Шрамы мирного времени

      Если раньше Ферфилд казался шумным и беспорядочным, то в день Исповеди министра культуры этот город окончательно утратил покой.       Посреди площади воздвигли помост. Его было видно из любого выходившего сюда окна, даже когда все пространство затопили люди.       Ричард и Эддард прибыли раньше назначенного времени в сопровождении трех десятков солдат Когорты, но даже так им пришлось столкнуться с сопротивлением. Городская стража не могла расталкивать тех, кто норовил пролезть через забор и приблизиться к помосту. Были и те, кто пытался пробиться ближе к Ралам, но Когорта едва позволяла им даже окинуть их взглядом.       Идя внутри кольца телохранителей, Эддард чувствовал себя загнанным в угол. Отец шел перед ним, не оборачиваясь. Все утро они хранили гробовую тишину. Единственным вопросом отца было «ты уверен, Эд?», и это ничуть не помогло.       Он перебирал факты.       Во-первых, печать принадлежала Дуайру, а почерк не подделывал никто в городе.       Во-вторых, Дуайр был следующим в очереди на пост Суверена.       В-третьих, Далтон убил его жену.       «Ты уверен, Эд?»       Отец не намекал, не пытался сбить его с толку. Он просто спрашивал, не как Искатель, а как его отец.       — Я имею право быть уверенным? — Эддард обратился к нему спустя долгое время после того вопроса. Он боялся, что не выдержит гнет сомнения в одиночку.       Отец посмотрел на него взглядом, лишенным страха. Его безмятежности можно лишь позавидовать.       — Если бы Далтон посмел сделать то же с твоей матерью, я нашел бы наказание хуже, чем звон Домини Диртх, — взгляд отца утратил ясность на миг, когда он задумался. — Но не думай, что деяния всегда соответствуют ожиданиям. Люди еще долго будут удивлять тебя, Эд.       Отец тоже сомневался, и он же говорил, что это нормально. Эддард позволил себе не торопить разговор, хотя его шаг отбивал беспокойную дробь по каменной мостовой, ускоряя его мысли.       — Как он отреагировал на вопрос про его жену?       — Он выбил его из колеи. Я думаю, он правда любил ее.       Отец не ответил, не обернулся, не ускорил шаг. Эддард не мог предсказать, о чем он думает — эта часть жизни пока была вне его полного понимания.       — Если не он убил Далтона, я буду удивлен. Но это лишь мое мнение, Эд. Я прошел через это на Исповедях, которые проводила твоя мать — ты никогда не можешь знать наверняка.       Эта фраза не должна была принести облегчение — не в разговоре с родителем, не перед принятием судьбоносного решения. Но если отец хоть сколько-то разделял его мнение, это уже вселяло надежду.       Солдаты расступились, пропуская Эда на помост. Он пошел вверх по ступеням. За ним последовал отец, и лишь после часть солдат отделилась, занимая свои посты позади них. Все взгляды обратились на лорда Рала — вне сомнений, слухи о том, что произошло в поместье, уже разлетелись. Эти же взгляды пробегались по Эду, словно затупленное острие кинжала.       Вздернув подбородок, Эд устремил взгляд вперед. Он ждал, пока выведут предполагаемого виновного, и не мог пошевелить и мускулом.       Он вспомнил, как наблюдал за матерью в той же ситуации. Люди затихали, стоило им услышать шелест ее белого платья и легкую поступь, а один ее взгляд заставлял всех замереть. Ее власть была абсолютна не только во время исповеди, но и до нее, и после. А маленький Эддард наблюдал со стороны и мечтал, что эта власть однажды появится и у него. Но даже когда он упрямо смотрел вперед, его глаза не видели волнение толпы, не видели ее лица, не видели ее эмоции; его сознание боязно пряталось за слепой пеленой.       Стражи провели Герберта Дуайра до середины помоста и заставили опуститься на колени. Эддард наивно надеялся, что он сможет встретить свою участь с гордо выпрямленной спиной, но андерцы не желали этого. Вид гордого человека, лишенного даже права на самоуважение, вселял ужас.       