Снова

      — Вы служили в военной полиции? — спрашивает Ленора, удобнее перехватывая поводья.       Их телега, нагруженная холщовыми мешками, бочками, тюками и бутылями из толстого стекла, с тихим скрипом катится по длинной, пустынной дороге. С обеих сторон от неё до самого горизонта тянутся поля. Где-то видны снующие меж рядов пшеницы работники, где-то — мальчишки, пасущие овец. Ривая картины вот такой безмятежной жизни за стенами всё ещё приводят в изумление. Когда-то на этих самых полях их отряд спасался от голодных титанов, оставляя за собой трупы погибших товарищей, задыхаясь от дыма сигнальных ракет, пропитываясь насквозь кровью раненных, сожранных, растоптанных солдат… В ту пору было очень сложно представить, что здесь будут бегать маленькие крестьянские дети, плетущие венки и поющие песни.       — Нет, я служил в Разведкорпусе, — поправляя выданную ему шляпу, то и дело закрывающую обзор широкими полями, отзывается Ривай.       — О, вот как, — бросая на него явно удивленный взгляд, говорит Ленора. — Впрочем, я думала о том, что… что такие шрамы сложно получить в стенах.       Аккерман неопределенно дёргает плечами. Он мог бы рассказать, что в Подземном городе, где ему «посчастливилось» родиться и вырасти, люди получали куда более страшные увечья. Но… зачем об этом знать юной девушке?       — Значит, вы выходили за стены ещё тогда, когда здесь были титаны? — явно интересуясь этой темой, продолжает спрашивать Ленора.       — Да, — кивает Ривай и, снова оглянувшись по сторонам, невесело хмыкает: — Правда тогда здесь было не так… живописно.       Они снова молчат, наблюдая за цветущей вокруг природой, вдыхая запахи полевых трав, доносимые до них ветром. Аккерман смотрит на эту идиллию и в тысячный раз повторяет самому себе: «Всё кончилось. Мы действительно победили. Мы победили. Мы…»       Вот бы это увидел кто-то из них. Кто-то достаточно любопытный, жизнерадостный, чтобы оценить воцарившийся вокруг мир и покой. Риваю кажется, что его собственное выживание — это ошибка. Не он должен быть здесь.       Должны быть Иззи с Фарланом, что наверняка бы уже поженились. И сейчас это бы их пара-тройка рыжеволосых хулиганов бегала по высокой, сочно зеленеющей траве. Должна быть Ханджи, что скорее всего ушла бы работать в госпиталь, где пригодились бы её знания и умения быстро соображать в экстренной ситуации. Хотя… старая подруга наверняка бы грустила в этом мире без своих обожаемых титанов.       Здесь должны быть Майк и Нанаба, Моблит…       Эрвин. Здесь должен быть Эрвин. Это его глаза, всегда полные какого-то мальчишеского азарта, голодного любопытства, должны были видеть мир за стенами. Он наверняка бы отправился на освоение новых земель, идя так далеко вперёд, как только позволят ноги. Он бы никогда не остановился. Точно бы не застрял во вшивом городишке, травмируя спину продавленной койкой дешевой гостиницы и сгрызая себя заживо нерациональным чувством вины.       Нет. Эрвин почтил бы их память покорением всего мира. Обретением той самой свободы, о которой они все мечтали, хоть и вряд ли представляли, что будут делать с ней, если всё же обретут.       Ривай прикрывает глаза, слегка качая головой. Он не должен был выжить. Это очередная насмешка судьбы, что всю жизнь отбирает его близких прямо на глазах, а самого Аккермана бережёт как зеницу ока, отчего он просто не может умереть.       — Ривай? — вырывает его из безрадостных мыслей слегка обеспокоенный голос. — Ривай, всё в порядке?       — Да, — выдавливая слабую улыбку, отзывается Аккерман, — просто… вспомнилось всякое.       — Почему вы остались в городе? — после небольшой паузы спрашивает Ленора. Перехватив слегка удивлённый взгляд, она краснеет и тут же торопливо добавляет: — Простите, если лезу в личное… Я просто… просто в городе и деревнях редко встретишь военных.       Она смущенно прикусывает губу и переводит взгляд на дорогу, явно испытывая неловкость за собственное любопытство.       — Просто я… — Ривай пожимает плечами, понимая, как по сути своей жалок его ответ, но это единственная правда, что у него есть: — У меня больше нет никого, для кого стоило бы стараться. Двигаться вперёд.       