И ведь многострадальному песчаному действительно потребовалась наша помощь. Хотя мне тяжело было скрыть в себе как жгучее чувство стыда с желанием шлёпнуть себя по морде лапой, так и усмешку. Бедный Каракурт, гневно рыча на всю округу, бегал от дерева к дереву, гоняясь за мартышкой, стащившей пустую сумку. Он то рычал, то прыгал, пытаясь дотянуться до радостно кричащей животины, то принимался лезть на дерево или же яростно хлопать крыльями готовясь к особо длинному прыжку. И всякий раз обезьяна от него ускользала, скача с ветки на ветку под весёлый гомон сородичей. Я даже слегка придержала Тростинку, что уже намеревалась помочь песчаному.
— Дай мне минутку, — сказала я, тут же поспешив пояснить: — Хочу полюбоваться.
Конечно, Тростинка моего любовательства явно не оценила, но просьбу исполнила, перенеся своё внимание уже на Лимонницу, что явно также хотела броситься помогать. Но уже обезьянам. Вон как жадно она смотрела на то и дело метающийся из стороны в сторону скорпионий хвост, видимо желая попытаться отцапать от него кусочек. А ведь это опасно... Где мы тут кактусы найдём, если Каракурт кого царапнет? Хотя стоп, у нас же ультимативное средство решения любой проблемы есть — дракомантия. Щёлкнешь коготками — и всё решено.
Видимо, плохо я слушала уроки Мастера... но мне это и не надо.
К счастью для Каракурта, ни Тростинка, ни тем более Лимонница так и не вмешались, — а вернулась Фирн. И одного только её взгляда, полнящегося холодного презрения и ненависти ко всему живому и не погребённому под толщей снега хватило, чтоб столь понравившиеся мне макаки испуганно взвизгнули, оставив сумку в покое и поспешив скрыться в лесу. Хотя, может, причиной тому были капли крови срывающиеся с её клыков и оставленный у дерева здоровенный питон, задушенный Фирн на охоте.
Беда только, что сумка не на ветке повисла, а плюхнулась на морду покоряющего дерево Каракурта, цепляясь за рога. И тут же он плюхнулся на спину, возмущённо рыча и нервно пытаясь сорвать её с морды.
— Хорош ржать! — раздался из-под сумки его голос, обратив внимание на мои кудахчущие смешки. Благо, к нему уже подбежала Тростинка. — Спасибо... АЙ.
А это уже, следом за моей сестрой, подбежала и Лимонница, вцепившись с весёлым писком в хвост песчаного, что от столь резкого нападения аж дернулся и обиженно засопел.
— Ой всё... Все обижают беднягу Каракурта. А он слишком добрый, чтобы вас всех обругать! — пробубнил кактусоед, попытавшись отодрать от своего хвоста игриво рычащую Лимонницу, чьи острые клыки слегка прожимали его толстую чешую. — Драконицы... Я, конечно, понимаю, что я симпатичный и весь из себя один такой пылкий...
Предупреждающий рык со стороны Фирн остановил говорливого дракона на полуслове.
— Всё-всё, молчу, — смирился он с судьбой затюканного страдальца, жалобливо посмотрев в глаза Тростинки. Ну а та лишь взгляд отвела в сторону да поспешила помочь ему уже с Лимонницей, на что я, впрочем, уже не смотрела. Ведь куда интереснее — ужин!
Здоровенная такая змеюка, толстая. Длинная. И где только её Фирн откопала? Да и не то чтобы подрала знатно. Хотя, если смотреть на почерневшую морду гадины, с растрескавшейся кожей, становится понятно, что боевой сугроб просто воспользовалась тем, что добыча не знала об её способностях, и подморозила хладнокровного хищника.
— О, это что? — меж тем, притирая свой гребень, вновь ожил Каракурт. Уже вскочивший на лапы дракончик оглядывал добычу ледяной с не меньшим интересом, чем я. — Ого, какая большая. Такая и в пасть разом не влезет. Придётся грызть. Но за попытку угодить мне... — И вновь он стушевался под холодным взглядом. — Ой, всё. Не смотри на меня так, будто сейчас попытаешься ещё и меня убить. Шучу я, шучу! У вас в Ледяном королевстве знают, что такое «юмор»? Мне иногда кажется, что нет.
— Как и у вас, — легко парировала Фирн, чьи холодные глаза ещё несколько секунд расчленяли песчаного на маленьких каракуртов. — Или просто ты плохой шутник.
— Я? Плохой шутник?! — с плохо наигранным потворством возмутился песчанный дракон, но уже затем он призадумался да кивнул с радостной улыбкой. — Возможно и так. Но я скажу, что я практикую методы убийственных шуток!
— На нас? — уже я не удержалась от ехидного замечания, опередив Фирн.
— Так вы непробиваемые. На вас как раз безопасно! — показал нам кончик своего языка расправивший гребень песчаный, пока презрительно фыркнувшая ледяная отходила в сторону, позволяя довольному Каракурту протянуть лапы к змеиной тушке.
Похоже, она опять где-то успела заморить червячка, принеся добычу уже сугубо для нас. И я ей, конечно, благодарна, своей охотой она сэкономила нам кучу сил. Ведь, наверное, даже какого-то кабанчика в этом месте не так уж просто поймать, а тут целый питон, которого Каракурт, видимо, слегка прожарит над костерком. Главное, чтобы он только сдерживал себя и не вздумал шутить о вкусовых предпочтениях своего племени...
