И в будни светит солнце

Целый этаж городской больницы за последние несколько дней превратился в безупречно функционирующее предприятие. По городу за это время выявилось еще немало случаев заболевания таинственным вирусом, и все заболевшие по умолчанию свозились именно сюда — в новое инфекционное отделение. Медицинской частью отделения заведовали доктор Мори и его заместитель Йосано, забыв при этом про свою давнюю вражду во имя спасения многих жизней. Они регулярно выходили по видеосвязи на контакт с коллегами из России и теперь знали о новых лекарствах и методах их применения больше, чем кто-либо в стране. Организаторскую часть работы взял на себя директор Фукузава. Он же обеспечил охрану и видеонаблюдение. Две офисные работницы Агентства под руководством Харуно вели медицинские карты заболевших, а несколько рядовых членов мафии на время переквалифицировались в медбратьев и медсестер. Пушкин и Тургенев также значительную часть своего времени проводили в больнице. Правда, иногда им приходилось присутствовать на официальных мероприятиях, а сегодня даже участвовать в боевой операции. После блестящей победы в схватке с «Надиром» вся потрепанная в сражении, но не сломленная, а оттого шумная и веселая компания в полном составе прибыла в больницу. Всем тут же была оказана помощь. К счастью, никто из главных героев битвы серьезно не пострадал. Кёка слегка прихрамывала, Дазай снова перебинтовался с головы до ног и еще периодически прикладывал грелку со льдом к разбитому носу, а Куникиде и Акутагаве тщательно обработали все полученные ушибы и ссадины. Проворные медбратья-мафиози как могли наскоро отчистили всем одежду и помогли привести себя в приличный вид. Босс мафии, заручившись поддержкой главы Агентства, тут же дал команду выставить в холл несколько диванов и столиков, доставить туда же ящик шампанского и прочее угощение. Чуя моментально вызвался помочь в организации банкета. Он все еще был в обиде на Дазая, но решил, что из-за такой мелочи, как вредная мумия, не стоит лишать себя такого удовольствия, как отличное вино в хорошей компании. Правда, в сторону гостей из России он демонстративно не смотрел. В конце концов, эта победа стоила того, чтобы как следует ее отметить. Когда отзвучали общие поздравительные тосты, Фукузава попросил Пушкина рассказать подробнее о том, кто такой Сорочкин и как он оказался в рядах «надировцев». Пушкин вздохнул, откинулся поудобнее на спинку дивана и с некоторым сомнением в голосе поведал следующее: — До сих пор не пойму, как его угораздило. Я знаю его давно. Он, конечно, мерзавец, но тайная организация эсперов — совсем не его уровень. Мы когда-то вместе начинали на телевидении. Своей способностью он почти никогда не пользовался, так как не находил в ней практической пользы. Но зато он всегда был очень охоч до славы и рейтингов — желал поднимать их любыми путями. В конце концов, он нашел способ, которым вывел свои программы в топ. Но какой ценой! Помню, его первая успешная программа называлась «Стиральная машина». Он пользовался тем, что первое время после применения «голубого сала» люди мало что помнят и плохо ориентируются в окружающей обстановке. Им можно отдать почти любое распоряжение, и они выполнят его, полагаясь на то, что отдающий приказ лучше понимает, что делает. И понеслось… Он набирал желающих участвовать в его программах как среди известных людей, так и среди самых обычных телезрителей. В его студии после применения этой способности люди без зазрения совести и без капли стыда обвиняли друг друга в изменах, кражах и предательствах, и неважно — мнимых или настоящих. Они рассказывали о самых неприглядных семейных тайнах, выясняли друг с другом отношения путем ругани и побоев… И самое печальное состояло в том, что какой-то части публики это формат очень понравился. Помню, когда бывшая и нынешняя жены одного известного киноартиста в прямом эфире вцепились друг другу в волосы — рейтинг «Стиральной машины» взлетел до небес. Появилось так много желающих поучаствовать в ней, что запись велась на месяцы вперед… Не знаю кому как, а я после просмотра одной такой программы зарекся глазеть на такое. — Хм, а знаете, — заметил Мори, — у нас на телевидении тоже есть подобные программы. И их ведущие вовсе не эсперы, а обычные люди. Вы думаете, моду на это направление ввел именно Сорочкин? — Теперь уже не знаю. Но именно он