На помосте показался глашатай. Заскрипели доски; по ступеням поднялось еще несколько человек. Даже не оборачиваясь, Эддард понял, что это были Директора. Среди них был и Прево. Если бы Эда спросили, о чем они вещали толпе следующий десяток минут, он бы не вспомнил ни единого слова. Его мысли возобладали над слухом и зрением.       Он должен вновь лишить человека воли, но теперь это превратили в фарс. Директора говорили, говорили, говорили, и шум толпы нарастал, высасывая из воздуха тишину. Вокруг Эддарда не было пространства сосредоточения, как не было покоя во всем городе.       — Убийца Суверена должен заплатить! Исповедь — лишь малое наказание для такого злодейства, но мы будем милостивы к министру за все его добрые деяния перед нашим народом и позволим сохранить жизнь!       Толпа одобрительно загудела. Ликование и жажда не заканчивались, как и толпа: она растворялась в прилегающих улицах и вдруг возникала на балконах, на крышах. Тысячи глаз наблюдали. Следили. Жаждали увидеть смерть и впитать ужас.       Эддарду хотелось унять Директоров и прекратить все это. Он даже сделал шаг вперед, но отец схватил его за запястье. Обернувшись, Исповедник увидел, как он неодобрительно покачивает головой. Пришлось сжать руку в кулак, чтобы унять дрожь, шевелящуюся под кожей вместе с каждым новым словом, вбивающимся в уши словно гвозди — в гроб.       Следующий десяток минут Эддард силой удерживал себя на месте, и только сердце больше не подчинялось ему: оно яростно било в груди, висках; пульсировало на кончиках пальцев. Когда голоса Директоров наконец смолкли, затихла и вся площадь. Неверное сердце отбило тридцать скорых ударов — прошло почти полминуты, прежде чем Директора расступились и пропустили Исповедника и лорда Рала вперед, образуя полукруг за их спинами. Негодующие телохранители попытались пробиться вперед, но Магистр остановил их одним взглядом, брошенным через плечо. Самые юркие протиснулись мимо Директоров и встали по бокам, у края помоста.       Эддард взглянул на коленопреклоненного Герберта Дуайра непроницаемым взглядом. Он мог лишь надеяться, что бывший министр подумал о других доказательствах невиновности после их вчерашнего разговора. Но его взгляд... смиренный. Покорный.       Нет.       Слова застряли в его горле. Разве можно выиграть битву, начатую с белого флага?       Нет, нет, нет! Нет!       — У вас есть шанс высказаться перед Исповедью, министр, — отец, в отличие от Эддарда, не потерял способность говорить.       — Просто дайте мне встретить свою судьбу достойно, не унижаясь, — скрипучим голосом ответил он. Он не удостоил взглядом ни одного из Ралов. Эддард лишь прикрыл глаза, и вдруг его сознание утонуло в тишине. Весь мир вокруг замолк, затаился в ожидании его действий. Ни единого слова, ни дуновения ветра, лишь кто-то изредка переминался с ноги на ногу за его спиной, заставляя дерево скорбно скрипеть под ногами. Он будто оказался на погребении живого человека.       Эддард сделал шаг вперед. Он не мог заставить себя вытянуть руку и коснуться министра, но его контроль над магией слабел: она уже клокотала под его кожей, требуя выхода. Ее не волновало, кого забрать. Она не накажет его за ошибку.       — У меня есть просьба… пока я не лишился воли, — голос Дуайра звучал неожиданно покорно и тихо. Эддард незаметно сжал руку в кулак, чтобы удержать концентрацию. Он уже предполагал, что услышит.       — Отпустите меня к Добрым Духам и жене. Позвольте умереть.       За спиной Эддарда не послышалось ни шороха. Директора были далеко и не услышали эту просьбу, значит, не могли и возразить.       Недолго думая, Эддард кивнул, и лишь после этого Дуайр прикрыл глаза на долгие секунды, выдавая облегчение.       — Поднимите его, — бросил Эддард стражникам. Они могли подумать, что ему неудобно исповедовать коленопреклоненного человека, но Эд просто считал это унизительным. Впрочем, людям вокруг были чужды его намерения: они ждали, а Эд мешал им получить желанное зрелище.       — Отойдите.       Помост задрожал: стражники отступили в стороны, отец же помедлил. Только после ощутимой минуты за спиной Эда раздалось несколько шагов.       Вдохнув в грудь воздух, Эддард выступил вперед. Министр был того же высокого роста, что и юный Исповедник — он запоздало понял это, оказываясь к нему даже ближе, чем на расстоянии вытянутой руки. С этого момента время словно замедлилось. Сила разлилась по его телу стремительным потоком, ускоряемая дикой гонкой сердца и магией боевого чародея.       Лишь одно касание, и помост сотряс беззвучный гром. Только что поднявшийся на ноги министр вновь упал на колени. Поднялись клубы пыли. Словно сквозь слои воды до него донеслись крики боли: первые ряды публики отпрянули, держась за головы, сгибаясь от боли. Стражей отбросило на несколько футов, и, хотя они стойко держались, их лица тоже исказила мука.       Сзади послышались торопливые шаги, смешавшиеся со всеобщей суматохой. Перед ним оказался один из Директоров, читавших проповедь народу Ферфилда.       — Признайся, что убил Суверена!       Эддард окинул его ледяным взглядом. Министр уже смотрел на него преданно, не видя ни Директора, ни притихшую толпу, ни стражей.       — Приказывай, Исповедник, — Министр даже не попытался встать с колен.       Директор обратил свой взор на Эддарда. Когда их взгляды встретились, Исповедник выдержал зрительный контакт, чтобы Директор не смел вмешиваться. Только когда тот осознал дерзость такого поступка и отвел взгляд, юноша вновь посмотрел на исповеданного.       — Ответь. Ты убил Суверена? — Эддард старался скрыть, с каким трудом ему дался этот вопрос.       Сердце затихло в груди на несколько мгновений ожидания.       — Нет, господин! — некогда жесткие черты лица мужчины раболепно смягчились. — Я говорил вам, я не делал этого!       Эддард выпрямился, чувствуя, как его тело налилось тяжестью. Она спускалась, давя на ноги, вжимая в помост и мешая сделать даже шаг. Грудь словно сдавило тисками.       Невиновный. Снова.       — Тогда кто?       — Я не знаю, — взмолился он, страдая, не в силах помочь своему господину. Он бы перерыл землю, допросил пытками и избиениями каждого в городе, стоило лишь приказать. — Что мне сделать для тебя, Исповедник?       Но Эддард не просил. Он лишь закрыл глаза. До его ушей долетел ропот, прокатившийся по первым рядам. А сзади царило молчание: Директора не проронили ни слова. Как и отец.              Я ошибся. Я ошибся, но ты молчишь.       Шепот ушел, и его место заняли ошарашенные и наполненные страхом голоса. Стражники пришли в движение, реагируя на что-то, что глаза Эда пока не разглядели. Д’харианцы за его спиной тоже не остались на месте.       Я забрал душу невиновного.              Эддард не мог отвлекаться, и в то же время не мог решиться исполнить приговор.       По толпе прокатилась волна, приводя ее в нервное движение.       — Ты сделал все, что мог. Теперь исполни свою последнюю волю, — голос юноши сохранял решимость, но что питало ее? В его груди было пусто.       Их правителя. Отца. Друга.       Дуайр покорно склонил голову. Через считанные мгновения он рухнул на помост замертво с тяжелым, глухим звуком. Толпа ахнула. Рокотом грома разносились крики.       — Исповедал невиновного!       Голоса вторили друг другу, перебивали и перекрикивали. Площадь будто разрывалась на части. Взгляд Эддарда слепо уставился на мертвого мужчину, лежащего посреди помоста. Он остановил его сердце. Его воля. Его магия.       Кто дал мне эту власть?       — Кто накажет убийцу?! — вдруг в ком-то завыла жажда справедливости.       — Убийца!       — Д’харианцы — звери!       — Убийца!       — Вон из нашего города!       — Убийца!       Лишь когда вся толпа пришла в движение и загудела слаженным механизмом, Эддард осознал, кто на самом деле был убийцей.