К счастью, так оно и было. Песчаный вскоре полностью погрузился в готовку, оставив сумки на нас. Стянул змеиную кожу, разделал тушку на удобные куски, организовал кострище, полыхнув на сухие ветки, которые ему притащила Тростинка и Лимонница, да принялся жарить, разве что изредка жалуясь на нехватку специй. Но даже так, без добавок, пахло... Странно, но я бы не сказала, что неприятно. Какой-то птицей... Может, даже курицей.
Ну а уже после того, как мы заморили червячка и накормили Лимонницу одной из булок, было решено разойтись и дрыхнуть. Песчаный пристроился у углей, поджав под себя все наши сумки с таким видом будто это самое большое сокровище в его жизни и он его никому не отдаст. Фирн и Мастер предпочли отдыхать в тени лесной опушки. Хотя, естественно, Фирн пристроилась поближе к нам. Можно сказать, на расстояние пары сильных взмахов крыльев и прыжков, когда как Мастер нашёл себе уютное лежбище глубже в лесной чаще, меж корней рослого древа.
Ну а мы с Тростинкой, утянув за собой Лимонницу, направились вдоль цветочных полей со стрекочущими сверчками к берегу реки. А там, уже практически у самой воды, вились в воздухе светящиеся огоньки светлячков, спешащие найти себе пару на короткую ночь. Отвечали им всполохами огоньки побольше, пристроившиеся на покачивающихся стеблях рогоза. Будто часть звёздного неба под стрекочущую симфонию решила спуститься на землю, чтобы кружиться и танцевать, наслаждаться этой ночью под восхищённые взгляды Тростинки и удивлённые писки Лимоницы, сквозь заросли цветов бросившейся в погоню за одним метнувшимся огоньком.
— Красиво, — прошептала сестра, пока я медленно спускалась по склону следом за радостно скачущей Лимонницей.
— Дома они тоже есть, — с ворчащими нотками заметила я, на что пофыркиванием уже ответила мне сестра. — Просто их меньше. И они меньше.
— Что не отменяет того, что это красиво, — с укором протянула Тростинка, поспешившая обогнать меня, чтобы удержать Лимонницу от прыжка в воду. И я бы могла с ней поспорить, выбросить какую-нибудь мысль об относительности красоты, но... мне не захотелось. Почему-то, смотря вслед расслабившейся сестре, мне вообще не хотелось её грузить. Пусть отдыхает. Пусть радуется. Ей ведь это нужно.
«Особенно, если это один из критериев того, что она не сошла с ума». — Как-то невовремя в моей голове шевельнулась эта мысль, от которой я поморщилась. А следом за ней тут же и ещё одна: — «А является ли потеря восприятия красоты признаком сумасшествия? Мастер, допустим, явно способен восхищаться и любоваться чем-то, что не делает его более добрым и нормальным».
Ну вот, сейчас сама себя загружу, вместо того чтобы отдыхать. Ну уж нет, тараканы. Давайте, друзья, записывайте всё на свитки да потолще, а затем сворачивайте — и на боковую. День выдался насыщенным, полным, и в нём я уже надумалась. Хотелось бы разбирать нечто более простое, лёгкое и приятное. А может и ничего не разбирать, а просто плюхнуться у самого берега реки, вытянув лапки и кончик хвоста до прохладной воды. Или вообще закопаться в ил и отдыхать... Правда, тогда надо было Лимонницу сдать Каракурту, о чём я, конечно, на полный желудок и не подумала, слишком уж наслаждалась теплом булькающей в животе пищи и ощущением предстоящего отдыха. Даже какая-то досада кольнула меня, пока я смотрела за Тростинкой и маленькой шелкопрядкой.
Сестрица всё-таки изловчилась и осторожно стянула с камыша одного из светлячков. Жёлтый, яркий, тёплый. Нет, это не звёзды, тянущие своим холодом из глубины космоса, но скорее... духи? Хотя нет, не духи. Просто биохимическая реакция, протекающая в брюшках насекомых и потребляющая целую уйму энергии. Столь большую уйму, что рано или поздно эти маленькие огоньки погибнут от истощения, отдав свои жизни лишь для того, чтобы породить новое потомство. Никаких звёзд, чудес. Лишь суровая, но изобретательная жизнь, подчинённая беспощадным законам нормальности. Вот только зачем портить сказку для Лимонницы, что радостно пищала, пока улыбающаяся Тростинка продолжала держать перед её мордочкой столь похожего на яркий уголёк жучка? Вон, лучше поглядеть на звёзды, куда более интересные и далёкие. Поднять свой нос к не затуманенному небу, жадно втягивая прохладный и влажный воздух около реки полной грудью и пристроиться у самого берега, вытянувшись боком на рядом с сестрой.
Но вот Лимонница отвлеклась на пролетевшего мимо светлячка. Её внимание полностью переключилось, и она, шлепая своими лапками средь цветов, брела за жёлтыми искорками. А мы лишь смотрели ей в след, готовые в любой момент вмешаться в уходящие из-под контроля события. Наблюдали за ней под сладостную песнь сверчков, столь трепетную и монотонную, в которую вплетался шум гуляющего ветра или вскрики далёких лесных птиц.