своей способностью превращал людей неизвестно во что. Я много раз пытался поговорить с ним и убедить в том, что он неправ, но бесполезно. Он придумывал все новые телепроекты. «Замочная скважина», «Терем-два», «Секрет или винегрет»… — Да он прекрасно все понимает, — перебил товарища Тургенев. — Помнишь его последние слова? Он сделал это из зависти к тебе, потому что так и не понял, как ты достиг такой известности, не теряя уважения ни к себе, ни к окружающим. Вот и полез очертя голову прямо в пекло. Пушкин пожал плечами: — Ну, возможно и так. Все равно, мне жаль его. — Очень ты добрый, Саня, — вздохнул Тургенев. — Кто бы говорил, — не замедлил с ответом его друг. Как это обычно и бывает, примерно через час общее веселье распалось на несколько групп. Причем, участники знаменательной битвы, собравшись вместе, продолжали ее обсуждать, вспоминая интересные моменты. Ацуши, к примеру, никак не мог понять, почему они с Кёкой, два сильных боевых эспера, так и не смогли ничем ответить на атаку двух сквернословящих «доберманов». Тот же вопрос не давал покоя и Пушкину. — Дазай-кун, — сказал он, повернувшись к сидевшему рядом забинтованному шатену, — я, конечно, понимаю, что твоя способность позволяет тебе не замечать подобных нападений, но почему твой напарник так лихо расправился с этими чудовищами? Куникида-кун, а у тебя есть какое-то объяснение случившемуся? Ты что, тоже умеешь нейтрализовывать одаренных? — Нет, — лукаво усмехнулся Дазай. — Он обладает другими выдающимися качествами. — О чем это ты, упырь? — удивленно повернулся к нему Куникида. — Просто я лучше натренирован! — Ага, конечно… — Дазай подмигнул коллеге с самым издевательским видом. — Уймись, идиот! — повысил голос Куникида, уже зная, что ничего хорошего не приходится ожидать от этого ходячего недоразумения по имени Дазай. — Ну я понимаю, что мы все люди взрослые и все далеко не ангелы, — продолжал рассуждать Осаму как ни в чем не бывало. — Кёка выросла среди мафиози, а Ацуши — в приюте. И там они чего только не наслышались. Но ты, мой идеальный друг, просто невообразим! Ты словно цветок лотоса, плавающий в чистой воде и отражающий солнечные лучи от бриллиантовых капель на лепестках. Реликт!!! — Дазай мерзко захихикал. — Что ты несешь! — Куникида начал злиться. — Заткнись! — Да ладно! Я готов спорить — ты и половины этих слов не знаешь! Как ты умудрился? Может быть, ты и рэп никогда не слушал?! — Если ты сейчас не замолчишь, — выдавил из себя Куникида, находясь на последней точке кипения, — я выбью тебе все зубы. Честное благородное слово! — Перестань смущаться! Я даже завидую вам с Саюми-сан! Вы как никто подходите друг другу! Куникида вскочил и уже занес кулак, но тут на нем буквально повисла Акико: — Мальчики, мальчики! Не будем портить такой хороший вечер! Куникида-кун! Шампанского! Я принесла его специально для тебя! — она почти насильно всунула ему в руки пластиковый бокал и потащила рассерженного коллегу к окну, чтобы он слегка остыл и не навалял Дазаю по и так уже разбитой физиономии. — Ладно-ладно, покину вас на время. Пойду поболтаю с Чуей. Он, кажется, до сих пор сердит на меня, — Дазай сделал ручкой и отделился от компании. — Кстати, — любопытный Ацуши действительно хотел во многом разобраться, — мне сказали, что Акутагава-сан очень быстро отошел от действия «голубого сала» и почти моментально пришел на выручку Дазай-сану. Как это получилось? — он вопросительно взглянул в лицо своему недавнему недругу. Акутагава тут же закашлялся, потом отпил воды из стакана и немного помолчал. Сначала он хотел по привычке пробурчать что-то вроде «Не твое дело, тигр», но лицо Ацуши было таким бесхитростным и доброжелательным, что просто ругнуться или отмолчаться было бы невежливым. К тому же присутствие русских гостей располагало к откровенности — они даже у пса портовой мафии вызывали невольное уважение. А может быть, и выпитое шампанское сделало свое черное дело. И еще — рядом сидела Хигучи и тоже с нетерпением ждала каждого слова семпая, как драгоценного дара. — Я даже не знаю, — наконец выдавил из себя Акутагава. — В моей жизни всегда были два человека, которые значили больше остальных. Это Гин и… Ну вы знаете кто. Все последние дни я думал только о Гин. И когда я увидел, как враг угрожает Дазай-сану, я подумал, что он — именно тот, кто ей поможет, поэтому я должен немедленно помочь ему… — А