Однажды я умер. Снова.

            Впрочем, ничего практичного в созерцании носа я для себя не нахожу. Может быть, Тростинка ещё научится чему-то новому, но для меня это пройденный этап. Мне всё-таки куда легче летать в своих мыслях, чем заниматься подобными медитативными практиками. Парить средь полок, пугая проносящейся тенью своих тараканов, что недовольно глазеют вслед хозяйке заброшенной библиотеки. Хотя, такая ли она заброшенная на самом деле, как я думаю? И не начинаю ли я приводить её в порядок, занимаясь самопознанием и принимая смирение? Вместо того, чтобы барахтаться, высматриваю пути по течению? Даже с Мастером, вон, перестала особо ругаться. Зато с другими поцапаться умудрилась, особенно с сестрой... Хотя дело-то житейское — с братьями и сестрами не ругался лишь тот, у кого их нет.       Но, может, дело в чем-то другом? В том, что где-то глубоко, за горизонтом моего осознанного, пульсирует тревога и предчувствие скорого конца? Нечто словно шепчет мне: «Приди, Водомерка. Скоро наш великий эксперимент закончится и ты сможешь отдохнуть». Стучит, стучит, шёпотом призывая к себе, напевает свою пугающую песнь неизвестности. Как... Как треск шестерён ломающегося механизма. Ещё чуть-чуть — и машина не выдержит, пойдёт в разнос, выплёвывая во все стороны отработанные и изношенные запчасти. Или же она раскроет свой истинный потенциал, перестраивая себя на ходу, пока я первой пойду в атаку в битве между моралью и логикой. Вот только на чьей я стороне буду в этот момент?       И стоило бы мне уйти в заунывные размышления об этих аспектах. Припомнить песнь чудака, что взывал к эгоизму и любви к миру, мешая их в причудливую форму слов противоречивых, но столь притягательных. Повитать на ветрах сложных материй, не строя из себя заумную особу, пытающуюся выглядеть умнее, чем она является. По крайней мере, больше, чем обычный маленький дракончик. Может, попробовать? Вон, даже тараканы собираются у построенной на скорые лапки сцены в ожидании концерта. Но что я? Сродни шуту, выйду и задам извечный вопрос «быть или не быть»? А есть ли смысл в этом? Есть ли смысл хоть в чём-то, кроме движения дальше, по течению, навстречу сокрытой за горизонтом пульсации, что поёт свою песнь скрежещущих механизмов Неизбежности…       Грустно это, Водомерка. Грустно осознавать Неизбежность. Неспособность поменять всё здесь и сейчас. Неспособность переломить ход истории по щелчку пальцев. И неспособность ответить себе на вопрос: «А есть ли тот, кто может?»       Лишь голос Мастера вырывает меня из размышлений. Дракон уже долго рассказывает моей сестре о простых уловках, помогающих очистить разум. То смотри в одну точку, то закрой глаза и представь себе пустыню, то просто слушай пустоту меж своих ушей. Миллионы этих способов, сводящихся к одной простой вещи: к медитации и самосозерцанию, к отключению от реального мира ради поиска мира другого — уже в себе.       Вот только есть ли мир в самом дракоманте?       — Что же, — меж тем, не замечая моего пристального взгляда и скрёжета заводного механизма в моей душе, собирается переключиться Мастер на что-то иное, — на данный момент этого хватит. И если с упражнениями закончили, то этот дракон считает, что можно вернуться к теории дракомантии. Однако, на сей раз он отойдет от тем истории и самоконтроля к противоположной от творящего чары стороне. Ведь не только дракомант своей волей влияет на мир, но и мир влияет на дракоманта — как всякое действие, он встречает сопротивление. И у многих, включая этого дракона, были представления об этом аспекте мироздания... Хотя стоит подойти к этому вопросу по-другому. Скажи, что делает с миром дракомантия, Тростинка?       — С миром? — подёргивает ушами моя сестра, пока где-то в стороны недовольно фыркает Лимонница, чей звонкий голосок доносится даже сквозь хлопки крыльев. — Ну... Меняет его?       — Это хороший ответ, — благосклонно кивает ледяной дракомант. — Но что есть изменение мира?       — Э-э-э... — тянет оглянувшаяся на меня сестра. — Ну... Изменения это изменения...       — Забавно. Однако, все ли изменения порождены дракомантией? Является ли цикл сезонов проявлением желания некогда пропавшего дракона? То, как покрываются золотом листья, ниспадающие к земле, как земля кроется под серебром, как тянутся к тёплым лучам светила первые нежные цветочки и многие другие изменения? — Мастер лишь слабо улыбается, с удовольствием вытягивая эти слова. — Нет, Тростинка. Это тоже изменения, и, быть может, когда-то они и могли быть вложены в основу мира первыми драконмантами или теми, кто был до них, но сиё — сокрыто от понимания даже самыми мудрыми и знающими.       — Вообще-то... — слегка насупившись, попыталась было вклиниться я со своими замечаниями, но ледяной остановил меня взмахом лапы.       — Спокойнее, Водомерка, этот дракон говорит языком абстракции. Он знает о циклах природы, ибо эти вопросы занимали его разум долгое время. Но суть здесь в том, что не всякое изменение есть порождение дракомантии. Изменения — органично вписаны в мир, они естественны и протекают по определённым законам. Несомненно, мы можем не осознавать ряд этих законов, быть вне их понимания или принимать их за должное без должного же познания, но законы не ломают мир. Они изящно вписаны в него, являются его частью и полностью соответствуют критериям. Дракомантия же есть нечто другое. Это не изменение мира, но слом его.       Переведя взгляд с меня обратно на сестру, ледяной дракон дождался некого понимания и просветления на её мордочке, перед тем как продолжил.       — Дракомантия не меняет мир, Тростинка, она искажает его, комкает, рвёт и перешивает. Естественно, сама дракомантия, как и дракомант, ищут оптимальные пути относительно поставленной цели и способа достижения. Скажи этому дракону, Тростинка, если ты возьмёшь брусок дерева и начнёшь вырезать на нём фигурку, встретишь ли ты сопротивление?       — Ну... — протянула сестра, поглядев на свои коготки. – Наверное, зависит от того, что это за дерево... И много ли я практиковалась в этом.       — Встретишь. При любом раскладе ты встретишь сопротивление, Тростинка. Само дерево не хочет быть изменено и сломано твоими когтями. Таковы и отношения дракомантии с миром — мир не хочет, чтобы его ломали. Он сопротивляется. И как драконий коготь идёт по удобной борозде, огибая сучья, так и дракомантия ищет себе трещину в мироздании, чтобы пробиться через неё и исказить реальность в соответствии с желаниями или мыслями дракоманта. И это сопротивление также усиливает траты драконьего духа, ответным выпадом выгрызая трещину в душе всякого крылатого чароплёта.       Именно поэтому столь важно искать лучшие пути, что максимально вписывались бы в мир. Трудно заставить камень летать, но легко заставить взлететь пылинки совокупным весом даже превосходящие камень. Не потому что они меньше, но потому, что пылинкам свойственно парить на дуновениях ветра. Поэтому во многом лучше дать выдохнуть ветру, дабы затем перехватить и направить поток, стремящийся от гор, к долинам и ниже, утянуть его по нужной тебе тропке. Именно это и можно назвать мастерством подбора целей и задач.       