Ленора смотрит на него, нахмурившись, а затем неуверенно спрашивает:       — А… а ради себя самого? Неужели вам не хотелось бы отправиться в новые земли? Говорят, там есть море, ледяные пустыни…       — Я видел море, — невесело ухмыляясь, после небольшой паузы отзывается Аккерман. — Это просто солёная вода.       Только после войны, оставшись совершенно одиноким, Ривай понял, что мир этот особенным делают не захватывающие дух пейзажи, не дорогие и изысканные вещи, а люди, с которыми ты можешь всё это разделить. По крайней мере, так было для него. Всегда. Он просто не умел жить для себя, не умел заботиться только о себе.       Он кажется себе слишком простым, обычным, чтобы стать центром даже своего собственного мира.       — А я бы хотела увидеть всё это, — снова глядя вперёд и как-то печально улыбаясь, тихо говорит Ленора. — Хотя бы раз.       — Кто знает, — сбрасывая неловкость этой беседы, нарочито бодро отзывается Ривай, — может через пару лет вы сможете отправиться туда и поселиться в новых городах. Говорят, один уже основали на побережье.       — Да, конечно, — кивает и улыбается Ленора, но Аккерман отчётливо видит фальшь её согласия.       Вопросов, впрочем, он не задаёт.       Где-то час спустя они прибывают в небольшую деревушку. Их встречает толпа шумных детей, спешащих заглянуть под брезент повозки, и несколько женщин в домашних фартуках и косынках. Возглавляет это нестройное сборище местный священник и, по совместительству, глава сиротского приюта, расположенного в старом, но крепком бревенчатом доме в два этажа.       Местные радостно приветствуют Ленору, тянутся к ней, чтобы просто мимолетно, на секунду прикоснуться к её рукам, к подолу платья. Ривай вспоминает, как, когда после второй, на этот раз удачной попытки переворота, на престол всё же удалось возвести Хисторию, народ на улицах приветствовал её точно так же — все тянулись к ней, желая получить благословение нового монарха.       Аккерман игнорирует удивленные взгляды в свою сторону и, спрыгнув со скамьи, проходит к повозке, развязывая верёвки и откидывая брезент. Несколько подошедших молодых братьев принимают у него ящики, бочки, увесистые бутыли, а Ленора передаёт сиделкам приюта тюки с тканями и одеждой, корзины, наполненные яблоками, персиками и другими дарами плодородных городских садов.       Ривай время от времени смотрит, как она кивает в ответ на бесконечные благодарности и пожелания ей всяческих благословений. Ленора не смущается, не краснеет, не отмахивается от приятных слов, что выглядело бы неуместным жеманством и притворной скромностью. Нет, она лишь тепло улыбается в ответ, передавая новые, необходимые местным вещи.       В этом она тоже очень похожа на своего отца. Никогда не преувеличивавшего, но и никогда не умалявшего свои заслуги. Знающего себе цену.       — Кажется, всё, — осмотрев опустевшую повозку, говорит Ленора.       — Да, похоже на то, — соглашается Ривай, спрыгивая на землю и подавая ей руку.       — Ты нам почитаешь?! — внезапно спрашивает один из малышей, и тут же вся толпа обращает взгляды на Ленору, громко и активно поддакивая товарищу.       — Я даже не знаю, — она переводит взгляд на Аккермана и, неловко улыбнувшись, спрашивает: — Вы подождёте меня немного? Вы могли бы пока подготовить лошадь к обратной дороге, ну, если вам не сложно, конечно.       — Всё в порядке, я подожду, — не желая расстраивать детей (ведь он, благодаря близняшкам Доков, помнит, на что они способны), кивает Ривай.       Дети тут же обступают Ленору, увлекая её в сторону приюта и наперебой рассказывая последние важные новости, а Аккерман, отвязав лошадь, направляется в указанном ему одним из братьев направлении.       Там, под небольшим навесом, он наполняет обшарпанное, потемневшее от времени деревянное ведро водой, кладет в подвесную кормушку пучок сена и, пока лошадь неспешно утоляет жажду, осторожно осматривает её копыта на предмет повреждений. Уж в уходе за животными Ривай разбирался прекрасно.       Когда он наконец-то возвращается к повозке, Леноры всё ещё нет. Закрепив на лошади упряжь, Аккерман нерешительно оглядывается.       — Эй, — окликает он сидящего у одного из домов парня, — не присмотришь за повозкой?       — Чего бы ради мне делать это? — лениво уточняет тот, не двигаясь с места.       