Реверс

      — Добрый вечер! — окликнул гостей мягкий голос, и все уставились на молодого мужчину в фартуке, который вытер руки о полотенце, перекинул его через плечо и протянул ладонь Ромео. — Очень рад вас видеть! Рим, Париж, Санкт-Петербург — какие гости в моём скромном доме!       То, что Пётр Петрович принял за кровь на его руках, по всей видимости, оказалось ягодным джемом. Патиш в изумлении разглядывала незнакомца с головы до ног.       — Л-Лондон?..       По-доброму усмехнувшись, он пожал плечами и протянул ей руку. Несмело тронув её, Патиш вздрогнула, глаза её расширились, но она ничего не сказала. Когда рукопожатие кончилось, она пристально смотрела на свои пальцы.       — Вряд ли вы удивитесь, если я скажу, что знаю, зачем вы здесь, как и знаю почти обо всём, что происходит... — Теперь он уверенно сжал ладонь Петра Петровича. — Увы, не на все ваши вопросы у меня есть ответы. Прошу заранее мне это простить.       От неожиданности Пётр судорожно выдохнул: ладонь была тёплой, но не как у обычного человека, а как у Марьи Юрьевны. Это было заразительное тепло, которым делились всегда искренне, просто так; оно растапливало даже самые заиндевевшие сердца. Вместе с ним в разум проникли уверенность в том, что всё будет хорошо, и доверие к этому существу, кем бы оно ни было, вернулись самообладание и мужество. Стало совершенно ясно: это не Лондон Темсон, тот мрачный сухой тип, которого Пётр Петрович помнил шпионом и интриганом. Его неозвученная догадка тут же подтвердилась.       — В самом деле, я не Темсон. — На это Невский недоверчиво выдернул руку, но мужчина в фартуке ничуть не обиделся: — Если вы позволите, я приглашу вас на чай с пирогом, и мы обо всём поговорим, а я объясню, кто я. Точнее, что я такое.       Ромео взял друзей под руки, пока они не успели возмутиться, и повёл в дом вслед за таинственным тёплым существом; пёс Гринвич бежал, переваливаясь, по пятам.       Первым делом они поднялись на второй этаж. «Сначала я покажу вам его кабинет», — сказал тот, чьего имени они всё ещё не знали. Это была довольно просторная комната, обитая красным деревом, с большим столом и глубокими креслами, со старинным глобусом, аккуратной собачьей лежанкой и резным сервантом, где разноцветными камнями приглушённо мерцал дорогой алкоголь. В одном из кресел, накрытый клетчатым пледом, спал мужчина с мягко вьющимися седыми волосами. Очки зависли на кончике выразительного носа. Он был так расслаблен, невинен и спокоен, что гости с трудом узнали в нём мистера Темсона.       — Он спит, — указал на очевидное их проводник и заботливо добавил: — Уже несколько дней. Наконец-то отдыхает. Вечно в мыслях, вечно натянут как струна, он так мало ест и так мало спит. Не будем ему мешать...       Когда они покидали кабинет, Гринвич напоследок ткнулся мордой в плед, из-под которого скользнула вниз жилистая хозяйская рука, преданно лизнул её и потрусил за всеми в коридор.       — Здесь у нас хозяйская спальня. Впрочем, мистер Темсон чаще предпочитает кровати кресло… А эта — гостевая. Я взял на себя смелость устроить её под себя.       В первой комнате было темно, так что с трудом угадывались очертания кровати. Дверь второй распахнули настежь, сквозняк дул по ногам, поднимая тюль у распахнутого окна. Здесь стояла аккуратно застеленная кушетка, небольшой шкаф с зеркальной дверцей, стол, загромождённый какими-то коробочками, фотоальбомами, стаканами с карандашами и ручками; у окна приютились напольные пяльца с незаконченной вышивкой пейзажа.       — Вот библиотека…       Это был просторный зал с балконом по периметру и двумя винтовыми лестницами. Вдоль стен протянулись полки с книгами, тут и там виднелись табуреты-ступеньки. В центре зала стояла софа; вплотную к ней был придвинут низкий стол с тёмной мраморной столешницей — единственный предмет мебели в библиотеке, сделанный из камня. Перламутровый блеск придавал ему сходство с чёрной жемчужиной, покоящейся на бархатном дне деревянного ларца. У софы лежала собачья подстилка, и Гринвич тут же побежал проверить её.       — На третьем этаже фехтовальный зал и музыкальный кабинет. А ещё домашний кинотеатр, но туда мы зайдём после чая.       — Ничего себе, — поразился Ромео и тихо заворчал себе под нос, хотя все его прекрасно слышали: — Столько лет хожу в гости, и впервые слышу про кинотеатр и фехтование… Хоть бы раз этот богатенький сноб устроил мне экскурсию…       — А сейчас идём на кухню. Вы как раз обдумали вопросы, которые хотите мне задать, и нас ждёт разговор.       Они спустились вниз — за ними вприпрыжку последовал Гринвич, — и прошли коридором на просторную светлую кухню. Воздух там был тёплым, напитанным ароматом выпечки, стол накрыт на четверых, горячий ягодный пирог дожидался гостей, на плите закипал чайник.       — Ты знал, что мы придём, верно? — спросил Ромео, садясь за стол и расстилая на коленях салфетку. Патиш и Пётр сделали то же самое.       — Конечно. С тех пор, как вы, мистер Тевере, подумали обо мне. К слову, это было очень мило с вашей стороны.       — Но кто ты?       — Вы ведь уже знаете. Только не хотите говорить, потому что, согласитесь, сложно назвать меня тенью Лондона. Понимаю, это выбивается из привычного порядка вещей, а сейчас и так достаточно тревог, вам неуютно. Как бы то ни было, я — тень, я появился и существую по тем же причинам, что и остальные тени. Так же, как и они, я способен перенимать дар и волшебство своего города.       Гости молча смотрели, как он наливал в чай молоко или добавлял лимон; очевидно, зная об их предпочтениях, он не задавал вопросов. За ним как будто следовал шлейф свечения, и тёмно-рыжие волосы красиво блестели в неярком свете кухонной люстры.       — Как вас зовут? — поинтересовалась Патиш. — Он должен был дать вам имя.       — Должен был, но он этого не сделал. Почему? Потому что привык называть всё своими именами. Он даже не замаскировал собственное имя, хотя мог быть Лэнгдоном или Лоуренсом.       — А как ты сам себя называешь? — спросил Ромео.       Он пожал плечами и печально улыбнулся.       — Честно говоря, вы первые, кто спрашивает… Не знаю. Никак. Я часть Лондона, и я тоже Лондон. Но вам это не подойдёт, ведь для вас я представляю что-то другое. Поэтому пусть я буду... Хм-м... Мне всегда нравилось имя Том. Пусть я буду Том! — он прислушался к тому, как оно звучало — кротко и по-домашнему; имя ему шло. — Том Темсон, — бережно повторил он, и имя осело и накрепко срослось с ним. Теперь ни тёплый свет, ни Том не ощущались в этом доме такими потусторонними и чужими.       — Как вы поняли, что мы придём сюда? — спросил в свой черёд Пётр Петрович.       — Как я уже сказал, я услышал, что обо мне подумал мистер Тевере. Он знает, что у Лондона необычная тень, а при нынешних обстоятельствах помощи больше не от кого ждать.       Невский немало удивился осведомлённости о чужих тенях, но решил расспросить Ромео потом. А тот махнул рукой и нарочито громко сказал:       — Ой, да это же всего лишь слухи. Я ничего такого не знаю наверняка!       — Но как Темсон мог отречься от всего лучшего, что в нём было? — вскинулась Патиш и обернулась к Ромео. — Если следовать твоей теории, тень — это сущность, сотканная из отрицаемых качеств. Обычно мы отрицаем всё плохое, потому наши тени такие злобные и бесчеловечные. Но Том... Я ничего не понимаю.       Том улыбнулся Патиш, и от того, как он на неё посмотрел, Пётр одновременно смутился и понял что-то личное, чего ему знать, скорее всего, не следовало.       — Мистер Темсон — непростой человек. Он рано понял, что искренность и чтение мыслей плохо сочетаются. Он не хотел привязанностей и сильных чувств, которые бы сделали его уязвимым и ранимым, — теперь Том обращался только к де Лясен, и даже Ромео, судя по выражению лица, стало не по себе. — Его дар — это тяжёлое бремя. Он отказался от всего лучшего в себе и запечатал сердце, чтобы никто никогда не смог манипулировать им из-за этой способности — и таким образом поставить под удар тех, кто ему дорог. И да, иногда он переходит всякие границы, особенно с вами, мадам. Он считает, что, приняв меня как часть своего характера, причинит окружающим больше вреда…       Ромео погрозил в потолок кулаком.       — Старый дурак! Попробуй проснись, я тебе такое причиню!       Нараставшая атмосфера того, что он ненужный свидетель при личном разговоре, развеялась, чему Пётр был искренне рад. Кроме того, в голову пришёл неожиданный вопрос. И, по всей видимости, не ему одному.       — Почему он, кстати, спит? — спросила де Лясен. — Мы же не спим, хотя наши тени тоже получили силы.       Какое-то время Том молчал, озадаченно моргая. Прежде чем ответить, он успел разрезать пирог, и теперь раскладывал кусочки по тарелкам.       — Так всегда случается: когда пробуждаюсь я, он почти сразу засыпает. Я не задумывался об этом до сих пор… Поэтому всё, что я скажу, из области предположений, — он сел и, оперевшись локтями на стол, подался вперёд. — Я не могу заменить его на работе или исполнять его обязанности, но, возможно, я и не нужен ему для этого? Видите ли, я никому не причиняю вреда, и хотя на словах мистер Темсон отделяет меня от себя, он никогда не сопротивляется моему появлению — для него это возможность отдохнуть и набраться сил… Вот он удивится, когда я представлюсь ему как Том!.. Но насколько я понимаю, ваши отношения с тенями сложились несколько иным образом.       — Если точнее, наши отношения не сложились вовсе, — угрюмо возразил Ромео. — И давно вы так живёте?       — Мне крайне сложно судить о времени, мистер Тевере, — заметил Том. — Может быть, несколько месяцев, может, и несколько десятилетий. Но я не думаю, что я — его первая тень.       На лице Ромео впервые отразилось неверие пополам с раздражением.       — Что значит «не первая»? А какая? Вторая, что ли? — Но Том в ответ на это пожал плечами: наверняка он не знал. — Oh, mio Dio. Такое попросту невозможно. Тень сама по себе и так уже показатель внутреннего расстройства. А если их несколько, то у города, скорее всего, давно съехала крыша…       Том скользнул взглядом по де Лясен, которая сидела с отрешённым лицом, глядя куда-то в сторону, сквозь стол; быстро переглянулся и с Невским. Опустив глаза, он решил пояснить:       — Тени не существуют все одновременно, но появляются последовательно, по мере того, как вы перерастаете свои прежние комплексы, развиваетесь, и ваше сознание видит перед собой другие проблемы и способы их решения. Тень — один из таких способов, возможность посмотреть на негатив своего собственного кадра.       — Вот почему-то Москве в молодости ничто не помешало быстренько рассудить, что к чему, прихватить тень себе и больше ни о чём не беспокоиться, — угрюмо ответил Ромео.       — Что? — дёрнулся Пётр Петрович.       — А! — отмахнулся итальянец. — У Марии — с её слов, да и по всему похоже — нет тени. То есть она приняла себя такой, какая она есть, со всеми недостатками. Удобно, правда? Никаких комплексов, никаких метаний и проблем. Потому она не участвует в нашей заварушке. — Он досадливо добавил: — А жаль, могла бы помочь!       — Тень Москвы, если бы существовала, — попытался успокоить его Том, — не оставила бы от всех нас и мокрого места. Можно лишь порадоваться за российскую столицу, а заодно и за нас: нам не придётся столкнуться с проблемами в её лице.       Они так по-житейски обсуждали его столицу, что Пётр Петрович приуныл и капризно захотел в уют своей квартиры. Надо было поскорее заканчивать с этим цирком и отправляться домой. Том посмотрел на него с пониманием, но больше никто ничего не заметил.       — Я знаю, вы приехали ко мне за помощью. Но не знаю, смогу ли помочь. Тем не менее, я должен вам кое-что рассказать. Точнее, показать. Для этого придётся перенести наше чаепитие в другую комнату.       Они погрузили чашки, заварочный чайник и тарелки с пирогом на два подноса и поднялись на третий этаж. За нужной им дверью прятался импровизированный коридор из стеллажей, до самого потолка уставленных потёртыми коробочками, которые они уже видели на столе в комнате Тома. Только сейчас Пётр Петрович понял, что в них хранились старые плёнки. Гринвич, высунув язык, неуклюже проскакал по коридору и скрылся из виду. За стеллажами находилась просторная комната с резным потолком, коврами, креслом-качалкой, миниатюрным низким столиком и мягкими подушками на полу. У стены, под слоем двухнедельной пыли, на высоком табурете дремал четырёхлапый старый кинопроектор.       