***

      Эддард очнулся ранним утром. Картины из сна проносились перед ним вереницей серо-черных сцен, поблекших перед оглушительными гневными воплями.       Он запустил руки в волосы, скрывая лицо за сведенными локтями. Каждый новый крик словно вбивал раскаленное острие ему в висок. Он лихорадочно дышал, перекрикивая толпу в своем разуме:              Министр жив.              Министр жив. Он не исповедан.       Крики толпы. Речь Директора. Звук удара тела о помост.              Министр жив! Он не исповедан!              Эддард вскочил на ноги, дрожа от утреннего холода. Дыхание так и не восстановилось, воздух все так же царапал его горло. Туда-обратно, быстро до боли, словно разъяренный дракон раздирал его крыльями изнутри, пытаясь выбраться наружу.       Дуайр невиновен.       Эддард остановился и с силой сжал кулаки. Он закрыл глаза, вынуждая себя успокоиться. Грудная клетка медленно расширилась и с дрожью выпустила воздух.       Дуайр невиновен.              Эддард открыл глаза. Если бы он верил в предсказания, то подумал бы, что ему приснился пророческий сон. Но более охотно он поверил своему подсознанию, кричавшему, что министр не заслуживал такой участи.       Он должен что-то предпринять, пусть даже придется противостоять всей элите Андерита.       Эддард наспех оделся и выбежал из палатки на прохладный утренний воздух. Небо, удерживавшее ясность все те дни, что Эддард был в Андрите, теперь заволокли темные тучи. Он сразу направился к палатке отца, чтобы поговорить с ним, но его уже не было — это было видно даже по небольшому количеству телохранителей вокруг.       Они же сказали Эду, что он уже отбыл в Ферфилд и будет ожидать его там.       Ему придется решать самому.

***

      Появление Эддарда у городской тюрьмы ранним утром перед исповедью не вызвало должного ажиотажа. Стражники пошли за ним и его телохранителями с вялым интересом, не особо беспокоясь, что наказание настигнет пленника раньше положенного. Когда Эддард потребовал оставить его одного, ни один мускул на стоических лицах не дрогнул.       Они смотрели на сегодняшнюю казнь как на факт. Министр был мертв — да здравствует новый Совет с Директорами во главе. Разумеется, план был хорош. План был настолько хорош, что Эддард до сих пор не придумал, как обойти его, хотя и знал, что Министр невиновен.       — И почему вы вдруг поверили? — криво усмехнувшись, подозреваемый в убийстве вдруг задал Эду тот же вопрос, что мучил его все утро.       Эду пришлось отвести взгляд и взять секунду на раздумья. Такие признания давались ему с трудом.       — Предчувствие, — министр лишь прыснул, — и понимание, что Директора что-то скрывают.       Теперь мужчина не стал глумиться. Этот аргумент заставил его притихнуть и задуматься.       — Вы, что же, хотите объявить им войну? Ради справедливости?       Когда Эддард уверенно кивнул, Дуайр лишь рассмеялся.       — Вы такой же идеалист, как мой сын. Создатель ведает, я хочу, чтобы это не сгубило вас обоих… а моя песня спета.       — У Директоров не хватит сил заставить меня, если я откажусь. Я могу исповедать десятки людей, если понадобится.       Юноша вдруг испугался того, насколько буднично звучал его тон. Ведь он и правда рассматривал это как возможность, не сознавая, насколько чудовищно звучит такая перспектива.       — И что, вы исповедаете десятки, сотни солдат? А потом еще половину озверевших жителей Ферфилда, чьи мужья, братья и сыновья вдруг отдадут душу из-за меня? Вы никогда не будете прощены, лорд Эддард. Подозреваю, Директора очень обрадуются этому.       — Если останутся в живых.       — Значит, двойной удар — оставите городу анархию и разруху, — министр мрачно ухмыльнулся, качая головой. Его уставшие черты на миг стали резкими, как у осклабившегося волка, но вдруг снова расслабились. Этот хищник смирился со своей участью. — Я — лишь орудие для достижения цели. Догадываетесь, кто здесь настоящая цель?       — И что вы предлагаете — исповедать вас?! Во имя чего, духов ради?       — Чтобы не погибли мои старания. Я поддерживал мир в Андерите много лет. Старался смягчить острые углы, чтобы военный ужас больше не давал знать о себе. Я не желаю становиться причиной еще большего кровопролития — мне хватило смерти жены.       — А ваш сын? Вы просто оставите его?       — Если затеете восстание, он первым полезет на рожон, лорд Эддард. И если он сам не найдет смерть в бою, то ее направят Директора. У меня было много времени, чтобы поразмышлять, когда не осталось никаких других занятий, и я понял одно: если я не подчинюсь, Стиану придется хуже.       — Вы просто смирились, — процедил Эддард.       — Я выбрал меньшее зло.       — Не бывает зла меньше или больше, министр — у зла вообще нет измерений. Если оно существует — а у вас оно не просто существует, а еще и правит целой страной, — с ним необходимо бороться.       — Хорошие слова, лорд Эддард, — министр отошел вглубь камеры, более не смотря на Исповедника. — Я тоже так говорил: и себе, и сыну. Но, должно быть, маленькому человеку не суждено выиграть эту битву.       Эддард ошарашенно отступил. Он не сразу смог осмыслить глубину этого признания: министр, отдавший годы служения своей стране, чувствовал себя маленьким. Его низвергла чудовищная ошибка, просто плод злого умысла, и вдруг эта насмешка над реальностью сработала — и одурачила всех. Даже Исповедника и Искателя.       Если в Андерите могли так надругаться над свободой министра, то что станет с простыми людьми?       — Если вы принесете себя в жертву, у других людей больше не будет шанса на борьбу с произволом.       — А если нет? Трупам не страшен произвол.       — Как я могу спасти упрямого барана, который так рвется на убой?! — не выдержал Эддард, отступая на несколько шагов. Он едва не схватился за голову от безысходности. Духи, он уже не надеялся переспорить его.       Министр лишь усмехнулся.       — Просто отпустите этого барана и не дайте остальному стаду забодать себя.       Эддард не смог ответить: голосовые связки будто окаменели. Перед уходом он не стал оборачиваться, зная, что скоро все равно увидит его. Там, на злосчастном помосте, под свинцовыми небесами. Ему даже не хотелось знать, что было на его лице перед лицом неизбежного: страх, решимость или отчаяние.       — Когда я во всем признаюсь, позвольте мне умереть! — оклик прорезал стройный ритм шагов Исповедника. Они вмиг сбились, замедляясь и хаотично отражаясь от стен.       Эддард не остановился, но продолжил идти, на миг покорно склонив голову. Он был готов к этому.

      

      ***

             Эддарду стало не по себе, когда он понял, насколько его сон был схож с реальностью. Пока он отличался разве что не состоявшимся разговором с отцом — они встретились слишком поздно: Эду нужно было время на раздумья, и, когда он пришел на площадь, отец уже ждал на помосте рядом с Прево. Все дожидались только главного палача и, по совместительству, главного актера этого представления.       Речь Директора была такой же пафосной и бессмысленной, какой ее нарисовало воображение Эда, однако не было толпы его единомышленников. На вынесение приговора пришел лишь главный обвинитель — Директор Прево. Его неуемное словоохотие дало Исповеднику момент, чтобы обменяться взглядами с отцом и дать понять, что с ним все в порядке.       Когда настало время, Эддард исполнил приговор с ледяным спокойствием. Наверное, так, смирившись, самоубийцы идут в объятия смерти. Площадь сотряс беззвучный гром. Взметнулись клубы пыли. Люди ахнули, когда их оттолкнул удар; телохранители отступили. А Эддард вновь услышал те же ужасающие слова.       — Я не убивал Суверена, господин.       Площадь ахнула, всколыхнувшись и забурлив, словно вскипевшая вода. Пальцы Эддарда дрожали от усилий — еще немного, и он пойдет на поводу у толпы. Чуть меньше самоконтроля, и Маска треснет.       — Кто, по твоему, сделал это?       — Директора.       — Ты уверен?       — Конечно, Исповедник! Я бы никогда не стал лгать.       Ты не лгал с самого начала. Исповедь нужна вовсе не тебе.       — Кто-то ввел его в заблуждение, — железным тоном ответил Прево, выходя из-за спины Эддарда навстречу разбушевавшейся толпе. Одни не верили, другие же начали думать, что даже магия могла допустить ошибку.       — Исповедь безошибочна, вы лишь не разбираетесь в ее действии. Министр невиновен — это факт, и он считает, что Суверена убили Директора.       — Но это лишь догадки. Ваша магия не делает его пророком, — возразил Прево во всеуслышание.       