Реверс

— А если это ложь, а если это сказка, И если не лицо, а гипсовая маска Глядит из-под земли на каждого из нас Камнями жёсткими своих бесслёзных глаз…             А. Тарковский

      Тьма. Влажный мрак. Укрывающая покоем мгла. Лучше всего увязнуть в темноте, не дёргаться, чтобы хватка не стала слишком сильной, и наслаждаться моментом одиночества, долгожданной тишины. Ни упрёка, ни укола совести, ни этого отвратительно спокойного голоса, что без конца говорит, и говорит, и говорит, и…       Он так привык быть паразитом, цепляющимся к скользкой изнанке сознания, — и так это ненавидел. Всю жизнь он наблюдал чужие видения и лишь сегодня смотрел собственный сон. О том, как проснулся в тёмной комнате в предрассветных сумерках, вдохнул так, что заныли лёгкие. Как сел на чужой постели, ступни коснулись ледяного пола, и захотелось укрыться от холода. Как потянулся за кусочком тепла, но его отнял тот, другой, двойник со спокойным голосом, спустившийся с кровати точно так же, как он.       Он стоял у пустого зеркала, глядя, как глаза его наливаются золотым блеском. И, пока гладь стекла не подёрнулась рябью и глубоководное чудище, жившее за зеркалом, не всплыло на его поверхность, отвернулся.       Двойник стоял в конце коридора, слепо шарил рукой по стене и не видел его; он никогда не видел. Больше не увидит и не вспомнит: они поменялись местами. Теперь двойнику суждено быть лишь тенью, слабым эхом чужого величия…       Рывком выпрямившись, он сдвинулся на край стула. Руки затекли от неудобной позы, а голова ныла; видимо, он уснул за столом. У пространства вокруг не было стен и, кажется, потолка, хотя откуда-то сверху лился тусклый, бледно-жёлтый свет. На столике перед ним стояла позолоченная чашка с лаково-чёрной жидкостью, не похожей ни на чай, ни на кофе. Рядом на тарелке лежал сбрызнутый золотой пудрой круассан.       Он взял в руки чашку, перевернул её над столом, но из неё ничего не пролилось. Только сейчас он понял, что всё это нереально: ни эта чашка с круассаном, ни его ощущения. Он ведь выбирался как-то раз в мир людей, знал наверняка, что такое свет, холод, жар, ветер, солнце и ночь, боль и усталость. Но это пространство, это место казалось каким-то неправильным, замедленным, вязким и затягивающим, словно зыбучий песок. Только нараставший внутри голод был настоящим.       Он всмотрелся во мрак, чувствуя на себе чужие взгляды, и верно: за ним следили две, четыре, семь… дюжина пар жёлтых глаз. В ноздри ударил запах смрада, горло царапнула сырость гнили. Хотелось находиться где угодно — пусть и в холодной квартире наедине с осточертевшим голосом в чужой голове, где-нибудь дома, — лишь бы не здесь.       Те, кто разглядывал его из темноты, вдруг разом уставились куда-то в сторону. На порядочном расстоянии от него вспыхнул свет, очертивший две огромные фигуры. Они направились к его столику, и тёмное облако, в котором он сидел, заворочалось. Лампочки больше не загорались: светящаяся точка над головами — не огонь, не электричество — покорно их сопровождала. Фигура слева казалась мускулистой и сильной, её шаги были уверенными, широкими. Та, что справа, была непропорциональной и грузной, но легко и быстро передвигалась по земле, словно спрут по дну, помогая себе сильными щупальцами. Они приближались, но от одного их вида охватывал такой ужас, что встать из-за стола, убежать или спрятаться не получалось. Или не хотелось? А это ещё почему?..       Внезапно опомнившись, он пружинисто поднялся на ноги и отправился в противоположную сторону; подобно янтарям на чёрном сатине, десятки глаз снова наблюдали за ним. Но стоило ему уйти из-под света, как тьма, клубившаяся вокруг, оказалась всего лишь сумраком, что приветливо цеплялся за ноги, тёмным переваливающимся облаком, в котором то и дело угадывались лица и ускользавшие из памяти образы.       