Вот же ж. Будь они сейчас в Разведкорпусе, Ривай отвесил бы этой тощей заднице смачного пинка, да так, что парень был бы рад до конца своей жизнь стеречь всех лошадей в округе.       Но они не в Разведкорпусе, и это не его подчиненный.       Аккерман сует руку в карман и, вытащив монету, демонстрирует её парню.       — Хорошо, только недолго, — приличия ради говорит тот, но к повозке подходит очень прытко.       Передав ему поводья, Ривай направляется в сторону приюта. Конечно, вознаграждать всяких сопляков ему не очень-то нравится, но на улице вот-вот начнет темнеть, и ему совершенно не хочется возвращаться обратно в сумерках. Лошадь может оступиться, пораниться, и тогда они окажутся одни на пустынной дороге. К тому же, поговаривали, что не все военные отправились покорять новые земли. Некоторые из них, по тем или иным причинам оказавшись без пенсии, устраивали грабежи, нападая на путников, на уединенные фермы, а иногда и совершая массовые набеги на деревни.       Риваю страсть как не хочется вляпаться в подобное дерьмо.       Поэтому он решает поторопить свою спутницу, решительно поднимаясь на крыльцо и открывая входную дверь. Сначала ему кажется, что в доме стоит мёртвая тишина, но затем он различает тихий, девичий голос, доносящийся из дальних комнат:       — Небесный король, боясь за свой пышный дворец, не прогнал великанов, а предложил им остаться на ужин…       Подумав немного, Аккерман всё же направляется туда. В самом конце коридора большая комната, служащая местным детям спальней: по всему пространству расставлены простецкие, низкие кровати, на которых воспитанники, кто лёжа, кто сидя, кто подмяв под себя подушку, а кто крепко обняв, словно бы защищаясь, внимательно слушают явно увлекательную историю.       Остановившись на пороге, Ривай хочет было окликнуть Ленору, но, оглядев маленьких слушателей, даже не заметивших его появления, прислоняется к косяку двери и терпеливо ждёт окончания истории.       — Но в этот момент неуклюжий слуга уронил тяжелый поднос, — обводя ребят внимательным взглядом, увлеченно рассказывает Ленора, при этом практически не заглядывая в потрепанную книгу у себя на коленях. — И поднос этот приземлился прямо на ноги трём братьям великанам. И запрыгал старший брат на одной ноге, громко-громко топоча! И обвалились каменные стены Небесного города и рухнули вниз, на землю. Люди назвали эти груды камней горами! — дети восхищенно ахают, переглядываясь и восторженно улыбаясь друг другу. — И горько заплакал от боли средний брат! И слёзы его потекли широкими реками и обрушились на землю шумными водопадами. Люди назвали это морями, — заговорщически улыбнувшись своим юным слушателям, продолжает Ленора. — Бескрайние глади солёной воды…       — Чушь!       Лицо Эрвина по-прежнему серьёзно, однако взгляд, который он переводит с раскрытой перед ним на столе книги на Ривая, явно таит веселье:       — И почему же?       — Солёная вода? Ты серьёзно? — не скрывая скепсиса, уточняет Аккерман, сидя напротив Смита.       Через приоткрытое окно в кабинет просачивается яркий солнечный свет полудня и тёплый июльский ветер. У Разведки редко выдавались такие спокойные, лишенные суеты деньки. Слишком много времени тратилось на тренировки, разработки наиболее успешных стратегий, подготовки к вылазкам, изучение титанов. Много работы было и по хозяйству — уборка казарм и главного замка, уход за лошадьми и оборудованием, добыча пропитания с помощью охоты и сбора ягод и грибов в лесу. Каждый день был расписан с раннего утра и до поздней ночи, не оставляя и минуты на безделье и праздные разговоры.       Но сегодня был именно такой, размеренно ленивый день.       — Да, море солёное, Ривай, — по-доброму улыбаясь, говорит Эрвин.       — И откуда там, по-твоему, взялась соль? — недоверчиво хмурится Аккерман и подаётся вперёд, чтобы заглянуть в книгу.       Впрочем, оба они прекрасно знают, что он всё равно не сможет проверить правдивость слов Смита — чтение до сих пор давалось Риваю с трудом.       В Подземном городе до изучения грамоты дело как-то не дошло. В детстве заниматься с Риваем было попросту некому, потом, когда он один ошивался на улицах, — попросту некогда, а уж когда вырос и сколотил себе банду — попросту незачем. Вот счёту Аккерман научился — это помогало следить за прибылью и равномерно распределять её между всеми его подельниками.       