Тростинка слегка поёрзала, пристраиваясь поудобнее на своём месте, и подалась ко мне. Прильнула спинкой к моему плечу, прижалась затылком к моей шее, когда как я накрыла её крылом. Хорошо и спокойно.
— Водомерка, — шёпотом отвлекает меня от песни мира Тростинка.
— М-м? — прикрыв свои глаза, протянула я. И тут же прильнула своей нижней челюстью к виску тихонько мурлыкнувшей сестрицы.
— А ты можешь рассказать... — несколько замялась Тростинка, пока радостно пищащий «лимон» прыгал в попытках схватить разлетающихся во все стороны от него светляков, — о своём прошлом?
В её голосе сквозит неуверенность. Она будто боится задеть и обидеть меня. Но я разве могу злиться на свою сестру? И навеяна моя любовь инстинктами или же жизненным опытом, она всё ещё оставалась любовью... Хотя, конечно, это инстинкты.
— Что бы тебе хотелось узнать? — с лёгкой улыбкой спрашиваю я, притираясь чешуйками морды к её виску.
— Всё? — честно признаётся Тростинка, на что я лишь издаю негромкий смешок. Хотелось бы и мне знать всё, но не судьба.
— Ты же понимаешь, что это тогда может затянуться? — приоткрыв свои глаза, чтобы поглядеть на ехидно мигающие звёзды, поинтересовалась я. А Тростинка лишь кивает и прижимается ко мне посильнее. И ведь это совсем не так просто, как может показаться на первый взгляд — взять и рассказать всё. Особенно без наводящих вопросов. — Но, может, тебе что-то конкретное интересно? Подскажи, с чего мне начать.
— Я... — хотела было начать сестричка, но тут же и остановилась, видимо поймав за хвост какую-то мысль. — А как вы жили?
А может, это была плохая идея. Ведь стоило мне только попытаться поискать у себя в голове ответы на эти вопросы, как меня тут же начала сковывать тошнотворная тоска и пустота. Те крупицы информации, что витали у меня в забытых воспоминаниях, в размытых образах прошлого, лишь щекотали нервы, вызывая болезненные спазмы где-то там, глубоко в сердце. Я помнила многие прикладные вещи: химию, биологию, математику, философию. Но сколь мало знаний сохранилось за пределами полезных и относительно практичных вещей. Кем я была, с кем я была... И так болезненно было пытаться найти ответы, погружаясь вслед за фантомными образами прошедшего. Но ведь они есть...
— Хм-м... Знаешь, я помню очень не много, — начала я, медленно подбирая нужные слова, — но я помню, что жила одна. Совсем. Сама по себе, занимаясь своими делами. Медленно переваливалась изо дня в день, не замечая, как всё скатывается в серую массу. Проснулся, поел, пошёл на учёбу или работу, вернулся, посмеялся над какими-нибудь записями, поел и уснул. Так изо дня в день. И в какой-то момент ты не понимаешь, живёшь ли ты хоть как-то или же ты уже сам — серая масса, лишённая всякой индивидуальности и тяги к чему-то большему. Сдался ты, или... ещё борешься, цепляясь за какие-то яркие цвета и осколки мечтаний.
— Осколки? — неуверенно пробормотала Тростинка, которая, видимо, уже начала слегка жалеть о том, что задала столь неприятный вопрос.
— Да. Именно так. Сначала ты мечтаешь и думаешь об одном. Веришь в то, что ты сможешь достичь своих мечтаний. А потом они разбиваются. Или трескаются, сталкиваясь с суровой реальностью.
— Я... не понимаю, — потупила взгляд Тростинка.
— Это всё просто, сестрица. Это же не какая-то сказка. А мир, такой же, как и этот... А может, даже хуже.
— Водомерка, — приобняла меня сестра за лапу, но меня уже было не остановить.
— Это... Когда ты свято веришь в то, что вот, ты выучишься, а потом найдёшь хорошую работу, за которую тебе будут платить, потому что ты не можешь просто сам сходить и поймать себе добычу. То запрет, то опасно, то слишком слаб. И тебе приходится учиться, учиться, а потом сталкиваться с реальностью, в которой все те обещанные когда-то в прошлом золотые горы превращаются в прах и ты лишь панически размышляешь о том, как же тебе выжить. Или смотришь на других воришек и начинаешь думать о том, что чем менее важную работу они выполняют непосредственно для общества, чем более простая она, тем ценнее они для этого самого общества. Или, по крайней мере, так они заставили думать окружающих. Всех. Просто потому что у них есть сила, есть власть, есть возможность навязывать своё мнение, купаясь в роскоши, пока ты пытаешься понять, бросили тебе кость или же плюнули в лицо. Ведь именно ты делаешь то, что они используют, для того чтобы жрать, жрать, жрать... и считать себя главными, придумывая всё более и более дурацкие законы, лишь на первый взгляд преследующие интересы большинства. Государство, Тростинка — это аппарат угнетения меньшинством большинства. Точнее, не так. Угнетения правящим классом всех остальных. И никаких иначе. Хотя есть и другая, не менее подходящая фраза: «Весь мир — театр. И мы в нём актёры. Но всё время какой-то актёр норовит сесть в кресло режиссера».