Свет вдруг настиг его. Он обернулся через плечо, чтобы взглянуть на преследователей, но неожиданно оказался с ними лицом к лицу. Оба были высокими мужчинами с крупными чертами. Щупальца спрута слились в две конечности, он держал ладони на набалдашнике блестящей трости и глядел с усталостью и укором. Мускулистый был выше него и смотрел сверху вниз, горделиво задрав подбородок. Его плечи покрывал полированный доспех, а на голове красовался лавровый венок из металла — единственная изящная деталь в остальном могучего облика. Глаза у обоих мерцали золотом, причём лимонно-жёлтый оттенок у грузного был подобен тусклому свету вокруг.       — Здравствуй, дружок! — с обманчивым дружелюбием сказал он, затем небрежно бросил своему приятелю: — Как его звать?..       — Тень, — процедил мускулистый.       — Пф, так просто?.. — «спрут» улыбнулся шире. — Здравствуй, Тень. Для нас честь, что ты решил присоединиться к нашей общей цели. Будь как дома.       — Я с вами брудершафта не пил, чтоб вы мне тыкали, как щенку, — раздраженно ответил Тень и встал в ту же позу, что и мускулистый: задрал подбородок, вытянулся во весь рост и сложил руки на груди.       — Каков нрав, каков нрав! Переплюнет тебя, дорогой Умбра!..       — Успокойся, Бруйяр.       Но тот, кого назвали Бруйяром, разразился громким хохотом и ничего не слышал. Зрелище это было жуткое: одной рукой он схватился за объёмный живот, другой гулко стучал тростью по земле; он сотрясался целиком, всем лицом, всем телом, — так, что нижняя часть туловища снова обратилась в многочисленные щупальца, словно в судорогах теперь извивавшиеся и подрагивавшие под ногами Умбры и Тени. Старомодный котелок слетел с головы Бруйяра; его силуэт почти лишился очертаний и стал походить на чёрный плотный туман.       Умбра хотел шлёпнуть его по спине, но широкая ладонь прошла сквозь частицы угольной пыли. Трясущиеся черты лица совсем растворились в воздухе. Тишина поглотила смех.       Тень остался один на один с Умброй. Он не выдал страха или смятения ни одним движением; лишних вопросов задавать не хотелось, и он придумывал короткие точные фразы, чтобы быстро выяснить всё, что ему требовалось. И кое-что он уже понял, просто потому что умел рассуждать.       — Вы призвали меня сюда.       Умбра впервые за всё время перестал хмуриться, и его лицо разгладилось, сделалось удивительно ровным, как у статуи.       — Мы — тени го…       — Я уже знаю, это очевидно. Зачем вам нужен я?       Тут собеседник щёлкнул пальцами, и из воздуха появились два антрацитовых кресла.       — Присядем? — Умбра опустился в кресло первым. — У вас есть вопросы. — Он взял долгую паузу, очевидно, скучал, но смотрел проницательно. — Мы не враги.       — Ну-ну, — с насмешкой заметил Тень, но всё же сел. — Не знаю, что это вы там нащёлкали своими перстами, но вынули меня из чужого сознания против моего желания.       — Это так, — согласился Умбра. — Но в самом ли деле против желания? Мы слишком долго жили в тени своих узурпаторов.       — Ага, революция, — понимающе кивнул Тень, сцепив руки в замок. — Вы случайно не француз?       — Я римлянин.       — Ах вот оно что.       — Что?       — Ничего. Продолжайте, будьте добры. В тени узурпаторов...       Умбра разглядывал собеседника несколько секунд, но даже если тот взбесил его снисходительно-ироничным тоном, он не дал этого понять.       — Мы способны на большее, — продолжал он. — Мы не будем жить тайно, пряча магию и урывая себе лакомый кусочек, лишь когда город спит, уязвим или болен.       — Ясно. Свобода, равенство, братство. Ну, может, хотя бы ваша жена француженка?.. Звучит как политагитка. Неинтересно. Мне пора!       Тень встал из кресла, намереваясь уйти отсюда, но не знал, как это сделать. На самом деле он был напуган ещё пуще прежнего, но Умбра, к счастью, не мог читать мыслей.       — Мы перепишем историю городов… Да что там, целых держав! Мы перестанем скрываться от людей и покажем им истину, — сказал он с живостью, которой до сих пор в разговоре себе не позволял. — Мы будем теми, кем они быть не сумели. Мы возьмём их бремя на себя. — Его слова стали звучными, цепляющими. — Мы — подлинные воплощения городов. Мы не притворяемся, не пытаемся казаться лучше. Этот мир — наш по праву.       