Но сие — тема для другого дня, а пока что продолжим говорить о феномене сопротивления мира, что примечали многие дракоманты прошлого. Ибо именно из-за этого явления дракоманту должно быть не только стойким разумом, но и стремиться к всеведенью, поглощая и изучая драгоценные крупицы знаний. Именно познание открывает путь к манипуляции миром и способу оптимальных методов его изменения. Ибо зная суть процессов, легче на них повлиять. И видя взаимосвязь между процессами, легче найти тот крючок, за который можно было бы зацепиться когтем. Вот только даже тогда мир будет сопротивляться.       Сказав последнее с некой трагической ноткой, Мастер умолк. Или же, как обычно, дал нам время подумать. И я... Конечно, я не могу сказать, что существует какая-то абстрактная нормальность — существует непознанное. Но в то же время, разве не каждое действие имеет противодействие? И разве мы не тратим силы на то, чтобы, допустим, взлететь, преодолевая притяжение земли? Но разве можно сравнивать физические процессы с какой-то магией? Мы ведь, всё-таки, драконы! Гордые летающие ящерицы, абсолютно точно не нарушающие законы физики. Как шмели... Да, шмели.       — Мир сложен, многогранен. Непознаваем до конца, ведь всегда будет момент, утекающий от драконьего восприятия. И доказательства этому — то, сколь мало знают племена о природе мироздания. Но даже этих крупиц хватает, чтобы навсегда сковать и обременить драконий разум, не способный до конца впитать в себя всю имеющуюся мудрость. Ибо каждый ищет свою дорогу, каждый подбирает то знание, что кажется лишь ему интересным, но мир не поделён на куски — он целостен. Монолитен. И эта монолитность — есть препятствие для всякого, кто пытается разрушить его полноту силой своего разума.       — Но... — неуверенно начала Тростинка, — Нет ли способа сделать что-то... нормальным для мира?       — Прекрасный вопрос, Тростинка. Несомненно, есть... Хотя при этом нормальным становится не столько применение силы, изменяющее мир, сколько последствие этого изменения, под которое мир прогибается. Самый прекрасный пример подобного, на памяти этого дракона, — дар Света. Дерево, чьи листья были тщательно вырезаны острыми когтями. Сотворённое силою чужой воли, оно дарует ледяному племени протяжными ночами сияние далёких звёзд. Несомненно, само создание этого древа было искажением реальности, попыткой переписать её законы. Но сколь аккуратным и изящным! Не прямой приказ семени прорасти в промёрзлой почве, не попытка сплести снег и лёд, а самостоятельный, длительный труд, в который вдохнули жизнь в самый последний момент, когда сама форма была придана по законам мироздания. И не только жизнь, но и новые законы, позволившие этому древу стать частью мира... Это замечательный пример, однако суть куда интереснее. Каждый эффект дракомантии вписывается в действительность, как только дракомант перестаёт тратить свои силы на изменение мира. Затрачен не столько финальный эффект, сколько аспект, влияющий на его вписывание в реальность. Как обычный дракон, работающий по дереву, вырезает фигуру, что после уже станет частью мира, так и дракомант способен упорным трудом сотворить нечто более существенное. И результат ошеломляющ. Этот дракон не без гордости должен признаться, что он и сам вписал несколько эффектов, изменивших мироздание.       — Осторожнее, Мастер, — буркнула я, понимая, о чём может пойти речь дальше. Небось сейчас будет рассказывать о голубоглазых драконах. О поглощении души. Или каком-нибудь ином злодеянии.       — Этому дракону нет причины стыдиться своих деяний, Водомерка. Ибо деяния его — благо, пусть вы и не понимаете этого. Стоит ли этому дракону напомнить, что именно его чары превратили родную вам топь в цветущий, полный жизни сад? Могучая дракомантия, пропитавшая почву и воды ваших земель, наполнила животных тягой к жизни. И, скорее всего, даже если этот дракон нашёл бы способ отменить эти чары, повернуть их вспять, ваши земли могли бы ещё долгое время быть этим процветать. Ведь реальность не любит резких изменений. Она стремится к статике, в то время как дракомантия есть сила динамики и энтропии.       — То есть ты мог бы снять заклинание... ограничивающее численность? — уцепилась за его слова сестрица, покосившись на меня. А я в ответ кивнула, поддерживая её в этом очень неприятном вопросе.       — Прости, Тростинка, но для безопасности вашего племени — нет, — не постеснялся прямого ответа Мастер, окинув нас по очереди взглядом, полным сожаления. — Не пойми этого дракона не правильно, но он остерегается, что со временем ваше племя всё же сможет обрушить устоявшиеся узоры реальности. Ведь, как было уже несколько раз сказано на примере с резчиком по дереву, каждый дракон может исказить реальность. Просто у некоторых — у дракомантов — это получается в разы лучше, в то время как другие вынуждены пользоваться иными методами. И та гармония, что ныне существует средь ваших земель, может исчезнуть из-за самого факта бесконтрольного размножения и того, что природа не будет поспевать за ним.       — Но ведь это может и не произойти! — с толикой ядовитого ехидства отметила я.       — Несомненно, будущее сокрыто. Вот только чтобы этого не произошло, ваше племя должно обладать осознанностью и разумом. Иерархией и чувством ответственности. Отчасти этот дракон жалеет, что в далёком прошлом он не вложил в вас ещё и тягу к познанию, к упорядочиванию и систематизации. Возможно, при таких условиях грубо ограничивать вашу численность не пришлось бы и за место неспешных, часто лишённых яркой индивидуальности соплеменников вы были бы племенем куда более разумным, способным самостоятельно ограничить свою численность.       — Ты бы превратил нас в подобие ледяных, — нахмурившись, упрекнула я Мастера, в то же время, понимая, что он в чём-то прав. Слишком многие мои соплеменники не стремятся ни к чему, предпочитая простую сытую жизнь в семейном кругу. По сути, они прибывают в утопии, где всегда тепло и всегда есть достаточно пищи, где можно изо дня в день лежать на боку и нет нужды развивать в себе нужные навыки. Лишь единицы вырываются из этого ежедневного круговорота, придавая себя службе или обязанностям перед племенем, а может и куда более высоким материям, будь то творчество или научные изыскания — самую высшую форму не только процесса познания, но и создание искусства. Хотя искусство — это крайне специфично. Не каждый найдёт красоту в математической формуле или же в сборнике и систематизации растений бесконечных болот.       — Возможно, Водомерка. Но разве это было бы плохо? — грустная улыбка ледяного дракона казалась мне крокодильими слезами в этот момент. Или же он и вправду жалел, что в далёком прошлом не сотворил с нами то, о чём говорил сейчас? — В любом случае, эффект, созданный этим драконом, оказался постоянным, вписанным в реальность. Как и его собственное перевоплощение.       Когти ледяного скользнули по его грудной клетке, постукивая по алмазу, зажатом в серебряной лапе-украшении.       — Поначалу этот дракон испытывал тяжесть сопротивления мира, но позже он понял, что ему стало намного легче. И, что удивительно и наталкивает его на некоторые теории, чары, связанные непосредственно с ним, начали даваться ему также проще. Реальность приняла факт существования дракона, чей разум и душа запечатаны в драгоценный камень. И, как думает этот дракон, в реальности всё ещё прописано, что всякая драконья душа должна обладать телом. Быть может, вам покажется это отталкивающим, но процессы преображения чужой плоти и придания ей вида сродни его собственному — этот дракон сказал бы, что они во многом даже интуитивны. Это уникальный опыт, о котором до этого он никогда не слышал, и, опираясь на него, этот дракон хотел бы провести ещё ряд экспериментов с уже вписанными в реальность артефактами дракомантов, дабы понять, можно ли упростить сотворение чар за их счёт. Однако на данный момент вопрос данного исследования не стоит в приоритете этого дракона. Итак, продолжим разговор, Тростинка. Как ты думаешь, чем может быть обусловлена «нормальность», помимо законов мироздания?       Сестрица явно замешкалась с ответом, так что за неё пришлось вступаться мне — не Каракурт же будет делиться с Мастером своими теориями...       — У меня есть предположение, что это связано с одним моментом в твоих высказываниях о познании мира. — Словив на себе любопытные взгляды сокрыльцев и Мастера, я продолжаю свою мысль: — Ты говорил о познании мира, но ты не затрагивал вопрос о том, что первично: чувства познающего или мир сам по себе. Воспринимаем ли мир доступным спектром ощущений, тем самым преобразуя его под своё познание. Или же мир воспринимается нами лишь частично, что, впрочем, не отменяет самого факта наблюдения. Несомненно, верно первое утверждение...       — А так ли это, Водомерка? — прерывает меня Мастер. — Можешь ли ты доказать то, что не чувства драконов формируют мир, а мир формирует ваши чувства?       — Ну... — слегка сбилась я. — Нет, доказать я не могу. Но в прошлой жизни у меня, кажется, были исследования на эту тему. Сравнение с восприятием животных...       — И это восприятие переводили на доступные для твоего вида органы чувств, — коротко кивает мне он. — В этом и кроются проблемы — вы не способны познать первичное. Однако в этом же кроется и множество теорий, одну из которых этот дракон хотел бы рассказать. Несомненно, это лишь догадки наиболее ярких умов минувших куда более пресвященных эпох, но как он уже говорил ранее, не только дракоманты способны оказывать влияние на реальность, но и обычные драконы. В принципе, стоит задаться вопросом не о наличии дракомантии, а о силе дара. И о том, что, быть может, каждый дракон несёт в себе искру этой силы, поддаваясь порой негативным сторонам личности, что вырываются из него с волнами переживаний или же отсутствием должной подготовки и воспитания. Вот только они не столько изменяют мир, сколько наоборот, будучи вписанными в него, укрепляют его. Своим мировоззрением, восприятием того, что истинно, большая часть драконов лишь укрепляет нормальность, усложняя дракоманту сотворение его чар. Лишь силой своего неверия закрепляя то, что невозможно в умах тех, кто лишён видения приходящего с полным даром дракомантии. Ибо природа не разумна сама по себе и не способна она определить, что есть норма. На это способен лишь разум.       — Вообще-то, в каком-то смысле природа разумна, — перебиваю я Мастера. — Просто мы воспринимаем её, как отдельные составляющие элементы. Или хаос, который находится в постоянном конфликте между собой. Но так ведь можно воспринимать и наши тела, состоящие из множества мельчайших частиц. И если наш срок короток, то жизнь природы тянется через куда больший временной интервал. Всё, что нужно сделать, это расшифровать её язык, начав воспринимать каждый отдельный организм, как единое целое.       — У меня от вас голова начинает болеть... Как ты их слушаешь, Тростинка? — меж тем недовольно насупился, подлетевший к моей сестре песчаный. Она лишь помотала мордочкой, мол, позже.       — Хорошая теория, Водомерка. Однако, на то это и теория — правдивость которой доказать на данный момент невозможно, — будто бы с грустью протянул дракомант, перед тем как расправить свою шипастую гриву и бросить задумчивый взгляд к далёкому горизонту. — Впрочем, возможно, она применима к тому, что рассказывает этот дракон. Общее неосознанное. Или, наоборот, слишком осознанное. Между всеми драконами. Как то, что крылатое племя может летать. Или морские дышат под водой. Вдруг не природа, но драконья вера в эти законы природы даровала им подобную способность?       Я нахмурилась, уже было открыв пасть, чтобы высказаться по такому вопросу, но Мастер не дал мне такой возможности.       — Не перебивай, пожалуйста, Водомерка. Этот дракон видит, что ты горишь желаем упрекнуть его и сказать, что он вновь не прав. Но он просит тебя осознать, что он рассказывает теорию о том, как драконьи сознания усложняют претворение дракомантии в мир, считая её ненормальной и нарушающей законы. И в то же время, возможно, именно они ответственны за то, что чары порой принимаются реальностью как нечто должное. Будь то ваши плодородные болота, в которых уже поколениями существует ваше племя. Или же древо, чьи плоды сияют подобно звёздам средь вечных льдов. Во все эти эффекты драконы верят как в нечто надёжное, устоявшееся. Возможно, своей верой они подпитывают эти проявления чар. Отдают толику своих душ, кроху, что постепенно точит мир и подпитывает наложенные в древности заговоры. Не сама природа, но свойства драконьего разума. Хотя... Стоит признать, что этот дракон не верит в подобную теорию, хоть ему и должно её было рассказать для развития молодого поколения.       — Да-да, у тебя-то есть причины не верить, — с долей едкости всё-таки замечаю я, в то же время позволяя ледяному и дальше делиться с нами своей "мудростью".       — Ты права. Тайны драконьей души приоткрыты этим драконом, и он знает, что нет в драконах ни дракомантии, ни проявления эффекта, поддерживающего чужие чары. Более того, будучи забытым, но вписанным в реальность, он знает, что эффект серой массы, воспринимающей мир, максимально упрощённо и не способной выйти за пределы установленных рамок, никак не сказывается на признание мирозданием нарушений его законов. Хотя, стоит также отметить, что, возможно, некорректно говорить о драконах, как о единообразной массе и стоит акцентировать внимание на раздельных группах, градируя их по факторам ума и творческой активности. Теоретически из подобного исследования можно получить занимательную информацию, хотя вместе с этим этот дракон не хотел бы подвергать светлые умы опасности. А они, ввиду методов его исследования, пострадают.       А вот и возможность ухватить его за хвост и начать трясти этого зазнавшегося умника, напоминая тому о всех его злодеяниях и издевательствах, коим он подверг отнюдь не одного дракона.       — Ну так ты же у нас мастер манипуляций, — усмехнулась я. — Почему бы тебе не сделать себе чрезмерно умного слугу и не испытать на нём все свои догадки?       Он же покачал головой.       — К сожалению, это не вариант. То, что он создаёт своими силами, слишком далеко от идеала. Даже лучшие его проекты лишены должного уровня... адекватности и способности воспринимать реальность так, как делали бы это нормальные, не затронутые изменениями драконы. Тайны души пусть и приоткрыты пред ним, но не изучены до конца. И на это потребуется не одно десятилетие, ведь этот дракон даже не уверен в том, что он мог бы повторить сотворённое с собой на ком-то другом. Не потому, что он не знает, как это сделать, нет, он мог бы отделить себя снова и снова, если потребуется, — но потому, что он не способен прочувствовать другого. Когда происходит разделение тела с разумом и душой, важна каждая эманация чувств, каждая лишняя мысль. Но, к сожалению, как драконы не могут познать мир полностью, так и не возможно полностью познать другого, даже если он раскрыт перед тобой. Слияние же разумов... слишком опасно.       — Ты и над этим экспериментировал? — хмурюсь слегка я, с опаской посмотрев на ледяного.       — Конечно же. Те способы общения, к которым порой прибегает этот дракон, являются результатом этих исследований. Впрочем, не беспокойся, это лишь поверхностный контакт логически выверенных мыслей с визуализацией в случае необходимости эмоциональной составляющей. На самом деле, непосредственного слияния разумов при этом процессе нет, ведь при этом очень легко потерять себя. Не заметить, как собственные мысли смешиваются и отражаются от чужих, как эмоции и переживания, фобии и воспоминания сплетаются в безумной картине, где очень легко перестать различать чужака и себя. Когда этот дракон проводил подобный эксперимент, он успел оборвать связь до полноценного её формирования. И даже после этого ему пришлось долгое время потратить на то, чтобы проанализировать себя и отделить все чужие воспоминания и эмоции, оставив под конец лишь то, что принадлежало ему. Возможно, природа специально вложила подобное ограничение в драконьи умы. Ведь даже одарённые даром чтения мыслей ночные, несмотря на свои способности, не могут полностью познать чужих переживаний. Не могут стать другим драконом, общаясь с ним будто через тонкую преграду, отделяя самые глубокие мысли друг от друга. И это знание тебе тоже стоит усвоить, Тростинка. Ты никогда не сможешь полностью осознать и воспроизвести дракона, что сотворён природой.       В голосе ледяного промелькнули нотки особо глубокой печали, столь не свойственной для него, будто в своих словах он узрел некое тревожащее его мысли отражение.       — Ведь ты никогда не сможешь познать таинства чужого разума в полном объёме. И, не зная всех секретов, ты не сможешь создать копию того, кого когда-то знала. Лишь блеклую тень. Совсем непохожую. Или же желающую лишь угодить твоим желаниям. Цени же тех, кто подле тебя сейчас. Уважай их и помни о них. Ведь так же, как и холодная логика, они могут стать опорой твоего разума в борьбе с развращающей порчей эмоций.       Будто по-новому оценивая нас, ледяной дракомант окинул всех присутствующих взглядом, перед тем как пусть и не громко, но позволить себе хохотнуть, подставив свою морду под поток встречного ветра.       — Этот дракон видит, что у вас накопились вопросы. Что же, задавайте. Ибо ученье — это не повествование, коим мучают юные умы, а диалог между наставником и тем, кого он ведёт к свету знаний.       Вопросы, вопросы, вопросы... Так резко они всколыхнулись на горизонте. Казалась бы, ещё мгновение назад Мастер рассуждал о каких-то законах и теориях, ведомых лишь ему, а теперь он предлагает нам проверить его знания и то, как мы усвоили материал. И я ведь могла бы встряхнуть свои воспоминания, сопоставить с размытыми домыслами из прошлого его собственные рассуждения, вот только подсказывают мне тараканы, что в ряде моментов он прав. С теоретической точки зрения. С философской, если быть точнее. Ведь, несомненно, с точки зрения кого-то придерживающегося материальной точки воззрения мысль о том, что его органы чувств формируют реальность, — концептуально мёртвая теория. Но с другой стороны, разум понимает, что его органы чувств — это ограничения, которые не позволяют ему полностью познать мир и, что куда важнее, всё-таки позволяют ему получить искажённую его сознанием информацию. В каком-то смысле это замкнутый цикл, вцепившийся сам в свой круг. Мы не формируем мир вокруг нас, но наши органы восприятия и сознания формируют ложную картину мира, ибо нельзя назвать истинной то, что не полно... Хотя нельзя ли тогда сказать, что существует два вида мира? Истинный, который находится за пределами нашего восприятия, и тот, который будто размытый мираж поверх него, — единственное, что мы понимаем.       Понимание... Нормальность, формируемая общностью восприятия одной и той же вещи множеством разнообразных индивидов. Холодное — холодно. Тёплое — тепло. Вот только что, если появится тот, для кого это будет наоборот? Исключение из правил. Или тот, кто скажет, что сами наши слова, которые мы прикрепляем к терминам, — ещё большая абстракция? Причём лишённая единого образа. Ведь, вот допустим, решу я провести сейчас эксперимент и попросить всех представить... ну, не знаю, яблоко. У кого-то это будет крупный красный плод, у кого-то маленькое кислое яблочко. У одного отдающее желтизной, у другого с неровностями на своей поверхности. Это всё результат нашего уникального опыта.       И пока остальные задают Мастеру вопросы, я цепляюсь за эту мысль и с неуверенностью смотрю на ледяного дракона. Стоит ли мне задать этот вопрос? Указать на то, что нормальность, формируемая драконам, в его понимании не может существовать по причине различий в трактовке одних и тех же явлений? Даже в пределах одного племени. Ведь это проблема определения... И исходя из этой проблемы я бы сказала, что не существует какой-то единой иллюзии мира — существует их столь много, сколько существует разумов, способных его воспринимать. А может, и не только разумов, но всех живых организмов. Просто их восприятие сильно отличается... И каждый иллюзорный, вторичный мир уникален, хоть и опирается на истинный мир.       Вот только является ли это истиной? Скорее всего, нет, ведь мои рассуждения противоречат сами себе, ибо истина — она только для меня. А если я вложу их в чужую голову, то они станут отличны от моей истины.       Тут уже вопрос о пределе допустимых различий. Уход от требований поставить чёткую точку на графике мироздания к требованиям указать диапазон. Причём, что меня печалит, для каждого восприятия этой идеи диапазон будет меняться. Раз за разом идеи будут уходить всё дальше и дальше в сторону от первоначального замысла и только тот, кто сформировал мысль первоначально, мог бы попытаться объяснить замысел. Попытаться... и облажаться, ибо его слова будут искажены и трактованы не так, как он желал. И так всегда.       От подобной мысли мне стало немного грустно. Мы слишком привязаны к успеху, забывая о том, что негативный результат — тоже результат. Что неудача — тоже сдвиг с начальной точки. Но от этого знания она не становится слаще. И сейчас, смотря на мир вокруг, смотря на Мастера и то, как Тростинка с Каракуртом по очереди задают ему вопросы, не имеющие смысла, я просто теряюсь в своих смыслах.       Смысл... А есть ли он вообще? Уныние какое-то. И даже несмотря на то, что унывать я люблю, сейчас не время для этого прекрасного состояния. Нужно скинуть его с себя вопросиком, который я не решусь задать вслух.       «Мастер! — окрикиваю я ледяного, уже какое-то время чувствуя на себе его любопытство. — Ответь мне вот на такой вопрос. Ты используешь драконьи души... Но есть ли у них конечный ресурс? В принципе, есть ли способ дракоманту или дракону истощить свой ресурс окончательно? Полностью. Или дракомантия черпает свои силы из какого-то безграничного источника внутри? И что ты делаешь с драконами, которые «истощили свои запасы»?»       «Это серьёзные вопросы, Водомерка. И давай так. Будь любезна, задай тот, что касается ресурса, вслух. Этот дракон считает, что подобное будет интересно и твоей сестре».       Ну, я могла бы повредничать, конечно же, но вместо этого лишь насупилась и с важным видом подалась слегка вперёд. Подыграю ему, чего уж там.       — Мастер, вопрос в стороне от темы, — привлекла я внимание собравшихся своим голосом. — Драконья душа или то, откуда черпает силы дракомантия, конечно или безмерно?       — Это неизвестно, Водомерка. По крайней мере, ещё ни один дракомант не лишился своих сил за счёт истощения. Большинство из тех, кто тратил их активно, сходили с ума и были убиты соплеменниками или другим дракомантом. Впрочем, в теории можно считать, что по мере возобладания драконьего эго над разумом методы безумца становятся всё проще и грубее — это может быть знаком попытки экономии ресурса. Более того, дракоманты, окончательно теряющие над собой власть, часто деградируют до уровня животных, не способных ни на что по-настоящему разумное. Однако, о том, чтобы силы иссякли, этот дракон никогда не слышал. И не доходил до подобного в исследованиях.       «Впрочем, — уже у меня в голове продолжает дракомант, и в мыслях его мне чудится строгость, — есть одна закономерность, которую этот дракон хотел бы отметить. По мере того, как из драконьей души вытягивается необходимая энергия и душа начинает звереть, получить эту самую энергию становится всё сложнее и сложнее. Если на начальных этапах это достаточно просто и не требует траты собственных сил, то в случае озверевших и воющих сознаний это, мягко говоря, утомляет. Помимо того, что приходится выслушивать бесконечный поток бессмыслицы, сама душа будто бы становится плотнее. Твёрже, если так можно сказать. У этого дракона есть несколько душ, исчерпавших свой резерв на определённый момент времени».       «На определённый момент времени? » — нахмурившись, подмечаю я.       «Именно, Водомерка. Со временем душа вновь накапливает достаточный объём энергии. Или, по крайней мере, допустимый для использования объём. Однако после пережитого опыта не тренированное драконье сознание самостоятельному восстановлению не подлежит. К сожалению, даже вернув себе часть энергии, озверевшие индивиды всё ещё остаются зверьми. Хотя, несомненно, их мысли можно полностью переделать и перекроить за счёт дракомантии. И чем «мягче» душа, тем легче это сделать и стабильнее результат».       «Как понимаю, у тебя был опыт?»       «Да. Лжец. Хотя с ней всё несколько сложнее, так как она сама по себе эксперимент, нацеленный на то, чтобы обманывать ночных. Интересный эксперимент, хотелось бы отметить. Одна душа, натянутая поверх другой. Одни мысли поверх других. Это был тяжёлый труд и он удался не с первого раза, но результат более чем устраивает этого дракона».       «Знаешь... ты далеко не хороший дракон, Мастер»       Я поёжилась у себя в мыслях, пряча от ледяного дуновения, напоминающего смешок, своих тараканов.       «История не терпит «хороших» и «плохих», Водомерка. Она терпит лишь победителей. Или, точнее, выживших. Именно они решают, что есть плохо, а что хорошо. А теперь, если этот дракон удовлетворил твоё любопытство, он просит тебя ненадолго оставить его. Стоит продолжить урок, не отвлекаясь».       Хорошо... У меня будет время поразмышлять.       И времени мне предоставили более чем достаточно. Мы летели весь день. И даже часть вечера, увлечённые рассказами ледяного дракона, чей спокойный и размеренный голос будто бы придавал силы нашим крыльям. Странно, конечно, с учётом нашего к нему отношения, но в то же время и забавно. И полезно. Ведь за разговорами незаметно всё ближе и ближе к нам приближались эти неизведанные горы, в пределах которых были сокрыты таинства и секреты. Если они, конечно, там есть и это не была, как изначально, запланированная пустая трата времени. Ведь неужели я сама начала верить в то, что где-то тут могут быть ответы на все столь сильно мучающие меня вопросы? Что стоит лишь протянуть лапу и вот я получу всё, чего только желала? Здесь, вдали от родных земель, средь необитаемых и покинутых гор неизведанного королевства...       Неужто я начала верить в мистическую природу этого места, в то, что средь с виду обычных камней и лесов прячутся какие-то секреты? Будто не может быть никаких причин, почему здесь не живут вездесущие драконы! Может, раньше земля была нестабильной и какие-нибудь из пиков вспыхивали от бурлящих в них потоков лавы? Или когда-то здесь прошла ужасная болезнь? А может, средь раскинувшихся вокруг гор лесов притаились редкие хищники, представляющие угрозу даже для взрослого дракона? Ведь место-то, наверное, удобное. Как для листокрылов, любящих деревья, так и для ядожалов... наверное. По крайней мере, мне кажется, что горы — удобное место для жилья. И виды красивые, и на интересные вещи можно наткнуться, особенно если постараться их поискать. Всё это замечательно и волшебно. Но, смотря на эти горы, я всё чаще испытываю какое-то необъяснимое чувство волнения. Даже лапы подрагивают и мозг чешется, хотя он не способен на подобное.       Неужели меня столь сильно коробит в предчувствии чего-то величественного?       С подобной мыслью я приземлилась, вместе с остальными, на опушке лиственного леса, ютящегося часах в двух полёта до горного массива. Рядом бежит небольшой ручеёк, спускающийся в овраг и устремляющийся куда-то вглубь жёлтых саван, даже несмотря на попытки зелёных трав и мхов удержать его здесь. Деревья здесь не такие высокие, как в тропическом лесу, захваченном Иноразумом, но всё ещё величественные и откидывающие длинные тени. А в этих тенях прячется живность. Бегут встревоженные нашим появлением звери, недовольно голосят птицы, перепрыгивающие с ветки на ветку и заливающие округу своим предупреждающим клёкотом. Покрикивает парочка обезьян, одна из которых даже попыталась было бросить в нашу сторону палку, прежде чем, под взбешённым взглядом Фирн, убраться вглубь леса.       Это место... живое. Громкое. Шумное, даже несмотря на столь позднее время. Здесь нет пугающей тишины заражённого леса, нет пустынных просторов саванны или стерильной глади океана. Здесь была жизнь, ютящаяся под сенью проступающих на небе звёзд. И она здесь точно не была рада нашему появлению. Но и не боялась нас столь явно, будто позабыв об угрозе со стороны драконьего племени. Будто это место дикое... и забытое. Мне на самом деле даже нравится — всматриваться в тени неизведанного леса, жадно вдыхать полной грудью холодящий ветерок, несущийся нам навстречу с гор. Так... спокойно. Мелодично. Будто отбивая ритм...       Ритм... Стучит, повторяется раз за разом, когда я прикрываю глаза и подаюсь на пол шага по щекочущей пальцы траве. Стучит, как сердце... Только это не оно. Опомнившись и выпав из объятий пьянящего очарования этого места, я застыла.       