— Водомерка, мне кажется...
— Что меня уносит? Да. — Взмахом головы я вырвалась из накатившей волны особо мрачных воспоминаний, будто распирающих меня изнутри. Некая гадостливая смесь философии и человеконенавистничества пылала глубоко в сердце... Нет, второе ложное. Не было во мне ненависти к людям. Во мне была ненависть... жгучая ненависть к дуракам, которые по какой-то прихоти судьбы оказались во главе всего. — Возможно. Я просто... Знаешь, наверное, в моей голове очень немного хороших воспоминаний о прошлом. Если они вообще есть. Так часто бывает — всё хорошее забывается и если пытаешься что-то вспомнить, то в первую очередь плохое приходит на ум. И так раз за разом, раз за разом, пока бредёшь без темы...
И всё-таки. Наверное, я за что-то могу ухватиться из укрытой туманами прошлой жизни.
— Воришки... Знаешь, я жила в большом улье. Да, как ядожалы... Только он был из камня и металла. И он был не один, а окружён множеством других таких же ульев. Минута ходьбы — и вот ты уже у входа в другой. А иногда несколько ульев сливались в один большой, здоровенный. И в каждом из них ютились воришки. Много воришек. И чем выше улей, тем больше воришек могло в нём быть. В одних, небольших, всего пара сотен. В других много тысяч. И при этом никто толком никого не знает. Все по отдельности, каждый сам за себя, каждый один. Может быть, за исключением какого-то близкого круга общения. Но в том улье, где жила я, у меня не было никого. Я была одна и я была... счастлива. Да, это может прозвучит странно, но мне было приятно одиночество. Когда тебя никто не трогает, никто не отвлекает и ты можешь заниматься своими делами. Тебя не беспокоит тот мир, что за дверью в твою маленькую соту. Ведь, пока ты дома, этого мира не существует. Только ты и то, чему ты придаёшь значение. Игры, допустим. Или знания... У меня было много разных книг. Я это хорошо помню. Многие из них были связаны с моей работой. С моей учёбой. Но другие я находила сама. То, что мне было интересно. Умные книги и не очень. Те, что рассказывают о реальности, и те, что похожи на сказки. Возможно, последние мне нравились больше всего. Чувствую какое-то тепло на сердце, когда вспоминаю о них. О прошлом, когда воришки жили совсем по-другому. Или о будущем, которое строили для всех светлейшие умы, в котором воришки смогли полететь к далёким звёздам.
Подняв взгляд на небо, я потянула было ладонь своей деревянной лапы к мерцающим на небе огонькам. Но так и не дотянулась до них — да и не было это возможным чисто физически. Зато какой-то светлячок пристроился у меня на пальцах, видимо решив, что на них можно передохнуть. И вот я уже опустила этот кусочек звёздного неба к себе и рассматриваю подёргивающее крылышками насекомое с некой печалью.
— Мы могли бы покорять звёзды. Возможно, могли бы найти даже это место... Но, к счастью, мы этого не делали. Большинство воришек слишком мелочны и по-неправильному эгоистичны.
— В каком смысле? — дёрнула ушками сестрица, для которой, видимо, эгоизм был чем-то сугубо плохим. А может и тёмным, с чем нужно было бороться изо всех сил.
— Альтруистичный эгоизм, Тростинка. Когда ты делаешь что-то, что приносит общественное благо, но делаешь ты это исходя из заботы о себе... Кто-то творит и делится своим творчеством с окружающими. Не в желание порадовать окружающих, хоть он это и делает, но из желания потешить своё эго или получить толику внимания. Другие трудятся в надежде найти нечто важное для них, в ходе своего труда помогая множеству других воришек. Третьи поддерживают кого-то, кто трудится на благо большинства. Не потому что они хотят помочь этому самому большинству, но из желания обеспечить себе благое будущее. Но я могу объяснить и на примере. — Разглядывая светлячка, я и не заметила, как ко мне подобралась Лимонница. Возникновение её любопытной мордашки напротив моей лапы вызвало у меня мимолётный испуг, дрожь, стремительно унявшуюся спустя мгновение. — Если я попытаюсь найти средство от насморка, которое будет помогать драконам, делаю ли я это для благо драконов, страдающих насморком, или же только для себя, из расчёта того, что я могу тоже податься этой страшной напасти? Для меня верно второе. Но это не значит, что я не готова поделиться своим трудом, особенно если это принесёт для меня определённые блага и удобства, будь то признательность и благодарность или же ответные услуги. Это и называется альтруистичный эгоизм. И наука... Пожалуй, один из самых лучших методов продвижения этой идеи. Хотя у неё есть и другая трактовка. Я хорошо помню фразу, хоть и не помню, кто её сказал: «Наука — это способ удовлетворить собственное любопытство за чужой счёт».
Сестрица рядышком лишь кивнула — я ощутила, как её чешуйки трутся о моё плечо. Ну а Лимонница, что, казалось, тоже слушала меня, вздрогнула и наконец-то попыталась ткнуться носом в сверчка. А тот взял и улетел, оставив негодующую малышку возмущённо фыркать ему в след, выказывая всё своё немаленькое недовольство произошедшим.