сейчас? — спросил Пушкин, загадочно улыбаясь. — Сейчас таких людей, наверное, стало больше. — Да, — кивнул Акутагава. — Пожалуй, да. Трое. Нет, четверо. Нет… — он сжал губы и всем видом показал, что больше говорить не станет. Это была невероятно длинная речь для обладателя Расёмона. Все понимали, что теперь он скорее всего не произнесет ни слова до завтрашнего утра, поэтому и не стали больше ни о чем расспрашивать. К своему кружку вернулись Акико и Куникида. Они, стоя у окна, в общих чертах слышали, о чем был разговор, поэтому Куникида, присев на свое место, поинтересовался: — Пушкин-сан, а мне тоже было бы интересно узнать. Когда нас окутал этот чертов туман, вы тоже пытались отгородиться от него и сказали какое-то слово. И это было… как заклинание. Если не секрет, что вы тогда сказали? — Совсем не секрет. Я подумал, что должен помнить только о ней. О моей любимой, о моем идеале. Она никогда бы не дала мне совершить что-то плохое. Моя Натали. Я произнес ее имя, и оно действительно было для меня как заклинание. Я сейчас в разлуке с ней, но постоянно ношу с собой ее портрет, — Пушкин приложил ладонь к груди. — Послушайте! — Куникида приглашающим жестом отозвал Пушкина к тому же окну. — Это очень серьезно для меня. Значит, вы нашли свой идеал? Свою идеальную половинку? — Нашел! — не стал отрицать тот. — И сколько времени у вас на это ушло? — практичный Доппо уже собрался во всех деталях расспросить успешного коллегу. — Сколько времени? Пять минут. И вся оставшаяся жизнь. — Что? — не поверил своим ушам Куникида. — Пять минут? Как вы могли за пять минут понять, что именно эта женщина подходит вам по всем пунктам? Пушкин взглянул в недоумевающие глаза молодого коллеги и громко расхохотался. — Мальчик мой, неужели ты думаешь, что можно разбить живого человека на какие-то пункты? — Но как же… Я и правда не понимаю. — Это случилось десять лет назад. Я в компании друзей бродил по самой известной картинной галерее Москвы. И увидел девушку, которая стояла перед картиной «Что есть истина?»* Как она на нее смотрела — я не смогу описать. У нее на лице было написано все, так что не нужно было слов. Я подошел к ней, заговорил, она что-то ответила — и вот уже десять лет мы вместе. — Но ведь может оказаться так, что вы в чем-то категорически не совпадаете! — И что? Она, конечно, не идеал в прямом смысле слова, и кто-то другой не вынес бы ее рядом с собой ни дня. Она может засидеться до поздней ночи с интересной книгой и выпить при этом три чашки кофе подряд. А потом я с великим трудом должен будить ее по утрам и заставлять собираться на работу. А когда мы идем в магазин и выбираем новогодние подарки для всей семьи, она может целый час бродить от полки к полке и никак не решится, что же выбрать для бабушки Нади — вот эту замечательную шерсть для вязания или вот тот великолепный цветущий гибискус в горшке. Но все это — мелочи, не стоящие нашего внимания. Она — идеал, потому что любит меня и доверяет мне. Она — идеал, потому что я ее люблю. — Это совершенно нелогично, — пробормотал совсем сбитый с толку Куникида. Пушкин снова засмеялся, глядя в его растерянное лицо. — Вот представь. Перед тобой целый сад, засаженный прекрасными розовыми кустами. Какая роза будет самой идеальной? Белая? Красная? Та, у которой самые пышные бутоны или та, у которой самые свежие и ровные листья? — Не знаю. Они все, наверное, красивы, каждая по-своему. — Вот! Допустим, тебе раньше нравились только нежные чайные розы. Но тут ты увидел другой цветок — чудесный, дерзкий, ярко-алый, и понял, что он тоже идеален — для кого-то другого. А может быть, и для тебя самого. Значит ли это, что ты изменил своему идеалу? Вряд ли. Просто ты никогда не встречал такого раньше. Так твой выдуманный идеал в жизни оказывается совсем не нужным тебе. — Вы знаете… Вы сейчас рассказали точно про такой случай, какой я описал в своем... Это было очень давно, — Куникида поправил очки и посмотрел куда-то вдаль за окно, вспоминая. — Думай. Думай, и скоро ты поймешь меня. Эх, молодость! — Пушкин снисходительно хлопнул детектива по плечу и вернулся к компании. Там его уже поджидал Дазай, который, судя по всему, весьма плодотворно пообщался с Чуей — он что-то рассказывал товарищам, не переставая при этом громко хохотать. Завидев Пушкина, он сразу же прервал смех и требовательным тоном заявил: — Пушкин-сан! Вы мне кое-что