Но чтение и письмо так и остались чуждыми для него премудростями до тех самых пор, пока он не вступил в ряды Разведкорпуса. Обнаруживший это допущение Эрвин тактично и осторожно предложил свою помощь, пообещав никому и никогда не рассказывать об этом.       И начал заниматься с Аккерманом.       Возможно успехи Ривая были бы более впечатляющими и скорыми, если бы он не смущался самого факта своей безграмотности. Каждый раз, когда он, тридцатилетний мужчина, садился за стол командора и медленно, с явным напряжением читал простейшие детские стишки, ему становилось так стыдно и неловко, что он частенько срывался с места, ссылаясь на неотложные, требовавшие его незамедлительного вмешательства дела.       Эрвин всё прекрасно понимал, но при этом послушно кивал нелепым оправданиям Аккермана, не пытаясь его удержать.       Он, как и всегда, проявлял титаническое спокойствие и смирение святого. Впрочем, только так и можно было сладить с Риваем.       — Откуда? Не знаю, — честно отвечает Эрвин, откидываясь на спинку стула и слегка пожимая плечами. — Может, её туда просыпал какой-нибудь неуклюжий титан?       — Очень смешно, — фыркает Аккерман, копируя позу собеседника.       — Думаю, так заложено природой, — после небольшой паузы говорит Смит. — В этом мире много удивительных, недоступных нашему воображению мест. Земли за стенами ещё поразят нас своим многообразием, я уверен. Мне кажется, что каждое место в этом мире по-своему уникально.       — Кроме Подземного города, — с уже едва горчащей насмешкой, говорит Ривай. — В этой дыре не было ничего уникального.       — Было, — тут же возражает Эрвин, и внимательный взгляд его становится по-настоящему серьёзным, — но я забрал это оттуда.       Ривай слегка теряется, мысленно посылая Смита с его долбанным красноречием куда подальше, а затем, чтобы скрыть неловкость, привычно закатывает глаза и ворчит:       — «Забрал это». Я, что, мешок картошки тебе, что ли?       — О, нет, от тебя гораздо больше пользы! — откровенно дразнит Эрвин, и Ривай устало качает головой несерьёзности этого большого ребёнка.       Как только тот умудряется совмещать в себе столько противоречивых, практически противоположных черт? Что из этого — настоящий Эрвин? Кто он на самом деле?       Сдаваясь перед слишком сложными для простого бойца вопросами, Аккерман кивает на всё ещё раскрытую книгу:       — Читай, давай, свои сказки дальше…       — Пожалуйста, Ленора! Почитай нам ещё! Хотя бы одну! — врываются в сознание Ривая детские молящие голоса.       Он медленно моргает, возвращаясь в реальность. Ленора, виновато улыбнувшись своим слушателям, отвечает:       — Простите, ребята, но нам с господином Аккерманом уже пора возвращаться.       Дети тут же оборачиваются на «господина Аккермана», и хмурые лица некоторых вполне способны вызвать нервные мурашки. Ривай лишь пожимает плечами, подчеркивая тем самым общую несправедливость этой жизни.       Пока они выходят на крыльцо, Ленора то и дело машет и дарит короткие объятия выскочившим в коридор детям.       — Я приеду через пару недель, — ободряюще улыбаясь десяткам огорченных лиц, говорит она. — Слушайтесь воспитателей!       Попрощавшись со священником и няньками, Ленора и Ривай проходят к повозке.       — Простите за задержку, — говорит она и улыбается ждущему их парню.       Тот, если и собирался как-то выразить своё возмущение, тут же тушуется и, молчаливо приняв свою награду, стремительно уходит прочь.       Почти весь обратный путь они молчат, каждый думая о чём-то своём. Ленора выглядит измотанной, а потому Ривай ненавязчиво забирает у неё поводья, позволяя слегка подремать. Поля уже опустели, тут и там видны вычищенные за день участки. Воздух приятно теплый после солнечного дня, и отсутствие ветра делает пребывание на улице по-настоящему приятным. Вокруг стоит тишина, все работники уже давно разошлись по домам, где за большим столом разделят в кругу семьи простой, сытный ужин и отдохнут после тяжелого дня в поле.       Хороша, должно быть, такая простая жизнь.       