— Я просто... — тяжело вздохнула я, после этого мгновения молчания, со словами, срывающимися с языка, поворачивая морду к Тростинке и находя в её янтарных глазах тёплое спокойствие. — Просто мне кажется... что, несмотря ни на что... я здесь счастливее. Понимаешь, есть некая прелесть во всём этом... примитивизме. Некая сладостная нотка осознания того, что ты больше не занимаешься каким-то суррогатом, необходимым для выживания, но пытаешься выжить. Пусть и не всегда только своими силами, но с помощью тех, кто рядом с тобой. Кто тоже пытается выжить. И это... приятно.
— Ты правда настолько не любишь своё прошлое? — тянет Тростинка, а я... Я лишь сглатываю вставший ком в горле, припоминая те картины, что витали в моей голове. Мрачные, отталкивающие. И в то же время удивительные.
— Я люблю знания. Я люблю то, на что были способны воришки из моей прошлой жизни. Те чудеса, которые они создавали. Те знания, что они собирали. Но... я не люблю то, чем они стали. И чем могла стать я... Или даже, наверное, стала. — Тяжело себе признаться в том, что ты была частью серой массы, да, Водомерка? Просто куском мяса с раздутым самомнением. А жизнь брала и лупила по этому самомнению, демонстрируя всю твою ничтожность и глупость, пока ты пыталась хоть кому-то доказать собственную важность и затем обижалась, сталкиваясь с ещё более суровой реальностью, в которой ты лишь фигурка, придумавшая себе большие амбиции, но боящаяся о них говорить громко. Это больно признавать. Но это необходимо признать. Как необходимо признать и то, что вся борьба, происходящая сейчас, придаёт твоей жизни смысла. Интереса. Живости. И, если бы у тебя был выбор, ты бы не променяла эту жизнь на ту, прошлую.
От этой мысли улыбка тронула края моей пасти, и вот я уже вжимаюсь носом меж рогов своей сестрицы, что успокаивающе мурлычет, будто прося прощения, да прячет под своим крылышком Лимонницу, которая, видимо, решила пригреться у зелёного бока.
— Мне не стоило тебя спрашивать, да? — с грустью протянула моя сестрица, но я в ответ лишь хохотнула и прильнула поплотнее к ней, пряча и её, и маленькую жёлтую кроху уже под своим крылом.
— Нет. Это мне стоило рассказать тебе что-то более радостное. Но я просто... Знаешь, у меня правда нет ничего хорошего в голове. Из воспоминаний о прошлом, я имею ввиду. Такое чувство, что их и не было. Но ведь не могло быть такого. Просто... я столь многое забыла, — пробормотала я, чувствуя, как ворочается Лимонница, выбираясь и из-под крыла сестры, и из-под моего, в конечном итоге громко и возмущённо фыркнув, когда её носик показался из тёмного плена. А следом за ним и мордочка, с заспанными глазами и слегка понурыми антеннами.
Заметила усталость малышки и Тростинка, что слегка заёрзала в своём теплом укрытии, переворачиваясь с бока на спину и перетаскивая недовольно пищащую кроху к себе на грудную клетку, придерживая её лапками, да пристраивая на своих мягких чешуйках.
А уже спустя мгновение, пригладив вновь показавшуюся мордашку лапкой, Тростинка тихонько, негромко замурлыкала себе под нос песню:
Ночь пришла, сокрылось солнце,
И у речки отдохнём.
Медленная и тягучая песня, которую Тростинка растягивала под мотив колыбельной. А я, как и Лимонница, замерла от удивления, лишь подёргивала ушами, ловя каждое слово сестры.
Тихо квакает лягушка,
Сидя на большой ракушке;
А сверчки споют тебе,
Песню нежную о сне.
Нет, определенно это какое-то творчество, направленное на попытку погрузить во сны беспокойного дракончика. Впрочем, это не отменяет двух возникших вопросов. Во-первых, откуда Тростинка её знает? И во-вторых, чья она? Раз «лягушки», то, наверное, это песнь радужных. Но реки и сверчки... Хотя они и в тропическом лесу есть. Может это Лонган её научил? Хотя это плохая теория — лично мне наш радужный сокрылец из Академии не показался достаточно спокойным и усидчивым для таких вещей. В моей голове он бы скорее спел что-нибудь с Каракуртом. Бойкое и весёлое. Неприличное.
Засыпай, раскинув лапки,
Засыпай, закрыв глаза,
Отдыхай, вдыхая сладкий,
Запах ветра у ручья.
Хотя тронули мои мысли сомнения. Слишком это разнилось у меня в голове со сложившимся образом радужных. Да и зачем им спать у ручья? Хорошо, быстро предположим одну простую вещь. Составим теорию. Насколько высока вероятность того, что это могло быть произведение, придуманное земляным племенем? Отношения родители-дети у нас отсутствуют, по крайней мере, как известно мне. Старшие номинально заботятся о детёнышах без создания более комплексных уз. Все отношения строятся внутри одной возрастной группы родственников. Которая развивается примерно с одной скоростью и получает навыки и знания на схожем уровне. Следовательно, это не может использоваться в пределах одной стайки!
И сверчок умолкнет скоро,
Он устал, и спать пора.
А лягушка, что не смолкла,
Проквакует до утра.
