий шарф на шее, на котором рано или поздно сообразишь повеситься» Э. Сафарли *** I hear your voice on the phone Now I'm no longer alone Just how I feel Could you tell me what's real anymore? Cause I wouldn't know *** Batteries drain, I get the memo «I think that I might have to let you go»