Аккерман бросает взгляд на уснувшую Ленору и думает о том, что бы сделал Эрвин, узнай он о дочери? Познакомился бы с ней? Рассказал правду? Или же, посчитав семью слабостью, выбросил из головы навсегда?       Ривай хочет знать ответ, но… правда в том, что даже спустя столько лет, он не может сказать наверняка.       Дёрнув поводья, Аккерман останавливает лошадь у дома Доков. Он хочет было разбудить всё ещё дремлющую Ленору, как вдруг замечает чужую повозку с другой стороны от ворот. Дорогую повозку, практически карету. Ривай такие видел всего пару раз, когда сопровождал Эрвина на приёмы в столице, где в глубоких карманах пышнотелых господ находились средства даже на спонсирование сомнительных операций Разведкорпуса.       На крыльце показывается Мари. Помимо странно изысканного для простого домашнего одеяния платья, Аккермана смущает явное волнение на её лице.       — Наконец-то вы вернулись, — говорит она с заметным облегчением, быстро спускаясь с крыльца. — Господин Ортон уже заждался.       Мари подходит к повозке и, увидев, что дочь спит, замирает на мгновение. Во взгляде проскакивает материнское умиление и какое-то странное сожаление. Сочувствие. А затем, поджав губы и словно бы мысленно себя встряхнув, Мари ласково, но настойчиво тормошит спящую:       — Милая, просыпайся.       Ленора морщится, затем несколько раз медленно моргает, выпрямляясь на сиденье. Увидев мать, она чуть улыбается и хочет что-то сказать, но в этот момент взгляд её падает на громоздкую и крайне неуместно смотрящуюся рядом с покосившейся оградой карету.       — Давно он здесь? — враз теряя всю сонливость и спешно спрыгивая на землю, спрашивает Ленора.       — Нет, не очень, — шагая вместе с дочерью к крыльцу, говорит Мари. Слегка нахмурившись, она добавляет с явным раздражением в голосе: — Но он уже успел несколько раз выразить своё… нетерпение.       Взявшись за ручку двери, Ленора внезапно останавливается, словно вспомнив что-то, и, торопливо обернувшись, говорит:       — Спасибо вам за помощь, Ривай. Насчет ужина…       — Я не голоден, — прекрасно понимая положение вещей и не имея ни малейшего желания сидеть за одним столом с хозяином расписного великолепия у ворот, отвечает Ривай.       Ленора благодарно кивает, даря извиняющуюся улыбку, и вместе с матерью исчезает в доме.       Аккерман распрягает, тщательно моет и щедро кормит хорошо потрудившуюся лошадь. Закрыв её в стойле, он загоняет повозку в сарай и поднимается к себе. Принеся ведро воды, смывает пот с лица, шеи и рук, мысленно ставя заметку сходить утром на речку, что протекает буквально в пятистах ярдах от их дома. Нужно помыться целиком, а ещё постирать одежду — своих «хозяек» Ривай этим обременять не хочет.       Переодевшись в чистую рубаху, Аккерман подхватывает ведро с уже грязной водой и выходит наружу. Густые сумерки, опустившиеся на двор, не дают разглядеть что-либо дальше собственного носа, но огни из дома, яркие и теплые, освещают Риваю дорогу до оврага у дальнего угла забора. В тишине все отчетливее слышится стрекотание сверчков, перекличка ночных птиц в ближайшем подлеске.       Ривай ловит себя на том, что слегка улыбается. Ему нравится жить за границей города. Чистый, свежий воздух, отсутствие тесных переулков, холодных стен, шумной толпы. Покой, умиротворение…       Словно бы издеваясь над его лиричным настроем, хлопает входная дверь. Видимо, гость, наконец-то, решил откланяться.       — Я очень рад тому, что нам удалось решить столько важных вопросов сегодня! — с какими-то противно-заискивающими нотками говорит незнакомый Риваю мужчина. — Времени осталось совсем немного, и я очень хочу, чтобы всё прошло на высшем уровне, как этого достойна леди Леонора…       — Благодарю вас, господин Ортон, — отзывается она, но в её голосе нет ничего, кроме формальной учтивости. — Вы очень внимательны.       — Всё для вас, моя дорогая. Что ж, а теперь мне пора! Леди Ленора, госпожа Док, — краткие паузы между обращениями говорят о прощальных поцелуях на запястьях. — Увидимся в воскресенье на службе. Я пришлю за вами экипаж.       — Спасибо. Доброй дороги, господин Ортон, — вежливо прощается Мари.       