Хотя нет. Я не права. По двум причинам. Первая из них — стая всегда может принять кого-нибудь более младшего. Я, по крайней мере, слышала о таком. И тогда, возможно, о нём придётся заботиться и успокаивать. А во-вторых, с учётом структуры песенки, склоняющейся скорее к лирическому произведению, нежели классической колыбельной, можно предположить, что это некая колыбельная для взрослых. Или скорее, драконят уже способных говорить, но ещё сталкивающихся с трудностями во время сна. Выходит как-то так? То есть, предположительно, кто-то из более волевых дракончиков группы может выучить такую песенку, чтобы помогать уснуть более нервным братьям и сёстрам?
Закрывай глаза скорее,
Мордочку пристрой на мне
Хвост прижми ты посильнее,
Будешь крепко спать в тепле
Ну или более активным. Вон, на Лимонницу тоже подействовало. Маленькая драконица вытянулась на груди моей сестры, позёвывая широченно да потихоньку прикрывая свои глазки под мягкий и певучий голос. Да чего уж там — и на меня нотки сонливости напали. Мигательная перепонка то и дело надолго опускается вниз, окрашивая мир в мутные оттенки привычных цветов.
Чтобы с солнцем, ранним, ярким,
Вдоль кувшинок проскакать,
Да лягушечек неспящих,
За бока их пощипать.
Ну и конечно же, в этом есть некий эпилог... Нет, скорее, обещание грядущего. Подкуп. Хм...
— Ты этому научилась от Железа? — шёпотом поинтересовалась я, как только Тростинка закончила и осторожно поправила своё крыло, накрывая поплотнее жёлтую шелкопрядку.
— Да, — коротко ответила слабо улыбающаяся сестра. Ну и я улыбнулась. Уже от осознания того, что попала в точку и это не какая-нибудь песенка живущих у ручья радужных. — Хранитель пел её мне и Дремлику, когда мы не могли уснуть. Ты обычно была занята, так что не слышала. А мы плохо засыпали.
— Я несколько удивлена, что у нашего племени вообще такое есть. С учётом того, что библиотек или иных хранилищ знаний у нас нет, а преемственность... — с сомнением протянула я.
— Железо услышал её от другого хранителя. Как он сам сказал. Пока был маленький — слушал, а потом сам начал петь.
Подобный ответ приятно удивил меня. Возможно, я немного недооценивала своё родное племя, если в нём есть пусть и столь примитивные, но методы передачи культурных явлений для комфортного существования стаи. А ведь от хранителя к хранителю можно передать куда больше информации, навыков и прочих полезных вещей. Интересно, они испытывают друг к другу что-то сродни уважения на инстинктивном уровне? Или это сугубо на добровольной основе занятия одних драконов с другими? Заметка на будущее: узнать не только о письменном сохранении и передачи знания в родном племени, но и об устном. Быть может, здесь скрывается определённый пласт полезной информации?
— И сейчас, ты решила её спеть для Лимонницы, — выскальзывая из петли мыслей, поддерживаю я разговор.
— Я подумала, что ей так будет лучше, — осторожно пригладив лапкой тонкую спинку шелкопрядки, пробормотала сестрица. И затем, встряхнув свою мордашкой, она посмотрела и на меня. Прямо в глаза, будто ища одобрения.
— Ты поступила мудро, — отвечаю я ей на немой поиск одобрения в чужих словах. — Хотя не факт, что это бы сработало...
— Но ведь сработало.
— Причём даже на меня, — поёрзав на влажной землице, пробормотала я не слишком довольно. Хотела ли я спать сейчас, потеряв нить предыдущих разговоров? Конечно, хотела, сам этот вопрос демонстрирует мою сонливость.
— Я могу спеть и для тебя...
Смешное предложение. Глупое. Но такое... заманчивое...
— А давай. Мне интересно, что из этого выйдет.
***
Тик-так, тик-так.
Стучат часы Предрешённого.
Тик-так, тик-так.
Запущен пружинный механизм.
Тик-так, тик-так.
Во взгляде моём обречённом.
Тик-так, тик-так.
Мелькает прошлого блик.
Тик-так, тик-так.
Проснись.
Тик-так, тик-так.
Ищи.
Под звуки стучащей в ушах мантры средь вновь занесённых снегом полок бреду я. Всё глубже и глубже... Туда, где не живут тараканы. Туда, где пепел давно смешался со снегом. Туда, где не светило тёплое солнце грядущего. Туда, где стучат часы.
Тик-так, Водомерка, тик-так.
Раз за разом пульсирует в твоей голове.
Тик-так, Бедолага, тик-так.
Ответов не найдёшь ты во сне.
Тик-так, Механизм, тик-так.
Но там, за закрытою дверью...
Тик-так, Трудяга, тик-так.
Вдоль чёрных затуманенных стен,
Тик...
Тишина.
Я замираю, полной грудью вдыхая ледяной воздух рептильного мозга. Средь самых потаённых воспоминаний, средь забытого стоит она. Истинная дверь, ведущая глубже в неосознанное. Ступень навстречу прошлому.
— Мастер? — вырывается облачко пара из моей пасти, пока я вращаю своей мордой из стороны в сторону, чувствуя нечто постороннее, наблюдающее за мной своим холодным расчётливым взглядом.
Тишина.
...-так.
Беги.