Тень, обернувшись, мрачно улыбнулся.       — А потом мы перегрызём друг другу глотки.       — Мы станем по-настоящему живыми, Тень, — настаивал Умбра. — Навсегда. Вы знакомы с этим ощущением. Вы оживали, быть может, не однажды, и это чувство зудело в вас вплоть до сегодняшнего дня.       — Всё-то вы знаете. Что будет с городами?       — Всё, что мы пожелаем. Всё, чего они заслуживают, — ответил Умбра, и его глаза полыхнули. Это выглядело завораживающе опасно.       Ну конечно, Тени понравилось быть живым и видимым. Все эти маленькие ощущения, которыми пренебрегали люди, он ценил как немногочисленные сокровища на дне полупустой шкатулки. Хладнокровный, что-то скрывавший Умбра — по всей видимости, тень Рима, — поначалу совершенно не располагал к себе, но теперь, после небольшого разговора, вызывал чуть меньше неприязни.       — Ну ладно, — наконец нехотя ответил Тень. — Каким образом вам помогу я?       — Дар, который вы вернули себе, забрав у Петербурга, позволяет внушать мысли и стирать память. Первые легионы придётся привести в новый мир силой.       — Легионы? Простите, это сколько людей?.. Мы же о людях? — Тень оживился: кажется, появился шанс что-то узнать. — Какой у нас вообще план? А вы что умеете? И этот… и ваш друг Бруйяр?       Лицо Умбры вновь стало непроницаемой маской, его запал угас. Он поднялся, отрешённо поглядев на Тень сверху вниз. Не купился; но попробовать стоило.       — Вам всё это не нужно. Вы сделаете ровно то, что я скажу, тогда, когда я скажу.       — Осведомлённость о планах позволит быстро сориен…       Умбра перебил, предвосхитив его слова.       — А вы, Тень, — вы собираетесь нарушить наши планы?       — Нет, я же о них не знаю.       — Хорошо. Скоро отправляемся.       — Отправляемся куда?       Но Умбра, не ответив, повернулся и ушёл во мглу, вскоре растворившись в ней.       В ту же секунду под ноги хлынула ледяная вода, и Тень от неожиданности подскочил на месте. Позади послышались шаги, но их звук стал стремительно стихать — на первый план проступили далёкие голоса и нарастающий шум; кажется, он засыпал. Отчаянно сражаясь за своё сознание, он насилу вывернулся из хватки сна и нанёс мысленный удар в ответ. Дремота не отступила, но зависла где-то у края разума, готовая наброситься снова. Тень осел на одно колено, чтобы не упасть, обернулся и заметил трёх женщин — разумеется, они тоже были тенями.       — Не сопротивляйся, Тень. Это всего лишь сон, — молвила старуха, протянув к нему руку. Её глаза закатились, голос звучал неестественно и низко — судя по всему, она пребывала в подобии транса. По воде пробежала рябь. Морок снова давил на него.       — Подружек своих усыпи, — зло плюнул он, и сонная слабость отпустила его так же быстро, как до этого настигла. Оказалось, застав ведьму врасплох, он сумел внушить ей свою мысль. Спутницы старухи рухнули наземь. Очнувшись от транса, она первые секунды озиралась в молчаливом изумлении. Затем нервным движением ладони притянула воду и как будто впитала её в свои многослойные одежды. Обе женщины резко пришли в себя. Пробуждение было бурным: они набросились на старуху с криками, одна из них вынула из ножен блестящий кинжал.       Тень колебался: у ведьмы явно были недобрые намерения, но конфликт произошёл из-за него. Взамен на помощь можно было бы получить ценную информацию. Он попытался, как в первый раз, не задумываясь повлиять на чужое сознание, но сейчас у него не получилось. Придётся стереть им недавние события из памяти — это было немного проще. Он собрался с мыслями.       — Давайте забудем об этом недоразумении, — невозмутимо предложил он. Сцепившиеся тени тут же успокоились и отпустили друг друга. Одна из них, с короткими всклокоченными ветром волосами, посмотрела на старуху озадаченно.       — Ты что-то сделала? У меня такое дурацкое ощущение…       — Да для вас, европейцев, все ощущения дурацкие! — раздражённо рявкнула тень с кинжалом, запоздало заметила в своих руках оружие и убрала в ножны, сердито сопя.       — Пошла ты к чёрту.       — Будь повежливее. Я тоже была «избрана» Умброй.       