Он спускается с крыльца, наконец-то попадая в поле зрения остановившегося за углом Ривая — почему-то он решил, что показаться сейчас будет крайне неудачной затеей. Господин Ортон оказывается высоким, но при этом грузным, с благородным брюшком состоятельного бездельника мужчиной, богатство и пышность наряда которого не мешает отметить даже сгущающаяся темнота. Аккерман не успевает разглядеть черт лица, но тон господина Ортона, слегка вздёрнутый подбородок и подобострастие бросившегося открывать дверцу кучера, явственно сообщают о непростом характере этого человека. А ещё — он очевидно старше всех присутствующих. И именно от этой мысли становится как-то мерзко.       Как только карета отъезжает от ворот, с крыльца раздается враз лишившийся учтивости голос Мари:       — Это самый заносчивый барон из всех, что я видела. Его гонором можно было бы выложить четвертую стену вокруг ныне существующих. Если ты решишь всё отменить, я…       — Мама, не надо, — твёрдо и безжизненно. — Я и так с ума схожу.       — Знаю, милая, — тихо отзывается Мари, и, судя по скрипу двери, они уходят в дом.       Ривай ждёт ещё несколько мгновений, прислушиваясь к тишине, а затем шагает к сараю. Выйдя из-за угла, он резко тормозит, глупо уставившись на стоящую на крыльце Ленору.       Вот чёрт.       — Я, я просто — пожалуй впервые чувствуя себя так неловко, начинает Аккерман, — ходил выливать воду. На обратном пути услышал голоса на крыльце и не стал мешать… Я не собирался подслушивать. Простите.       — Всё в порядке, — вымученно улыбаясь, отвечает Ленора. — Кажется, о моей свадьбе знают практически все в нашем городе. Такое событие, сам барон Ортон наконец-то женится.       Ривай вспоминает, что он действительно услышал о готовящемся торжестве в таверне.       — Вы не кажетесь счастливой невестой, — говорит он, сам не зная, зачем.       — Этот брак был решен моим отцом, — после непродолжительного молчания говорит Ленора. — Барон Ортон много лет покровительствовал полиции. Они с отцом хорошо знали друг друга. Даже, наверное, были приятелями, — она криво улыбается, обхватывая себя руками. — Отец долго время не рассказывал ни мне, ни маме о договоре. Мы узнали об этом только, когда он был на смертном одре. Он поставил меня перед фактом, без возможности что-либо изменить и исправить.       — Неужели нельзя отказаться? — непонимающе хмурится Ривай.       Ему кажется странной, просто дикой сама мысль о том, что человека могут связать с кем-то другим насильно.       — У нас почти не осталось средств к существованию, — глухо отвечает Ленора. — Поэтому здесь всё в таком состоянии. Отец… отец оставил небольшое ежемесячное содержание каждой из нас — жене и всем трем дочерям. Этого хватает на еду и какие-то необходимые вещи… и то не всегда. Основное состояние, наследство, каждая из нас получит только после того, как выйдет замуж. По договорам отца.       — Он… обо всем позаботился, — тихо говорит Ривай, глотая куда более жесткие слова:       «Он вас продал. Продал всех троих за доставшиеся ему на службе блага и привилегии».       — Да, и единственный способ помочь семье — это исполнить его волю. И речь не только о деньгах. Речь о семейной чести и репутации. Остались только женщины, и нам нужно себя защитить, — отзывается Ленора. Переведя взгляд на Ривая, она спрашивает: — Скажите… вы ведь были его другом. Скажите, что бы сделал мой отец? Он бы предал свои мечты, самого себя ради исполнения долга?       Аккерман теряется, думая об Эрвине. О горящих глазах, вечно смотрящих куда-то вперёд, дальше всевозможных пределов, стен и границ. О его устремлениях, мечтах, идеях, что вели вперёд не только Смита, но и десятки людей за его спиной. Величайший командор, гордость Разведкорпуса, несмотря на клевету и обвинение в измене государству.       Он думает об Эрвине… и о том, куда привели его мечты. Для Леноры он такой судьбы не хочет.       — Найл бы выполнил свой долг, — твердо отвечает Ривай.       Как выполнил, отправив на казнь старого друга.       Ленора смотрит на него несколько мгновений, как-то озадаченно, растерянно, словно не может поверить в такую до ужаса банальную правду. А затем, коротко кивнув и грустно улыбнувшись, берется за ручку двери:       — Доброй ночи, Ривай.       Аккерман провожает её взглядом, а потом долго смотрит в молчаливое, переливающееся холодными и далёкими звёздами небо.