Толпа одобрительно загудела, но Эддард догадался, что это был вовсе не ее предел. Они могли быть громче. Они будут громче, когда Директор закроет свой рот, сочащийся ядом.       — Министр, вы помните вашу последнюю просьбу? — Дуайр с готовностью кивнул. — Я отпускаю вас.       Пробежал ропот. С блаженной улыбкой министр позволил своему сердцу остановиться, чтобы исполнить волю господина. Эддард отвернулся, не желая вновь смотреть на сцену, преследовавшую его с этой кошмарной ночи. Он встал боком к толпе и Директору, чувствуя себя подобно мосту между двумя мирами.       — Только задумайтесь! Он осудил на гибель душу человека, который много лет заботился о вашем благополучии вместе с Сувереном! И теперь он пытается доказать, что невинный человек, осужденный по его желанию, не имеет оснований винить его! Вы не учли один существенный момент: кто, если не он, мог совершить подобное?       — У вас нет никаких доказательств, — отчеканил Директор. Кожей Эддард почувствовал, как толпа утихла, не в силах противостоять этому аргументу.       Эддард переглянулся с отцом. Тот, будто увидев что-то во взгляде сына, выступил вперед. Если он собирался что-то сделать — поддержать или остановить — у него не осталось времени.       Эддард решительно направился в сторону Директора. Прево инстинктивно отступил, и пространство перед ним затопили стражи.       Не посмеешь. Ты не посмеешь.              Первый телохранитель выступил перед безоружным Исповедником, но между ними, не дожидаясь указаний от Ралов, вклинилась Первая Когорта. И они явно не желали подпускать его к Директору так же, как стражи.       Исповедать стражей? Отбросить всех воздушным потоком?              Не посмеешь.       — Мне нужен Директор! — Эддард бросил острый взгляд на солдат, требуя повиновения. Не задумываясь, они выступили вперед, обнажая мечи.       Против своей воли Эддард переглянулся с отцом. Он не встал на его сторону, но и не противостоял ему. Он вспомнил его вчерашнюю угрозу, адресованную Прево, и тут же перестал сомневаться. Если у него не получится, отец добьется своего. Прево не переживет этот день.       На помосте разгорелась битва. Публика на площади затихла; воздух рассекал лишь звон мечей. Где-то на отдалении не ведающее слез серое небо разразилось громом.       Битва не будет долгой; стражи Андерита, привыкшие к подчинению пленников, не были искусными бойцами, но благодаря их агрессии на помост уже пролилась первая кровь. Эддард должен остановить их раньше, чем будет слишком поздно.       Директор был в самом центре битвы. Увидев свободное пространство среди танца мечей, Эд напружинил ноги и резко побежал, лавируя между свистящими лезвиями. Прево даже не шелохнулся, когда Исповедник настиг его между несколькими всплесками молний на горизонте. Эддард видел по его глазам, что он уже не станет сопротивляться. Но чего у Прево невозможно отнять — это его нежелание молчать.       — Тебе это не простят, Исповедник.       Пальцы Эддарда впились ему в горло. Он с трудом унял дрожь.              Ты не посмеешь.              Вновь выпущенная сила пронеслась по помосту оглушительным потоком, сбивая с ног всех сражавшихся рядом. Стражи и солдаты Когорты повалились навзничь с глухими стонами. Толпа ошарашенно отступала все дальше и дальше от помоста.       Исповедник потерял связь с миром. Вокруг образовалась абсолютная пустота и наступил долгожданный момент тишины, настолько чистой, что едва верилось — в ушах проносился воображаемый звон.       Наконец, Прево растерял свое самообладание: его лицо приобрело тот же раболепный оттенок податливого внутреннего страдания. Он чувствовал ненависть своего господина так, словно к ней можно было прикоснуться.       — Приказывай, Исповедник.       — Встань перед своим народом и расскажи, что ты сделал.       Прево поспешил к другому краю помоста широкими шагами, какими он пересекал зал на вчерашнем приеме. Только воля, побуждавшая тело к движению, уже принадлежала не ему.       Стражи и солдаты поднялись на ноги и отступили друг от друга, опасливо озираясь. Когда Эд кивнул телохранителям, они убрали мечи в ножны первыми. Стражи последовали их примеру без промедлений, уже не видя причин сражаться.       Эддард встал чуть позади от Директора. Разумеется, теперь он не нуждался в присмотре, но Исповедник не хотел утратить контроль над ситуацией — никоим образом.       