Поставив один поднос на столик, а другой на пол, Том пригласил гостей присесть, после чего перетащил проектор в центр комнаты, включил и направил объектив на тёмную стену, собранную из деревянных панелей. Затем он опустил белую шторку на стене и, настроив на глаз фокус, обернулся; луч проектора причудливо освещал его. Тень, которую отбрасывал Том на шторку, повторяла всего его движения, и Пётр задумался почему-то, как могло бы выглядеть его другое я.       — Этот кинопроектор усовершенствовал мистер Темсон, наделив возможностями своего дара: проектор считывает мысли и показывает их на экране.       — Опасная штуковина, как по мне, — задумчиво проговорил Ромео, почёсывая Гринвича за ухом. — А как он работает?       Том подошёл к проектору, крутанул пустые бобины и приложил к кожуху ладонь.       — Вот так.       Картинка моргнула, на экране кто-то шёл к коридору. Мимо, радостно сопя, пробежал к приоткрытой двери Гринвич. За ней в сумерках, наполнивших внутренний дворик, стояли трое, опасливо заглядывали в проём и переминались с ноги на ногу. Послышались три разных голоса — глухо, отдалённо, как из-за стены, — хотя никто не открывал рта. Невский узнал голоса Патиш и Ромео и с удивлением понял, что третий принадлежал ему самому. Голоса не перебивали друг друга, хотя звучали при этом одновременно, и различить, что говорил каждый из них, было попросту невозможно.       — То, что вы слышите, — подсказал Том, — это примерное представление о нашем с мистером Темсоном даре. Поскольку информации к нему поступает много, самые важные воспоминания он записал на специальную плёнку — она хранится в стеллажах, которые мы с вами миновали. Мистер Темсон одновременно слышит голоса всех лондонцев. В его голове это какофония звуков, и далеко не все люди счастливы: они расстаются или болеют, страдают или умирают…       — Какой кошмар… — потрясённо произнесла Патиш.       — Да, это наверняка непросто ему даётся, — кивнул Том. — Он может управлять тем, сколько слышит, и способен сфокусироваться на любом из голосов, но никогда не делает подобных ограничений для себя.       — Теперь понятно, почему он такой зажатый, — без особого сочувствия заметил Ромео. Гринвич потерял к нему интерес и переместился поближе к Петру Петровичу. — Полагаю, ты хочешь показать нам нечто особенное?       — Всё верно. А чтобы происходящее было более привычным для вас, посторонние мысли я отключу… Мы нырнём в ночь вторника, какой её запомнил я. Да, должен предупредить: это моя версия событий, она субъективна, но надеюсь, суть всё равно от вас не ускользнёт. — На экране появилась замершая картинка с кухней, доской с нарезанными овощами и Гринвичем, вставшим на задние лапы за угощением. — Ну-ка, сделаем настоящее кино. — Вид переключился, как если бы был записан на другую камеру: теперь и Том, и Гринвич были показаны со стороны. — Ну что ж. Мотор.       Картинка задвигалась, из глубины, по нарастающей зазвучала музыка. Том разговаривал с Гринвичем.       — Ты любишь перец?       Бульдог завозился. Он как будто стеснялся гавкнуть и лишь глухо ворчал, вертя головой. Том протянул ему кусочек перца, и пёс тут же проглотил его.       — Вот как. А морковку будешь?       Гринвич умял её, с аппетитом хрустя, и уселся в ожидании нового лакомства.       — Ну, всё-всё.       Моргнул свет, но Том продолжал возиться с овощами: положил их в пароварку и занялся настройкой программы. Свет снова моргнул, затем на несколько секунд погас. Когда лампы зажглись, раздался громоподобный стук в дверь.       Замерев на месте, словно сеттер, Том долго смотрел в одну точку, на его лице настороженность сменилась сначала испугом, затем он сделал глубокий вдох и натянул маску спокойной доброжелательности. Заметив, что Гринвич тоже напрягся, он поманил пса за собой и вышел в коридор. Входная дверь была закрыта, но из-за неё в освещённую прихожую пыталась пролезть липкая, въедливая темнота. Том улыбнулся уголками рта — видимо, он понял, кто стоял за порогом, — и распахнул дверь.       Сперва показалось, что двор был пуст и тёмен от опустившейся на город густой ночи, но в чёрном облаке вспыхнули две пары жёлтых глаз.       — Добрый вечер! — поздоровался Том.       — Здравствуй, безымянная тень Лондона, — сказал один из визитёров. Свет из коридора пробился сквозь мрак улицы и выхватил лицо говорившего. Черты его лица были крупными и ровными: нос с горбинкой, квадратная челюсть, волевой подбородок, брови, красиво нахмурившие гладкий высокий лоб. Над ушами и на его плечах что-то неясно блеснуло.       — Как и ты, я тень. Мы оба тени, — он указал на своего спутника и протянул руку Тому, но тот не торопился с рукопожатием или приглашением внутрь и не выходил к ним на крыльцо.       — Чем обязан вашему визиту?       — Много веков ты жил под гнётом того, кто запер тебя от остального мира, кто оставил тебя одного наедине со злостью и тьмой…       — Вот как, — проговорил Том. Граница между светом дома и мраком во дворе была зримой, почти осязаемой.       Сделав маленький шажок вперёд, в разговор вступила вторая тень. Ею оказался весьма объёмный невысокий господин с мясистым носом на одутловатом лице и складками подбородка, переходившего в шею; чёрный воротничок был стянут шёлковым шейным платком с золотым узором. Он с почтением склонил голову, одной рукой на ходу сняв котелок, а другой перехватив поудобнее трость с золотым набалдашником.       — Видишь ли, так вышло, что мы пробудили тебя ото сна. У тебя ещё будет время привыкнуть к миру людей, как и к тому, что значит быть по-настоящему живым. И свободным, — это слово он произнёс вкрадчиво, глядя прямо в глаза Тому. — Ты можешь присоединиться к нам, помочь другим. Отплатить за оказанную тебе услугу…       Том перевёл взгляд с одного лица на другое.       — Боюсь, я буду совершенно бесполезен…       — Отнюдь, — поспешил перебить его тот, в котелке. Его рослый спутник со строгим лицом собирался вмешаться, но был оттеснён тростью. — Мой друг, ты умеешь читать мысли. Сию минуту читаешь мои, знаешь, о чём я думаю на самом деле, и потому отвечаешь так невинно, так сдержанно. Тебе кажется, что мои мысли не соответствуют моим словам, правда?       — Откуда вы знаете про мой дар?       — Ах, мальчик мой!.. Твой хозяин тысячу раз проделывал это с моей девчонкой. Иногда ей это даже нравится, по-настоящему нравится, — он улыбнулся, изобразив кокетство, сморщив нос и цыкнув языком. — Почти как секс.       — И чьи мысли мне нужно читать? — обыденным и спокойным тоном спросил Том, будто уже согласился сотрудничать и теперь просто уточнял детали.       — Тех, кто окажется менее сговорчив, кого придётся уговаривать. Понимаешь, мы несколько ограничены во времени, а нам не помешают лишние руки: революция — это всё-таки командная работа.       — Я бы всего лишь хотел понимать, с кем мне предстоит иметь дело.       — С парой-тройкой молодых, а потому очень сильных теней. Один из них наподобие тебя, почти что телепат.       — Ничего, справлюсь. Но неужели никто не попытается вмешаться?       Вновь заговорила высокая тень; металлические наплечники таинственно поблёскивали в полумраке.       — Если пойдёшь с нами, никто не помешает. У нас есть свой собственный мир. — С этим словами он дёрнул пространство, словно завесу, и открыл проход в чужое измерение. Там, в облаке клубящегося тумана, тусклая лампа освещала стол с приглашающе отставленными стульями. — До поры укроет нас от чужих глаз. Теперь и ты можешь войти туда, когда пожелаешь. Попробуй сам.       Том повиновался: подобно тени, потянул невидимый полог в сторону, и прямо в стене прихожей появился такой же провал.       — Это место словно пересадочная станция, — заверил тип в котелке. — Увы, мы не умеем телепортироваться, как один наш будущий друг, зато наш маленький зал ожидания позволит за ночь обойти всю Европу и собрать целый отряд.       — Но как я понимаю, этот мир — не конечная наша цель, — вежливо заметил Том, взглянув на высокого.       — Разумеется, нет. Наше место — здесь, — ответил тот. — Они утаивают правду, прощают людям разрушения, забывают войны, прячут нас. Но мы гораздо больше, чем силуэт на песке, напоминающий их контур. Боль, лицемерие, унижение, вечный голод, которые нам кинули, словно объедки помойным псам, слишком тяжелы для них, наших… создателей, поскольку в этом кроется суть бытия — сам этот мир родился в муках. Он должен принадлежать нам.       — Вместе с бесценными городами и их аппетитными людьми, — зловещим эхом отозвался толстяк. Затем он заискивающе добавил: — Может, впустишь нас? На пороге всего не расскажешь, а ведь у нас такие планы…       Том думал. Его взгляд упал на край дверного проёма, вдоль которого всё струился чёрный дым. То, что по началу можно было бы списать на обман зрения, оказалось живой, движущейся тьмой.       — Да, я знаю о ваших планах, — сказал он наконец. Он говорил спокойно, будто обсуждал с соседями самые скучные новости. Поглядев на провал в стене, ведущий в другой мир, он закрыл его, как если бы сдвинул шторы на окне. — Но полагаю, что вы сумеете воплотить всё без меня, потому что и я, и прочие тени, которых вам удастся привлечь на свою сторону, — для вас просто удобные одноразовые инструменты. А это, к сожалению, не отвечает моим моральным ценностям.       — Вот же сукин сын, — шепнул толстяк и опасно улыбнулся, вдруг вскинул голову — и шевелящаяся тьма устремила пики к Тому, однако не достигла его, замерев ровно на пороге. — Ну-ну, не надо сопротивляться. Пусти нас, дружок. Мы просто не хотим, чтобы ты наболтал кому-то лишнего… Просто убедимся, что ты один…       — Я вам и так скажу — я не один, Лондон дома, — просто ответил Том. — Могу позвать его, если вам угодно.       — Бруйяр, идём. — Высокий всё это время стоял с ничего не выражающим лицом. — Он не нужен.       Когда толстяк не повиновался, по-прежнему безуспешно атакуя крыльцо и дверь, его спутник с видимым раздражением щёлкнул пальцами, и Бруйяра затянуло в открывшееся оконце. Блеснув доспехом и не обернувшись, в провале исчезла и вторая тень.       Фильм остановился на кадре с Томом и Гринвичем, сидящим у его ног, на фоне светлого коридора.       — Нда, жутко, — пробормотал Ромео. — Отдам тебе должное, Триче, Бруйяр воистину омерзительный.       — А второй — это ведь был Умбра? — уточнил Пётр.       — Да. Похож. Когда я видел его в последний раз, он не был таким большим и красивым. Раньше его сдерживала темница, но теперь с ней явно произошло что-то ненормальное…       Невский глянул на де Лясен. Она гладила Гринвича и смотрела на стоп-кадр. Пётр хотел сказать, что сочувствует, извиниться за свои сомнения насчёт опасности теней, но рассудил, что Патиш всё это поняла бы и без слов.       — Кто такой этот «почти что телепат»? — спросил Тевере. — Это ведь они про тень Петербурга, да? А телепортирующийся «будущий друг», наверное, тень Нью-Йорка?       — Совершенно верно. Это одни из самых сильных и молодых теней. Умбра и Бруйяр не сказали этого вслух, однако считают, что их проще склонить на свою сторону из-за неопытности. — Том отнял руку от проектора, изображение на экране пропало. — И ваш, мистер Невский, дар воздействовать на разум и стирать память их очень привлёк. Впрочем, должен оговориться: сейчас я способен читать ваши мысли так легко лишь потому, что вы временно лишены сил. Когда вы снова обретёте их, я не смогу даже узнать, что вы обо мне подумали. У вас же, в свою очередь, не получится воздействовать на мысли мистера Темсона.       Пётр поёжился. Пресловутая способность позволила капитально стереть память ему самому, и он до сих пор не мог вспомнить о своей тени.       — Кажется, они всерьёз думают изменить прошлое, — задумчиво произнёс Том. — Умбра постоянно держал это в голове, но мне не удалось понять, действительно ли они способны на подобное. Телепортация позволила бы им перемещаться быстро и бесследно, ведь сейчас им приходится каждый раз разрывать ткань реальности, чтобы нырнуть в наш мир и обратно, из-за чего их несложно обнаружить. — Том выразительно посмотрел на Патиш. — Бруйяр видит людское общество как ферму по производству питания для жизни теней.       — А чем питаются тени? — спросил Невский, опасаясь услышать ответ.       — Чаще всего эмоциями определённого диапазона, — ответила Патиш. — Обычно они тянут из людей всё ясное, доброе, чистое. Бруйяр поначалу придерживался этой диеты, но потом включил в неё деликатесы — человеческие жизни и души, страхи, которые он, в отличие от всего светлого, не забирает, а преумножает.       Ромео медленно поднялся с пола. По всей видимости, ему в голову уже пришёл какой-то план; он обратился к Тому.       — Нам нужно попасть в этот мир теней. Ты сможешь нам помочь?       — Думаю, если постараться, возможно всё! — с уверенной улыбкой заявил Том.