Пульсирует. Не в груди. Не в животе. Не на просторах моих мыслей. В лапах. Трясётся земля, нагретая за день. Будто что-то в ней самой, роется и таится. Будто что-то подталкивает её изнутри, оттуда, из глубины. Удар за ударом.       — Вы чувствуете? — оглядываюсь я на остальных, что уже пристроились под одним из древ. Каракурт выпустил малышку Лимонницу погулять, и та сразу же понеслась по высокой траве, яростно и недовольно попискивая. Да и погналась в конце концов за каким-то стремительно удирающим от неё кузнечиком, что то и дело выпрыгивал из травы и проносился над пищащей шелкушей. Сам песчаный же раскладывал сумки да порой перекидывался какими-то ободряющими словами с Тростинкой, собирающейся отправляться искать под ужин хворост. Фирн же, стоило ей только избавиться от сумок, и след простыл, — она стремительно углубилась в лес, то ли выискивая себе поесть, то ли высматривая потенциальную угрозу.       Ну а Мастер... Мастер просто прогуливался по местным просторам, пока на него не налетела Лимонница, в своей погоне не заметившая, как оказалась близь ледяного дракоманта. Но, вопреки моим опасениям, он не отбросил беднягу, а, наоборот, подставил ей своё крыло, смягчив тем самым столкновение с собой.       — Осторожнее, маленькая принцесса, — покорил он малышку, пока та скатывалась, раздосадованная упущенной добычей, с его крыла обратно на землю.       — Принцесса? — переспросила Тростинка, но ледяной к этому моменту обернулся ко мне, пока Лимонница, полная решимости, вилась вокруг его лап, выискивая убежавшую добычу.       — О чём ты говоришь, Водомерка? — с привычным для себя спокойствием протянул ледяной, выдирая меня из накатившего напряжения. А я же... Я вновь сосредоточилась на своих ощущениях, даже впилась когтями в землю... но ничего.       — Мне показалось, что земля... вибрирует, — поделилась я всё-таки своими ощущениями с драконом, что меж тем уселся на задние лапы и обернул их хвостом, подхватывая малышку Лимонницу под живот и пристраивая на сгибе локтя, от чего та издала какие-то удивлённые попискивания, а мы все замерли в напряжении, следя за его движениями.       — Возможно, это усталость. Из-за длительного перелёта, — предположил ледяной, склоняя голову, из-за чего Лимонница недовольно сопела ему в самую морду. Видимо, она очень уж была недовольна тем, что от неё убежала столь желанная добыча. Но Мастер не растерялся, протянув свободную лапу в сторону и вскоре преподнеся маленькой драконице какой-то причудливый цветок с пятью лепестками, чем-то напоминающий ирис — только более ровный, тянущийся своими лепестками к небу, а не отгибающийся в стороны. Красивый и изящный, нежно розовый цикламен тут же привлёк внимание малышки Лимонницы, чьи длинные антенны потянулись к этому доселе невиданному кусочку природы. — Нет, она не принцесса. Не беспокойтесь. Это просто способ, которым этот дракон обратился к ней.       Не сказать, что это успокоило Тростинку, да и Каракурта тоже — песчаный уже подался к ледяному с явным желанием забрать у него из лап малышку. Но та, завороженная цветком, оказавшимся перед её мордочкой, осторожно принюхивалась и, что-то радостно пискнув, резким движением попыталась тут же съесть показанную Мастером красоту. Будто кто-то мог отобрать у неё необычное угощение. Острыми зубками кроха оторвала кусочек лепестка, тут же начав его быстро пережёвывать, но спустя мгновение уже наступило прозрение: судя по недовольной её мордочке, запах и вкус совсем не сходились. И на волне разочарования малышка, а так же, видимо, припомнив о кузнечике, спрыгнула с лапы посмеивающегося ледяного дракона.       — Нет, их не едят. Ими любуются. Наслаждаются их мимолётной красотой, — с какой-то горечью протянул Мастер, к счастью не решив продолжать свою мысль о мимолётности дальше, и отложил цветок на его прежнее место, ещё пару мгновений любуясь растением. — Смотри, здесь есть ещё. А если поищешь, найдешь и другие...       Но Лимоннице уже было не до этого. Кажется, она нашла ещё что-то, вызывающее у неё куда большее любопытство, чем цветы. Она неспешно кралась за своей «жертвой» всё дальше и дальше в местные заросли, и даже не замечала крадущегося за ней Каракурта. Ну а мы с Тростинкой немного успокоились, стоило шелкуше покинуть лапы ледяного дракоманта, что вновь поднялся и направился в сторону оврага, видимо заинтересованный местной речушкой. Что, конечно, правильно было с его стороны, вода-то нам нужна. Да и я бы, на самом деле, после всех этих полётов по саванне и собиранию пыли в башне с удовольствием окунулась. Может быть, даже закапалась бы в ил...       От одной этой мысли аж чешуя зачесалась, а кожа под ней начала казаться такой сухой и неприятной, что хоть грызи саму себя и скреби когтями до кровищи! Страшно подумать, что бы ощущал какой-нибудь... морской, допустим, после всего этого путешествия.       — Искупнуться бы, — будто пробуя слово на вкус, протянула я, подбираясь к сестрице, что тут же согласно кивнула и приняла из моих лап протянутую сумку, закинутую на одну из веток.       — Наверное, вглубь леса если пройти, река станет пошире, — предположила Тростинка, с чем уже согласилась я, пока за нашей спиной раздалось громкое и возмущенное «ква», под аккомпанемент довольных писков Лимонницы, поймавшей свою первую добычу.       — Ты же не будешь это есть? — вторил бедной лягушке Каракурт, нависнувший над зарослями травы, из которой торчали только антенны маленькой драконицы. Конечно же, та что-то пропищала возмущённое в ответ. — Вот и хорошо... Мне больше достанется! А-а-а-м!       Тут же панического кваканья и писков стало больше. То ли Лимонница не хотела делиться добычей, то ли лягушку ей стало жалко.       — Э, куда! А ну стоять! — выкрикнул песчаный, когда жёлтые антенны скрылись в шебуршащей траве. — Отдай лягушку! Я лишь кусочек откушу!       — Мне страшно представить, что бы с тобой сделали радужные, если бы услышали. — закатив глаза и помянув про себя клоунскую натуру Каракурта, прокомментировала я происходящее. Но песчаный уже, даже несмотря на длительный перелёт, словно тот совсем на нём не сказался, гонял Лимонницу с бедной квакающей лягушкой по кругу, всякий раз практически настигая малышку, но то и дело спотыкаясь или останавливаясь, выискивая затерявшуюся в зарослях «спасительницу природы».       — Они бы также спасали лягушку! — ответил мне ни на секунду не задумавшийся песчаный, нашедший даже мгновение, чтобы подмигнуть нам. И в эту же секунду «квакающая» Лимонница бросилась к нам да как шмыгнула под моё крыло, что я аж замерла в недоразумении, заглядывая к ней. Из плотно закрытой пасти малышки раздалось громкое и паническое «ква».       — Выплюнь... — с растерянностью попросила я драконицу. Ну, та и выплюнула. Мокрая, обслюнявленная лягушка камнем плюхнулась на землю, тут же со странным неодобрением посмотрев сначала на Лимонницу, а затем на меня, будто я была в чём-то виновата, да развернулась и поспешно запрыгала прочь, издавая всё те же протестующие звуки.       Какая жуть...       — Ну вот. Ужин убежал! — прицокнул языком Каракурт, пока я осматривала фыркающую Лимонницу под своим крылом. Главное, чтоб лягушка не оказалась ядовитой. Или что там радужные лижут у себя в лесах... Но вроде ничего, только то и дело недовольно отплёвывается от лягушачьей слизи, щекоча своими антеннами мой бок.       — Надо бы умыть тебя... — пробормотала я, переводя взгляд на овраг, в котором скрылся Мастер. — Тростинка, давай посмотрим тут? Вдруг вода достаточно глубокая и не придётся идти в лес.       — Конечно.       — Эй! А мне что делать? — возмутился Каракурт, на что тут же получил орехом по лбу под одобрительный крик лестных птиц. — Ай! Кто это сделал?!       Лес ответил Каракурту лишь новой волной будто бы смеющихся над ним покрикиваний.       — Вот и узнай кто, — отозвалась я, с подозрением окинув взглядом кроны, прячущие в себе каких-то местных обитателей. Может, воришка где-нибудь притаился? Странная, конечно, мысль, но мало ли. Или обезьяна какая-то, особо храбрая, развлекается. — Заодно последишь, чтоб никто вещи наши не стащил.       — Да кому они тут нужны?! — потирая лоб и недовольно бухтя себе под нос всякие гадости в сторону лестных обитателей, Каракурт всё же отправился сторожить. Ну а мы с Тростинкой, подтолкнув Лимонницу к оврагу, двинулись вслед за Мастером. К воде...       И к красоте, что открылась нам, стоило переступить край, скрывающий склон от наших глаз. Весь пологий берег зарос ранее сорванным Мастером цветком. Сквозь его широкие, крупные листья проглядывали редкие травинки или цветы клевера. Противоположный склон тоже был усыпан этим цветастым ковром из белых, розовых и нежно-сиреневых бутонов. И средь этих чарующих взгляд красот бродил Мастер, опустив расправленные крылья так, чтобы не помять, но легонько касаться ими этих волшебных цветов.       Сама собой у меня возникла нехорошая ассоциация с Иноразумом, и в голове сразу же всплыло предположение, что это какой-то его более цветастый аналог. Вот только сами по себе эти цветы выглядели столь... безобидно и миролюбиво, а раздающиеся от речушки кваканья лягушек и стрёкот сверчков с цикадами лишь прибавляли этому месту расслабляющего умиротворения. Так... красиво.       Даже Лимонница, до этого не особо интересовавшаяся цветами, удивлённо фыркала и издавала иные «милые звуки». Застыв у края склона она вытягивала над травой свою тонкую, длинную шею, стараясь охватить взглядом как можно больше этой красоты. И уже спустя мгновение под весёлые писки малышка сорвалась с места, прыгнув в зелёно-цветастое море, перебираясь от одного цветка к другому. И то укусит их, то обнюхает, то спрячется под лепестками или начнёт яростно копать лапками каменистую землю, разбрасывая во все стороны кусочки грязи. Ну а мы с Тростинкой, наблюдая за малышкой со стороны, лишь негромко посмеивались.       Посмеивался и Мастер, заметив накатившее буйство крохи-шелкопрядки, что вдруг оказалась в окружении цветов. И ведь в этом месте, наверное, уже сотни лет не было драконов. Заброшенный и забытый кусочек мира, полнящийся чарующей природной красотой.       Осторожно подцепив сестру за плечо крылом, я потянула ту к воде.       — Пойдём окунёмся.       — А Лимонница?       — Я готова поспорить, что она сама к нам побежит. Как только наиграется, — Улыбнулась я, глянув на завалившуюся на спину малышку, что распласталась на плотных зелёных листьях и передними лапками игралась, то и дело отталкивая от себя, с одним из белых бутонов. Но эта игра продлилась лишь до того момента, пока около ушка шелкуши не застрекотала цикада. Ведомая собственной любознательностью, малышка, сразу же отправилась выискивать таинственный стрекочущий источник звука, суя свой нос под каждый маленький кустик.       — Тут достаточно глубоко, чтобы вы смогли отдохнуть, — усевшись у берега, поддержал мою затею Мастер, осторожно подрезая когтями цветок за цветком. Букет он, что ли, делает... на память?       Но такие вещи на самом деле не особо меня волновали, пока я тянула всё ближе и ближе Тростинку к воде. Вот перед глазами и стрекоза здоровенная прошмыгнула, спешащая в своё укрытие на ночь. Вот уже и земля под лапами начинает отдавать приятной прохладой и влажностью, а рядышком квакают лягушки, навивая воспоминания о далёком, оставленном позади доме. Тихом и спокойном. Таком простом, приевшемся, но от этого не менее желанном после всех этих приключений.       Под мимолётно-грустные воспоминания я прикрыла глаза и смело шагнула в неспешно бегущую навстречу саванне речушку. Тёплая вода тут же обдала мои чешуйки и скользнула меж коготков, пока пальцы медленно погружались в неглубокий ил. Следующий шаг, затем прыжок, поднявший кучу брызг во все стороны — и вот я уже по плечи в воде. Вздрогнув то ли от холода, то ли от сладостного ощущения смываемой грязи и приходящей на её место чистоты, я даже бросила взгляд по течению, видимо ожидая увидеть идущее от себя мутное пыльное пятно. Но ничего. Только покачивающиеся водоросли, средь которых то и дело мелькали силуэты рыбёх да бегающие по водной глади водомерки. Хах, трудятся, воду меряют.       С подобной дурашливой мыслью, вырвавшейся из меня в виде улыбки, я обернулась к Тростинке. Сестрица не спешила за мной, хотя я и видела в её глазах горящие огоньки предвкушения. Она также, как и я, соскучилась по воде. Пускай не стоячей, куда более привычной грязно-крылам, но от этого не менее родной.       — Давай-давай. Вода что надо! — подбадриваю я сестрицу, вместе с этим обрызгав её слегка крылом. Громко фыркнув, сестрица оттолкнулась лапами от земли и плюхнулась рядышком, обдав уже меня волной брызг. – Эй!       Впрочем, всякое моё возмущение тут же переродилось в радостный смех, пока и он не пропал в сладостном нырке под воду, вслед за уплывающей вверх по течению Тростинке. Мигательная перепонка поверх глаз, придавая миру лёгкую мутность. Ноздри приятно сдавливает, лёгкие растянуты запасом кислорода на долгие минуты, а лапы загребают ил у самого дна, пока я проталкиваю свою тушку сквозь зелёные подводные заросли вслед за сестрицей, чей хвост то и дело мелькает перед моей мордой. Куснуть бы его, но я сдерживаюсь, лишь выпуская пузыри из своей пасти и отталкиваясь посильнее. Сейчас догоню, поймаю, выволоку на мелководье и шлёпну ей на морду илловую лепёху!       Однако планы меняются, когда мои уши улавливают искаженный писк, доносящийся откуда-то из-за зеркальной поверхности водной глади со стороны берега. Да и Тростинка тоже, судя по всему, уловила голос Лимонницы, выныривая аккурат передо мной.       Маленькая драконица стояла у берега, шлёпала своей лапкой по воде да недовольно шипела на неё — или же на своё отражение, в которое она, по-видимому, вглядывается, поворачивая моську то в одну, то в другую сторону. Столь много нового за сегодня она увидела, что мне даже стало интересно, какие чувства и эмоции обуревают сейчас малышку. Какие мысли роются в голове этого маленького, любопытного чудовища, что быстро переключила своё внимание на проскользнувшую мимо неё водомерку... и удивлённо вылупилась на бегающего по водной глади жука, а затем, будто сравнивая, на наши с Тростинкой торчащие из воды головы, местами украшенные водорослями.       — А-я-яй, отдай! — доносится до нас выкрик Каракурта, и он будто подталкивает Лимонницу попробовать воду.       Растопырив в сторону пальцы передних лап, она попыталась было встать на неё. Побежать по ней, будто маленький жучок, но вместо этого с недовольным писком провалилась в ил по локти.       — Тр-р-рс! — издала она нечто нечленораздельное, гневливо шлёпнув хвостиком за своей спиной.       — Плывём уже, плывём. Только ты осторожнее, а то не факт, что плавать умеешь, — позволила я себе пожурить малютку, пропуская вперёд Тростинку.       — Фрн! — горделиво ответила мне Лимонница, вытягивая свои почерневшие от ила лапки и с любопытством смотря на прилипшую к чешуйкам чёрную грязь.       — Нет, это нельзя есть, — на всякий случай уточнила я, но кроха и сама это прекрасно поняла, вновь принявшись шлёпать уже грязными лапами по воде в попытке смыть с них иловый налёт.       Ну а Тростинка, лишь негромко посопев, под брызги подобралась к берегу да осторожно подхватила уставившуюся на неё малышку, перетащила её к себе на спину и усадила прямо меж крыльев.       — Держись, — попросила она беспокойно засопевшую малышку.       — Ты осторожнее... — пробормотала я себе под нос, смотря на поёрзывания Лимонницы, с которой сестра двинулась обратно, туда, где поглубже. Впрочем, она не пошла далеко, вытянувшись на водорослевой подушке и погрузившись в воду всего по треть своей шеи. Аккуратно, чтобы Лимонница оказалась по лапки в воде, хотя та всё-таки нервничала, вцепившись своими коготками в чешуйки сестрицы.       — Не беспокойся, мы же рядом, — ответила и мне, и малышке Тростинка, перед тем как протянуть ладонь к сопящей драконочке. А та поглядела на пальцы, вынырнувшие из-под воды, издала звук, похожий на недовольное мяуканье, да и плюхнулась с места в воду, тут же выныривая и цепляясь передними лапами за пальцы обеспокоенно дёрнувшейся Тростинки. — Не надо так делать!       — Фрн! — гордо ответила мотающая из стороны в сторону мордочкой драконица, чей хвост поднимал брызги во все стороны, точно трепыхающаяся на крючке рыбёха. Прекрасно...       — Похоже, она всё-таки не умеет плавать, — подбираясь к сестре и подхватывая маленькое жёлтое чудо под живот, отметила я. — Всё-таки её племя живёт далеко от рек или берегов... Судя по всему, по крайней мере. Они не морские или земляные, связанные с водой.       Тростинка виновато прижала ушки.       — Наверное, ты права, — пробормотала она, наконец отпуская кроху, которую уже я начала «катать» по водной глади, поддерживая под живот, а затем, воодушевившись, спросила: — А может, её научить?       — А в этом есть смысл? Судя по тому, что я видела, крылья шелкопрядов совсем не приспособлены для воды. Им будет неудобно с такими парусами за спиной. А помыть чешую можно и у берега.       — Да, но разве...       — Хотя ты права в том, что это не повод не попытаться научить. Но только если она сама захочет, — попыталась я приободрить сестрёнку, перед тем как посмотреть в не шибко довольные глаза Лимонницы, что всё чаще оглядывалась в сторону берега, где занимался своими экспериментами над цветами Мастер, выплетая из них что-то странное.       — Фр, — коротко ответила мне сестра, тоже заметив поведение крохи, но я не собиралась позволять ей унывать. Накрыв её крылом, я прижала её к своему тёплому бочку. А ей, похоже, только и нужны были целительные объятия — сразу же приободрилась и улыбнулась чуточку смелее. Славно.       — Можем оставить её на Каракурта и проспать до утра в воде. Как дома. Хочешь? — тихонько проворковала я, в ответ получив лишь неуверенный кивок. — Вот! Замечательно. Надо только обрадовать его. И посмотреть, не победили ли его лесные жители... Что, Лимонница, посмотрим как там наш обормот?       — Фрн! — согласно кивнула малышка, да зашлёпала своими лапами в сторону берега. Ну а я не стала её разочаровывать и, боднув напоследок Тростинку, последовала на сушу, поначалу прыгая на трёх лапах и загребая воду хвостом. Но как смогла опустить Лимонницу на сухой камушек, так сразу же и выпрямилась, подавляя в себе невольное желание отряхнуться и просто наслаждаясь щекочущим чувством стекающей меж чешуек воды.       А тут и Мастер оживился, наконец-то закончив своё дело и водрузив на голову Лимонницы небольшой поделку из белых цветов и зелёных стебельков. Шелкуша задрала нос и забавно свела глаза на мелькающем над ними лепестке.       — И как это понимать? — нашла я в себе силы поинтересоваться у дракона, не доверяя мягкости в его глазах.       — Небольшое развлечение для этого дракона, Водомерка, — ответил он и усмехнулся, когда Лимонница весело запищала и начала мотать мордочкой из стороны в сторону. Маленькие рожки, за которые был закинут объект, не давали тому упасть.       — Да ну? — прищурилась я, переводя взгляд то на венок, то на Мастера. — Мы от тебя такого не ожидали.       — А что же вы ожидаете от этого дракона? Коварных планов по захвату мира? Злодейского хохота? Или, быть может, выкриков вроде: «если бы не эти детишки, то у него бы всё получилось»? — И даже несмотря на явный сарказм в его голосе, мне очень хотелось сказать ледяному, что да, именно это от него все и ожидают. Но я сдержалась, и лишь покачала головой, чтобы вытряхнуть из уха оставшуюся воду. — Нет, Водомерка, иногда и им могут руководить желания сделать что-то своими лапами для окружающих. Хотя, конечно, если тебе будет проще, ты можешь рассматривать это как злодейский акт по уничтожению вездесущих, отвратительных цветов. Мвухаха... кхе-кхе... Простите, у этого дракона никогда не получалось так смеяться.       — Знаешь, вот от кого, от кого, но точно не от тебя ожидают такое дурашливое поведение. Оно выбивается из твоего обра... — попыталась было я объяснить, но встретила неожиданно холодный взгляд Мастера, из которого моментально пропала всякая оттепель.       — Несомненно. Тебе ведь виднее, что на душе у этого дракона. — И я буквально чувствовала, что он хочет что-то добавить. Быть может, даже начать говорить какие-то глупости на тему самовыражения или того, что ему тоже нужно сбрасывать стресс... Хм-м, а можно ли было игру на пианино назвать способом избавления от тяжести на душе? А это лишь... Стоп, Водомерка. Ты начинаешь играть сама против себя.       Да и в любом случае, к чести Мастера, он не продолжил ничего говорить, лишь поджал под себя лапы да поправил съехавший венок кончиком своего когтя на голове подуспокоившейся Лимонницы.       — В любом случае, Водомерка, ты хотела проверить, в каком состоянии пребывает Каракурт, — напомнил ледяной принц, прежде чем указать крылом вверх по склону. — Судя по звукам, ему не помешала бы помощь.       — Угу, — лишь просопела я и опустилась перед Лимонницей, позволяя малышке запрыгнуть себе на спину, да на последок мельком заглянула в глаза Мастера. Вновь привычно холодные и спокойные.       — Иди. Этот дракон обсудит несколько моментов с твоей сестрой пока что, — надрезая новые цветки, сказал он, будто почувствовав мой взгляд, но затем вдруг встрепенулся. — Только позволь узнать этому дракону... Тебе сплести венок?       — Какие к лунам... — Я поморщилась, сдержавшись, чтобы не закатить глаза и услышав из-за затылка весёлый писк Лимонницы. Быть может, это его повёрнутость на красоте цветов дала о себе знать? — Не надо, в общем. Всё, мы пошли спасать Каракурта от местных макак.       И сколь удачно возмущённо зарычал песчаный, видимо и правда вынужденный бороться за сохранение наших припасов.