обещали! Они вышли из холла, спустились на первый этаж, покинули здание больницы и направились к небольшому больничному саду. — Ты уверен? — спросил Пушкин, вероятно, уже не в первый раз. — Ты действительно этого хочешь? — Да! — Дазай потряс перед собой сжатым кулаком. — Пусть даже после этого я пойду и спрыгну с крыши этой прекрасной гостеприимной больницы. — Послушай, ты так часто говоришь о своих попытках свести счеты с жизнью! Ты и вправду считаешь себя таким бесполезным? Ты действительно не понимаешь, что все твои коллеги на самом деле очень привязаны к тебе и всерьез переживают, когда ты делаешь очередную глупость? Дазай хмыкнул и взглянул на Пушкина исподлобья: — Я все понимаю. Но самое грустное в том, что они не значат того же для меня. Это правда. Я уже потерял в своей жизни все, что мне было дорого, и теперь… — Подожди. Во-первых, я так не думаю. Я говорил с ними о тебе, и знаю, что ты готов на многое ради спасения чужих жизней. Пусть это для тебя такая игра. Пусть для тебя весь мир — головоломка, и ты решаешь ее только тогда, когда интересно. Пусть даже они не значат для тебя того же, что ты для них. Но зачем же отдавать свою жизнь вот так, ни за что? Если нет разницы, не лучше ли потратить ее по делу? Представь, что когда-нибудь случится так, что ты должен будешь поставить на карту свою жизнь, чтобы спасти их? — Вы говорите прямо как один мой… Дазай прервал сам себя, потому что они уже пришли в самый дальний и безлюдный уголок сада. — Здесь нам никто не помешает, — Дазай подобрал с земли камешек и с самым беззаботным видом бросил его в темноту. — Ну что. Я готов. — Подумай еще раз. — Люди несовершенны, Пушкин-сан, я знаю это. Мало кто из нас может, не дрогнув, смотреть в глаза своей совести. Но мне повезло. Я знал такого человека. Теперь он мертв, но жива моя память. А сейчас я понял, что повезло мне дважды — ведь я узнал вас. Подождите. Я немного боюсь. Нет, не отворачивайтесь от меня. Я знаю о себе все. Моя совесть давно и неизлечимо больна, но я стараюсь… Я стараюсь помогать людям и быть хоть немного лучше. Я готов! Пушкин с укоризной качнул головой, но все же встал напротив Дазая и поднял обе руки. — Смотри мне в глаза, — сказал он негромко. — Не отводи взгляд… Солнце! На один миг в Иокогаму снова пришел день. Свет озарил не только окрестности больницы, но и половину города. Те, кто еще не спал, с любопытством выглядывали из окон и с балконов, гадая, не началась ли гроза и будет ли дождь. Пушкин вернулся к друзьям всего через десять минут. Он оставил Дазая в саду и сказал, чтобы тот и не думал идти никуда кроме как обратно ко всем. И почему-то не сомневался, что тот именно так и сделает. Почти через час явился и Дазай. Был он слегка бледен, воротник его рубашки был перекошен на сторону, пояс бежевого пальто волочился по земле, а на лице застыла странная улыбка. Наверное, так улыбаются лунатики, стоя на краю крыши и готовясь шагнуть в бездну навстречу своей страсти. О чем он думал и что делал все это время — осталось неизвестным. Ведь по лицу Дазая никогда нельзя понять, что у него на уме. — Где ты ходишь, Дазай! — позвал его веселый голос Йосано. — Мы сейчас будем играть в мафию! — Э-э… Я сейчас, — махнул рукой Осаму с той же кривой улыбочкой. — Эй, Ацуши! — он поймал за свисающий край ремня тигра, который как раз пробегал мимо. — Ацуши, а ну-ка отойдем в сторонку! — Хорошо, — улыбнулся тот, ничуть не удивившись. — Послушай, Ацуши… — начал было Дазай, отведя ученика подальше от веселящихся коллег. — Ну-ка, говори мне чистую правду! Не забывай, что я твой наставник! — Конечно, Дазай-сан, — с готовностью отозвался тот. — Что вы хотите знать? — Скажи… Э-э-э… Это правда, что многие из наших переживают, когда я... ну, предпринимаю очередную попытку… Ну ты понял? — Конечно, Дазай-сан! Вот в прошлом месяце, когда вы наглотались таблеток, Куникида-сан лично вызывал вам скорую помощь, а потом дежурил в больнице. А в позапрошлом, когда вы пропали, Ранпо-сан безо всяких напоминаний со стороны директора восстановил всю картину дня и вычислил, где вас надо искать — это было там, у подземного коллектора, помните? А когда вы нырнули с головой в горячий источник, я сам так испугался… — Ну ладно-ладно, иди… Я услышал… Вы говорите, игра, Пушкин-сан? — пробормотал он еле слышно. — Ну что же, пусть будет игра. Во что мы там играем? В мафию? Эй меня подождите!