И все же, Эддард чувствовал, как разум начала одолевать приятная, шелковистая тьма, скрадывавшая ясность мыслей. Тогда отец встал слева от него, и, не сказав ни слова, сжал его плечо. Он был благодарен за безоговорочную поддержку, даже если он просто не мешал ему или всего лишь встал рядом.       — Я подстроил убийство Суверена, — открыто заявил Прево. Толпа больше не охала и не ахала — повисло гробовое молчание, прерываемое только раскатами грома. — Я способствовал обострению конфликта с племенами, отправляя отряды солдат на вылазки под видом миссии по налаживанию отношений. Когда дикари начали появляться у наших границ, мы были вынуждены усилить оборону. Приказ министра подделал один из умельцев, схваченных еще во время войны. Он работал на меня долгие годы, и это было его последнее задание. На прошлой неделе я подстроил его смерть во время уличной драки.       Эддард вспомнил исповеданного им капрала. Духи, ведь это мог быть кто угодно, но если это был его пропавший брат? Если он сам подписал приговор члену своей семьи? Как можно даже вообразить подобное…       — Я украл печать с помощью прислуги в поместье. Они были удивительно верны и не хотели предавать министра, поэтому мне пришлось пойти на угрозы. Я смог склонить на свою сторону секретаря, взяв в заложники его жену, которую он не мог найти несколько месяцев кряду. Он радостно согласился пойти на уступки и поставил печать на этой незначительной записке прямо под носом у министра. Благо, министр был слишком занят, чтобы следить за работой каждого своего помощника. Чуть больше года назад секретарь ушел, якобы желая перейти на менее ответственную должность, и переехал с женой в городок поменьше. До городка он так и не добрался — с ним приключился инцидент по дороге. Никто не связал это со смертью Суверена.       — Зачем, Прево? — Эддард взглянул на Директора, будто надеясь увидеть торжество в его чертах. Его не было — осталось лишь слепое повиновение и спокойствие человека, более не способного мыслить самостоятельно.       — Далтон и Герберт мешали. Они получили настолько много власти, что начали верить, будто они могут что-то изменить, перевернуть мир с ног на голову. Они забыли, кто дал им власть, и вдруг пропитались благосклонностью к беднякам, пресмыкающимся у их ног.       Эддард продолжал, не выказывая эмоций.       — Почему вы вызвали меня, а не Мать-Исповедницу?       — Вас боятся, Исповедник. Страх ближе к ненависти, чем уважение. Вы должны были допустить ошибку, за которую вас возненавидят.       Уголки губ Эда дёрнулись в страдальческой улыбке. Ему хотелось истерически смеяться, но он понял, что его не воспримут правильно — и перевел шок в злость.       — И ради этого столько смертей?! — выкрикнул он в толпу.       С людей наконец-то спало оцепенение, и в груди Эда затеплилась надежда, что его плану все же не суждено сбыться. В толпе начался обмен взглядами, словами; мышление толпы заскрежетало шестеренками. Оно осознанно пробудило гнев: не к министру, не к Эддарду, а к тому, кто начал всю череду смертей. К Директорам, как к единому целому.       — Скажи, зачем эта ненависть? Чего вы добиваетесь?       — Свободы для Андерита, господин.       — От кого?       — От вас.       Эддард замер. Он взглянул на отца, но на его лице можно было прочитать разве что мрачную серьезность. Андерит подчинялся Д'Харианской Империи с самой войны, и наследник воспринимал это как должное. Но когда-то это было не так.       — Прежде чем ты умрешь, мне нужно, чтобы ты ответил на один вопрос — и только мне.       Прево, более не ведавший стыда, повернулся спиной к разъяренной толпе и с готовностью закивал.       — Чем ты угрожал моему отцу?       Прево испытал радость, зная, что может дать ответ. Удивительно, как только у него не атрофировались мышцы, отвечающие за покорное выражение лица. Даже доверительные карие глаза вдруг потерялись на некогда ясном лице.       — Я сказал ему, что расскажу всю правду о Томасе. Он…       Бодро начавшись, речь Прево внезапно оборвалась, и его взгляд помутнел. Он рухнул на колени под стоны толпы. Эддард резко отпрянул, не сразу поняв, что произошло. Послышались возгласы, крики.       Из спины исповеданного Директора торчал арбалетный болт, слишком похожий на д’харианский.              