Скрежет и скрип. Гуляющий средь полок сквозняк, надувающий в мой сон волной болезненных воспоминаний. Ошибок. Того, что лучше забыть. Сквозняк, вьющийся средь полок, ищет меня. Чудовище. Оно здесь. Не стой, спасайся! Ну же, лапы. Ноги! Ноги, ноги, ноги...
Я бегу на двух ногах. Шаркаю по снегу. Ищу. Опускаюсь на четвереньки и снова скачу, пробивая крыльями многолетние снежные стены. Крушу полку плечом. Чувствую, как ветер холодит мои волосы, шепчет на ухо. Как мигательная перепонка раз за разом смахивает пепел.
«Тик-так, тик-так, тик-так», —ускоряется грохот в ушах. Оно всё ближе. Оно ищет меня. Оно... за поворотом.
Я выбегаю. Длинный коридор с перетянутыми красной лентой полками. На каждой из них чёрный свиток. И густой туман вьётся вокруг. Непроглядный, он стелется над снегом и собирается в конце коридора облаком. В котором стоит... Стою я сама. Стою пред лестницей, ведущей глубже. Перед дверью к тайнам, откуда доносится стучащий и повторяющийся звук.
Тик-так-тик-так...
Ответы всего в нескольких шагах. Я ведь уже сделала их. Я стою перед ними. Но стоит мне лишь шагнуть к своей тени, как она резко оборачивается. Чёрные полосы, точно разводы мазута, тянутся от абсолютно белых глаз. Чудовище.
Беги. Чего же ты стоишь, Водомерка? Тебе надо уходить отсюда. Или... Или дать себе самой бой? Это твоя судьба — бежать от себя или же бороться с собой?
Моё отражение делает мне шаг навстречу, и уши мои закладывает от грохота часов, что выбивают заветные двенадцать ударов полночи. И с каждым ударом отражение оказывается всё ближе. Вот оно уже тянет ко мне свою лапу. Когти...
Кто-то вмешивается. Красная лапа с длинными когтями возникает будто из неоткуда, и я...
Больно!
Вспышка боли вынудила меня содрогнуться, и я открыла глаза, с удивлением смотря на деревянную конечность, что сдавливала мой бок холодными пальцами. «Вот тебе и ущипни себя во сне». И ведь помогло — я проснулась и теперь лишь недовольно сопела, из-под прищура оглядывая пространство вокруг.
Светает, но не более — солнце пока что лишь сокрыло звёзды и окрасило небо в голубые тона. Тростинка всё ещё спит рядом, с ней дрыхнет и Лимонница, тихонько сопя под крылом моей сестры. Сверчки разлетелись и только где-то там, на кувшинках, поквакивают лягушки, провожающие насекомых и минувшую ночь.
Как спокойно... Но я всё равно ущипнула себя снова. Просто на всякий случай. А то вдруг это сон во сне. Но нет, всё хорошо и вроде как даже правильно. Замечательно. И что мне сейчас делать? Попытаться снова уснуть? Да как-то не хочется... Я уже проснулась. Я бодра. И уныла, как обычно. Просто мне хочется ещё полежать, слушая размеренное дыхание своей сестры и шелест загулявшего ветра. Вдох-выдох.
Тик-так.
Я вздрогнула, отгоняя от себя этот навязчивый звук, что продолжал резонировать у меня глубоко в голове.
Кошмары, странные сны... Опять. Может, это признак усталости? От всего этого. Или же, может, что-то из подсознания? Да, определённо, это просто моё запутавшееся подсознание пытается объяснить самому себе всё произошедшее. Это я сама, борясь и отрицая прошлое, не позволяю себе же на него взглянуть. Всё хорошо, Водомерка, тебе нужно лишь собраться с силами, сжать лапы в кулачки и продолжать движения, отгоняя всякие стрёмные мысли.
Прикрыв глаза, я заставляю себя расслабиться. Позволить последним каплям усталости покалывать мои мышцы, пока я размеренно втягиваю воздух полной грудью. Всё хорошо. Всё замечательно. Даже ранний подъём и кошмар не могут испортить это утро...
«Водомерка», — доносится пусть и приглушённый, но знакомый голос ледяного дракона.
«Ты следишь за мной?»
Или всё-таки кое-кто может его испортить. Он опять читает мои мысли и выжидает подходящего момента, чтобы потревожить меня?
«Отнюдь. — Наверное где-то там ледяной дракон качнул головой и слабо улыбнулся, радуясь якобы стечению обстоятельств. — Это лишь приятное совпадение, что ты проснулась, когда этот дракон решил к тебе обратиться. В случае, если бы ты спала, ему бы пришлось проникать в твой сон».
«Оправдываешься», — лишь беззлобно тяну я в ответ, заодно размышляя, могу ли я выбраться из объятий сестры так, чтобы не потревожить её.
«Если ты жаждешь считать так, то ты в своём праве, — нотки весёлости быстро пропали из голоса Мастера, сменившись более привычной мне собранной холодностью. — Однако этот дракон хотел обратиться к тебе по иной причине».
«Ну давай, валяй».
Я хмыкнула у себя в голове, жалея, что Мастер не способен видеть, с каким раздражением у меня кончик хвоста из стороны в сторону мотается.