Старуха, щурясь, с удивлением пробормотала: «На мне не сработало». Она уставила проницательный взор на Тень, и тот еле заметно кивнул в ответ.       — Новенький, — произнесла она, привлекая внимание своих спутниц. Они оборвали свой спор на полуслове, заметив Тень.       — И что они с тобой так носятся? — презрительно спросила вихрастая.       — Это тот, русский. Он якобы телепат или вроде того, — ответила ей тень с кинжалом. — Тьфу. Будто никого получше не нашлось.       — Телепат — и всё?       — Будет отсиживаться, пока остальные рискуют собой ради общей свободы…       — Симпатичный… Но какой же жалкий.       — Хочешь, ещё раз покажу, что умеют телепаты? — с нарочитым дружелюбием спросил Тень. — В первый раз вы как будто и не заметили…       — Ах ты!..       В тусклом свете снова блеснул кинжал.       — Достаточно, — оборвала их старуха. Она вышла вперёд, взяла Тень под руку, и вместе они неспешно направились куда-то вперёд, сопровождаемые мерцающими огоньками и тенями, следовавшими на расстоянии.       — Я Лагуна. Это Шави и Мистраль. Буйные девицы, но для нашего плана лучше не сыскать.       — О, и вы знаете про план. Но мне, конечно, ничего не скажете, — с напускным пониманием сказал Тень.       — Скажу только то, что знаю сама. Мы трое должны будем прикрывать Умбру, если города найдут силы для противостояния. Что, впрочем, маловероятно.       — Может быть, вы знаете, как пригожусь я?       — Умбра видит преимущество в сочетании наших сил. Видимо, ему очень приглянулась «телепатия» — ваш дар гипноза и забвения.       — Простите, но чьи вы тени?       — Ничьи! — грозно прикрикнула Мистраль.       — Я — тень Венеции, — спокойно ответила Лагуна. — Шави — другое лицо Тбилиси, Мистраль — личный кошмар Марселя.       — Какое в высшей степени восхитительное общество. Но почему мы все говорим на французском?       Лагуна остановилась и внимательно посмотрела на Тень. Её взгляд стал настороженным, она будто подбирала слова.       — Вы разве ещё не знакомы с Бруйяром?       — Мы не были представлены, — Тень усмехнулся. — Месье ушёл от диалога.       — Это место — мир Умбры — узилище, одиночная камера. Бруйяр заполнил его собой, не позволив сомкнуться, и теперь остальные тени тоже могут здесь находиться. Он обеспечит нас пищей и впустит на свою территорию — в город, с которого всё начнётся.       Тьма вокруг них сгустилась и обрела уже знакомые контуры щупалец. Они тянулись от фигуры, находившейся на расстоянии: положив трость и котелок на крохотный столик, Бруйяр восседал за ним, попивая кофе и с удовольствием жуя хрустящий круассан. Заметив на себе взгляды, он оторвался от трапезы и благосклонно улыбнулся.       Лишь спустя мгновение Тень понял, что улыбка была адресована не ему: щупальца мягко облепили Мистраль, обхватили её руки и шею, заткнули рот, проникли под одежду. Ей это совершенно не нравилось, но она не могла пошевелиться и молча терпела домогательства. Тень почувствовал, как что-то дотронулось до его ноги и скользнуло по ней вверх, машинально дёрнулся, и блестящее щупальце обратилось серой дымкой.       — И что это за город? — Тень повернулся спиной к чудовищу, увлекая Лагуну в сторону.       — Париж! Как известно, Париж — всегда хорошая идея! — крикнул им Бруйяр, салютовав чашкой с блюдцем; очевидно, он их отлично слышал. — Красивейший город мира! Праздник, который всегда с тобой! Столица любви! Город огней! Он фыркнул, неудержимо расхохотался, запрокинув голову и стуча толстым кулаком по столику, который не пережил столь сильных чувств и в итоге опрокинулся. Щупальца, дрожа и сокращаясь от его смеха, наконец оставили Мистраль в покое.       — Я уже ненавижу Париж, — неслышно сказал Тень.       Если уж его хотят использовать, то и он будет тайно преследовать собственные интересы. Это честно. К тому же, безоговорочно поверить Умбре или Лагуне было бы фатальной ошибкой.       Облако чёрного тумана всё вилось вокруг Тени и своим липким холодом пыталось пробраться внутрь, туда, где угнездился тёплый свет Петербурга.