***

      Эддард бросил мокрый насквозь плащ на стул, взъерошил влажные волосы, стряхивая крупные капли. Холод царапал плечи, попавшие под их град.       На столе лежали разложенные материалы дела, которые он захватил из поместья. Разум по привычке подсказал ему перечитать их в тысячный раз, найти что-то, что выбивалось из общей картины, понять закономерности — но время для этого ушло.       Министр был мертв.       Как и Директор Прево.       — Ты подстроил это?       Эддард взглянул на отца. В юноше кипел гнев, а он просто молчал.       — Поэтому ты уехал раньше меня?       Он молчал, когда Эддард исповедал невиновного. Он молчал, когда директор Прево пал замертво. Духи, Эддарду казалось, что он успел забыть его голос за этот бесконечный день. Они не обмолвились ни единым словом на пути к лагерю (лишь чертыханиями, когда кони поскальзывались на размытой дождями дороге), словно готовились к битве.       — Ты угрожал ему, — Эддард подошел к отцу, вынуждая взглянуть на него. Взгляд Искателя Истины было невозможно прочитать. — Добрые духи, почему ты не позволишь мне узнать правду? Почему ты всегда скрываешь что-то от меня, будто я несмышленый ребенок?!       — Есть вещи, знание которых не принесет тебе ничего хорошего, — нарочито спокойно ответил он. — Твое любопытство похвально, но не давай ему слишком много воли.       — Ты всегда будешь убивать людей, чтобы отвадить меня от лишних вопросов?       — Мы оба знаем, что Прево был обречен на смерть еще во время Исповеди.       — Кто еще знает? Мама, Лора? Может, Дайлин и Эллия? Их тоже убьешь, если я спрошу?       — Твоя мама в курсе. И она будет молчать по тем же причинам, что и я.       Эддард зажмурился, сжимая руки в кулаки. Это бессмысленно.       — Неужели ты не сказал Лоре?       — Она хотела знать, но отказалась ради твоей безопасности, — отец выгнул бровь. Наверное, он подумал, что Эд пойдет выспрашивать правду у него за спиной, просто назло. Но он и не собирался — просто хотел знать, насколько глубоко сидели его тайны.       — Почему ты всегда что-то скрываешь? Зачем это геройство и самопожертвование? Ты думаешь, оно помогает кому-то, кроме тебя? Ты просто не можешь иначе! Через твою оборону не пробиться, потому что ты думаешь, что всегда прав, что твои жертвы оправданны!       — Если ты забыл, я — твой отец, и моя задача — защищать тебя.       В его словах было столько спокойствия и осознанности, что с глубин памяти Эддарда вдруг поднялись воспоминания о времени, когда он даже не знал его. Он защищал его не в первый раз, и его действия всегда соответствовали словам.       — А если тебя не будет? Что тогда? Разве я смогу защититься, если ты не даешь мне шанса?       — Сегодня я дал такой шанс, не вмешиваясь — и ты принял свое решение. Вопрос закрыт, сын, — отрезал он. — Я созову комиссию для реформации Директората, и мы отправимся домой. Если хочешь ускорить процесс — присоединяйся, но больше не поднимай эту тему.       Даже сквозь бурю своего гнева Эддард увидел, что ему удалось задеть чувства отца.       — Кто такой Томас?! — выкрикнул он перед тем, как Искатель отдернул полог палатки и вышел на улицу. Он не одарил его взглядом, но, видя его в профиль, Эд разглядел, как вспышка боли пронеслась по его чертам.       Следуя своему обещанию, он не удостоил его ответом.              Он пробыл в одиночестве не более четверти часа, в основном занимаясь сбором вещей и бесконечным обдумыванием этого дня. В палатку ворвалась Лора, вновь показывая свое умение появляться вовремя.       — Я видела, что произошло. Ты в порядке?       Эддард кивнул. Она скрестила руки на груди, не сводя с него взгляд — яркий и блестящий, словно переливающаяся гладь озера. Духи, чего она ждала от него — слезного рассказа, раскаяния, гневной тирады? Эддард и сам запутался настолько, что не знал, как реагировать.       Они помолчали еще несколько минут, буравя друг друга глазами, и только тогда Лора подошла к нему и вытянула руки в стороны. Эд принял ее объятия с благодарностью.       Она сцепила руки за его спиной и положила голову на его плечо. В ее маленькой фигуре не было напряжения; она не готовилась к допросу и не собиралась осуждать его за промах.       — Спасибо, — прошептал он. Она кивнула в ответ, просто и естественно. — Почему ты не захотела узнать, чем Прево пригрозил отцу на приеме?       — Если отец решил скрыть это, значит, у него есть на то причины — и ни мне, ни тебе не обязательно их знать. Не играй в маленького мальчика, Эд. Он любит тебя, — она стиснула его чуть крепче. — И я люблю. Что бы ни случилось.       Эддард отстранился. Он отвел взгляд, не в силах принять ее искренность.       Любовь не вернет потерянные души.