«Пока вы спали, этот дракон позволил себе обследовать местности, используя его личные методы, — не вдаваясь в подробности, начал выкладывать он. И мне даже стало жутко и одновременно интересно от этих «методов». Ну не ходил же он с двумя металлическими загнутыми палочками, ища какое-нибудь возмущение мистических полей. И не поднимал же он полчища дохлых птичек, в которых поставлял камни с драконьими душами... — Второй вариант близок к реальности, однако он является не эффективным в данном аспекте. Впрочем, форсирование поисков этим методом дало свой положительный результат и этот дракон нашёл нечто странное».
И вот мне в голову приходит уже и изображение. Образ, запечатлённый, как я надеюсь, глазами ледяного дракона. И вроде бы ничем не примечательная лесная полянка: деревья вокруг, за ними горы, зелёная травка. Вот только на краю этой самой поляны огромная такая вырытая дырища, ведущая куда-то под землю. Не пещера в скале, а настоящий туннель, который взялся здесь непонятно откуда! Так ещё и укреплённый по краям какими-то белыми верёвками, как мне показалось.
Ледяной поспешил сместить ракурс, подкинув новое изображение, и вот я уже стою поближе к туннелю, и белая лапа держит на кончике когтя длинный и покрытый небольшими ворсинками трос цвета шёлка.
«Оно похоже на паутину и местами липкое», — поясняет Мастер.
«Большие тогда паучки тут обитают. И ты хочешь нас скормить им, отправив вниз по туннелю? А ты знаешь, что существуют роющие пауки которые сидят в засаде, раскидав вокруг своего убежища паутину?»
«Во-первых, да, этот дракон о них знает. А во-вторых, нет, он не хотел бы, чтобы вы пострадали. Этот туннель безопасен. И, если судить по состоянию повреждённых корней, достаточно свежий. Ему не больше дня. Также этот дракон спустился вниз по нему, не обнаружив ничего опасного, но... Он обнаружил нечто интересное. Впрочем, можешь считать, что сейчас он желает распалить уже твою любознательность. А потому, что именно он нашёл, он говорить не будет».
«Угу, я почему-то не удивлена».
Вот мне почему-то никуда лезть не хотелось. Уж тем более в свежие, взявшиеся невесть откуда туннели! Даже если они якобы безопасны. Но Мастер, видимо, предпочитал игнорировать эти мои пожелания.
«К тому же у него появилась теория, что процесс образования этих туннелей может быть связан с настигшим тебя ощущением дрожи».
«Твои суждения хоть и имеют под собой определённую логику, но крайне поспешны, Мастер».
«У тебя есть другое объяснение данному феномену? — И вновь мне чудится, что в этот момент ледяной слегка улыбается, будто довольствуясь и наслаждаясь своим превосходством в словесной перепалке. — Кроме расстройств на нервной почве, конечно же. Этому дракону, в свою очередь, кажется, что, возможно, ты чувствуешь тех, кто копает эти проходы. Непосредственно сам процесс».
«То есть там не один единственный туннель?»
«Конечно же, нет, Водомерка. Из залы, в которой был этот дракон, ведёт множество коридоров. Однако он предпочёл бы исследовать сначала непосредственно зал, перед тем как принимать решения. И он бы хотел тебе также напомнить и тем самым успокоить, что этот дракон обязывался обеспечивать вашу полную безопасность — как твою, так и твоих друзей. Он не допустит, чтобы вы пострадали».
«Это звучит не совсем обнадёживающе».
«Однако тебя это успокаивает, — будто отфыркивается в моей голове Мастер, пока я силюсь подобрать какой-нибудь логичный аргумент против того, чтобы лезть в невесть откуда взявшуюся дырку в земле. — В любом случае, этот дракон настаивает на том, чтобы отправиться изучать пещеру и её содержимое. И предвещая твой вопрос — да, он тоже что-то ощущает. Странное. Будто сам воздух стал твёрже и мешает двигаться. Это интригует».
«Или это может нас всех разом убить. Ты то не живой!»
«На данный момент по всем параметрам этот дракон — живой. И если бы это был какой-нибудь газ, он бы почувствовал ухудшение своего сознания. Да и он сталкивался со схожими эффектами. Так что нет, это нечто... другое. Если тебе интересно мнение этого дракона, то это, возможно, какая-то иная дракомантия, принцип действия которой пока что неизвестен ему. Поэтому он не может сказать, является ли это защитными чарами или способом предупреждения. Необходимо углублять понимание».
«Слушай, может, ты сам там полазаешь? Не будешь подвергать нас опасности, все дела…» — с некой надеждой на то, что Мастер справится и сам или сгинет в тёмных невесть откуда взявшихся туннелях, протянула я.
«Этот дракон повторит. Он защитит вас от всех опасностей, — резко напоминает мне он, а уже затем, куда мягче и будто стараясь скрыть волнение в своих мыслях, он продолжил: — Он прибудет к вам примерно через четыре часа. Постарайтесь собраться к этому времени и быть готовыми к отправлению».
И затем ледяной «положил трубку», оставив меня недовольно хмурится и потирать свой лоб.
Что он нашёл? Когда он направился искать и когда нашёл? Почему он сделал это один? Каким образом он решил искать этот странный туннель и почему ледяной загорелся желанием его исследовать? Столько вопросов, но нет никаких ответов... По крайней мере, непосредственно сейчас.
